Он всегда страшно занят, а сейчас особенно: в самом разгаре съемки нового фильма о Дмитрии Шостаковиче «Шум времени». Алексей Ефимович Учитель снимает редко (больше продюсирует), но каждая его картина становится событием из-за темы, героев и из-за дискуссий и скандалов, которые всегда сопутствуют его кино. Буниноведы ругали «Дневник его жены», на драму «Цой» обрушились родные и поклонники музыканта, а «Матильду» пытались запретить. Учителя этим не испугаешь. В монологе, который Кинопоиск публикует в рубрике «Главный герой», Алексей Ефимович уверяет, что к аргументированной критике всегда открыт, а цензуру готов принять только в отношении пошлости и безвкусицы.
Алексей Учитель (1951) — кинорежиссер, сценарист, продюсер и оператор, худрук студии «Рок», профессор ВГИКа, который он сам окончил в 1975-м и в котором два десятка лет ведет мастерскую экспериментальной режиссуры. Сын документалиста-фронтовика, Учитель тоже начинал как документалист: в 1990-х снял несколько заметных работ — о жизни русского рока на сломе эпох («Рок») и Викторе Цое («Последний герой»), о приключениях питерских художников («Дык Елы-Палы, или Митьки в Европе»), о театральном режиссере Романе Виктюке («Баттерфляй»). Игровым дебютом стала картина о балерине Ольги Спесивцевой «Мания Жизели» в жанре байопика, к которому он не раз обращался («Дневник его жены», «Матильда», «Цой»). Он знаменит «Прогулкой» и фильмом «Космос как предчувствие» — это авторские атмосферные картины, и в то же время режиссер работал с большими коммерческими проектам («Край»), брался за экранизации книг («Пленный» по рассказу Маканина, «Восьмерка» по Прилепину), продюсировал кассовые хиты и работы своих студентов. Среди учеников Учителя — Филипп Юрьев, Иван И. Твердовский, Таисия Решетникова, Рената Джалло, Юрий Быков, Рустам Мосафир. Его сын Илья — кинорежиссер, а дочери Анна и Мария Пересильд — юные и уже востребованные актрисы.
О музыке времени
Дмитрий Шостакович — сложная личность. Гениальный человек, противоречивый, столкнувшийся со всеми перипетиями XX века. Я имею в виду не только политику, но и Великую Отечественную войну, и много других событий, которые привели его творческое состояние в определенные регистры и выразились в потрясающих музыкальных произведениях. Посмотрим, каким получится фильм, над которым мы работаем. Но это точно будет не биография. Фильм не буквально о нем; это притча. О гении, который оказался в невероятных обстоятельствах, и чем тяжелее они становились, тем больше таланта и противоречивости приобретала его музыка.
Я, конечно же, сейчас рассказываю упрощенно, но всей команде, работающей над картиной, интересно прежде всего это. Все равно любой игровой фильм не то что вымысел, а скорее наша версия. Даже при наличии живых свидетелей и родственников мы не можем со всей ответственностью утверждать, что все было именно так. Но мы и не ставим перед собой такую задачу. Мы хотим передать внутреннее состояние человека, связанное с внешними обстоятельствами.
Я все время думаю о том, чем замечательна музыка как область искусства. Она позволяет нам строить в голове любые конструкции, видения, интерпретации. Почему, кстати, Шостакович написал практически одну большую оперу, «Леди Макбет», а потом не стал? Ну, были еще и «Нос», и короткий «Антиформалистический раек», но это уже немного другое. По-настоящему большая опера у него одна. Потому что опера — это слова, а слова — это сразу конкретика. И от этого Шостакович решил уйти. Живопись можно увидеть, фильм посмотреть, а музыка может дать очень разные ощущения, и об этом тоже наш фильм.
О поиске актера
Замысел возник года четыре назад. Я слушал музыку Шостаковича в исполнении оркестров Гергиева и Курентзиса: сидишь в зале, возникает восторг и даже что-то больше. Это и становится катализатором истории — ты хочешь передать ощущения другим. А дальше мучительная работа над сценарием, и авторы у нас менялись. Мы шли не по датам биографии: родился, вырос, написал… Это некая история определенного драматургического события, но она локальная при всех масштабах происходившего. Могу сказать, что больше половины фильма Шостакович будет молодым, когда ему было около 30 лет. Но появится и Шостакович в пожилом возрасте. Будет две грани, которые нам нужны не только для внешнего сравнения. Поиск актера на роль Дмитрия Дмитриевича тоже шел с большим трудом. Для меня актерская составляющая всегда была, пожалуй, главной. Здесь нельзя ошибиться, хотя и в моей фильмографии такое бывало. В этот раз я посмотрел много актеров, прежде всего тридцатилетних. Все это были талантливые ребята. Но пробы — чрезвычайно неблагодарный процесс и для меня, и для них. Даже если актер приходит несколько раз, все равно войти в образ тяжело. Для меня важно, чтобы актер внутренне, в жизни, в чем-то по нерву, по какой-то эмоциональной отдаче совпадал со своим героем. Дело не только во внешнем сходстве, хотя оно, безусловно, желательно.
На дне рождения моей дочери Ани со мной рядом сидел друг семьи Олег Савцов, который играет в Театре Наций — я его много раз видел на сцене. Я на него посмотрел и думаю: а почему нет? Часто так бывает, что человек рядом, а ты о нем вспоминаешь в последнюю очередь. Это как живешь в Петербурге, а в Эрмитаж ходишь не чаще, чем те, кто сюда приезжает. Мы Олега попробовали, и все получилось. Я мгновенно понял, что искать кого-либо еще не нужно. Олег потрясающе справляется, много чего предлагает сам.
Оставалось найти актера, который сыграл бы Шостаковича в пожилом возрасте. Я даже Кевину Спейси набрался наглости предложить, когда встретил его на кинофестивале в Узбекистане.
Хотя понимал, что это сложно — языковой барьер и так далее. После долгих попыток мы пришли к пластическому гриму и тоже не сразу добились нужного результата. Сначала старались делать Савцова в чем-то похожим на портрет Шостаковича, а потом просто состарили Олега, и получилось то, что нужно.
О любви к герою
Надо ли мне полюбить героя, чтобы о нем снимать? Безусловно, но не в чувственном смысле. Нужны и восхищение, и уважение, надо уметь ставить себя на его место. Без этого кино сложится только на уровне ремесла, а эмоционального подключения к герою не произойдет. Мой принцип такой: я всегда должен найти в картине себя. Не буквально — все-таки снимаю я не про себя. Но параллели с сегодняшним днем, с моими взаимоотношениями в жизни неизбежно возникают. Именно поэтому каждый фильм хочется сделать очень индивидуальным.
Невозможно создавать биографические сюжеты с усредненными образами, которые якобы должны всех устроить: и родственников, и биографов, и исследователей, и зрителей. Я согласен с родственниками тех, о ком снимают: кино не должно очернять, подавать историю в мерзком ключе. Но и отказывать режиссеру в праве посмотреть на героя со своей точки зрения, создать мир на экране — тоже странно.
Почему-то считается, что есть документальное кино и художественное, и только первое объективно рассказывает, каким человек на самом деле был. А я говорю: нет, правильно говорить о документальном и игровом кино, потому что документальные картины тоже могут быть художественными. Замечательный тому пример — фильм Александра Сокурова и Семёна Арановича «Дмитрий Шостакович. Альтовая соната». Это документальное кино, но очень сильное, потому что представляет их авторский взгляд на потрясающего человека. И уж никак не назвать этот образ усредненным. Композитор там тоже предстает очень разным. Актерские средства по силе могут быть не менее мощными относительно реальных кадров.
О «Прогулке»
Я одинаково люблю все свои фильмы — это же как дети. Но к «Прогулке» у меня особые чувства. Это был прорыв: закончив работу над «Дневником его жены» — тоже, кстати, картиной о великом человеке Иване Алексеевиче Бунине, — мы с Дуней Смирновой стали думать, о чем снимать дальше. И так прикинули, и так… Дуня вдруг произнесла фразу, которая меня очень зацепила: «Идут трое героев, реальные полтора часа». С этого все и началось.
Возник сценарий. Мы заранее знали, что это будет Петербург. Город готовился к 300-летнему юбилею и был весь покрыт полиэтиленом, везде шли какие-то работы, и это тоже было нам очень интересно. Не было финала. Мы уже и фильм сняли, а все не могли придумать, как его завершить. Я тогда поставил рекорд — снял картину всего лишь за 25 дней, что для меня очень быстро. Но она такая, потому что там очень длинные кадры.
Безусловно, она экспериментальная, особенно по тем временам. Как снимать, мы придумывали с Юрием Викторовичем Клименко, а непосредственно с камерой по городу ходил Павел Костомаров. Мы намеренно выбрали любительскую камеру, и Паша просто шел рядом с героями, как будто он их товарищ. Потом нам все говорили: какая потрясающая импровизация! А на самом деле, все четко продумано и спланировано. Невский снимали только по субботам — выяснили, что именно в этот день по нему шагает наибольшее количество людей. Наша съемочная группа шла в толпе, растянувшись метров на 150 впереди актеров. В сорока метрах шел я, чуть дальше шел звук, потом другие. Первый кадр длился почти 25 минут, в нем 12–15 актерских подходов, подключений. Если подумать, то дикое дело! (Смеется.) Надо же было еще и сделать так, чтобы все потом говорили: елки-палки, как вы это так с ходу ухватили-то? Чтобы не чувствовалось этого планирования.
Дебютировали потрясающие звезды: Ира Пегова, Женя Цыганов, Паша Баршак. У них, кстати, был заговор против меня. Они хотели поменять текст. Было обсуждение. У нас царила демократия, но в хорошем смысле, все было под контролем. В общем, эти съемки были глотком воздуха, мы все получили удивительные ощущения. Если уж говорить об уникальности этих съемок, то такого проекта у меня больше не было.
О новой «Прогулке»
Вскоре после нашей картины вышел «Питер FM», замечательный фильм. Когда мы выпустили «Прогулку», стало поступать много предложений продолжить или повторить картину. Даже обсуждали съемки подобного характера в десяти других странах, чтобы получился международный проект. И если говорить про продолжение, то оно вполне может случиться. Скорее всего, это будет прогулка по Москве, а не по Питеру. И снимать это буду не я, а мой сын Илья. Не то что я передал эстафетную палочку, нет, это такое концептуальное решение. Хорошо, если это будет фильм более молодого автора. Он сам выразил желание.
Кстати, когда я снимал «Прогулку», мне уже было за пятьдесят. Помню, показали мы картину Никите Сергеевичу Михалкову. Она ему вроде понравилась, он даже сделал ее открытием XXV Московского международного кинофестиваля. А после просмотра сказал мне: «Не верю, что это ты снимал». Я обалдел: «Ну а кто?» А он: «Есть ощущение, что это снял 20-летний человек». Могут ли в новом проекте появиться герои старой «Прогулки»? Скажем так, кто-то точно появится.
О рокерах
В 1980-х я уже долго занимался документальным кино, мой переход в игровое произошел совершенно случайно, неожиданно для меня самого. Но в те годы был настоящий бум, связанный с рок-музыкой, и мне тоже это было интересно. Сначала я познакомился с Борисом Гребенщиковым, потом с остальными. Я выбирал героев для будущего фильма («Рок»). С Виктором Цоем была отдельная история — с ним общение складывалось особенно сложно.
Наверное, можно снять целый фильм, как я с ними всеми знакомился, встречался и говорил. Они меня долгое время не воспринимали своим, чего я и хотел. Можно было, конечно, посидеть с ним, повыпивать и сблизиться. Да, мы здоровались, обнимались, но настороженность с их стороны была, и, пока мы снимали картину, я сознательно держал дистанцию. Мне хотелось иметь взгляд со стороны.
Я думал, с кого начать съемки, и выбрал, как ни странно, самого закрытого, молчаливого — Виктора Цоя. Он тогда еще работал в кочегарке.
Я предложил: «Мы снимаем у тебя. Сидим день, два, три — сколько выдержишь. Ни одного вопроса я не задам. А потом покажу тебе, что получилось. Понравится — продолжим. Нет — попрощаемся». Он согласился, и я прожил потрясающие три дня. Не то что мне было там комфортно в бытовом смысле. (Смеется.) Но это было настоящее погружение. А потом они всей группой пришли к нам на студию, посмотрели материал, и Цой молча кивнул. Я стал работать над картиной дальше.
Потом был такой Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, и меня попросили снять двухсерийный фильм-концерт о российских группах. Из героев «Рока» там был только Гребенщиков, остальные — группы из Якутии и других областей страны. Фильм утерян, и я до сих пор не могу его найти, а было бы здорово.
О нейросетях
Я видел, как при помощи нейросетей делают кино с участием Виктора Цоя и Сергея Бодрова-младшего. Я отношусь к таким инструментам прагматично: если мне как автору это поможет в работе — скажем, над тем же фильмом о Шостаковиче, — то я буду рад. Но вряд ли. Например, есть потрясающая хроника физкультурных парадов 1930-х годов. Даже было два цветных фильма, снятых на пленку «Кодак». Само мероприятие выглядит завораживающе: 50 тысяч человек на Красной площади, постановкой занимался знаменитый балетмейстер и хореограф Игорь Моисеев. Но качество съемки по нынешним меркам очень низкое. Снять заново, собрав на площади столько людей мы не можем. Попытались воссоздать это при помощи ИИ — не могу сказать, что получилось плохо, но по Красной площади почему-то шагали люди азиатской внешности. Побороть это пока что не удалось. Однако все равно в чем-то нам нейросети помогут. Мы сможем ездить по любому району Москвы 1930-х, освободить от машин Кремлевскую набережную. У нас тоже будут сцены на Красной площади, и мы снимем трибуну в павильоне, а все остальное сделаем с помощью нейросетей.
О киноскандалах
Ситуация вокруг «Матильды» была для меня совершенно неожиданной. Единственный плюс: меня это чему-то научило. Были у меня на картине хорошие консультанты, которые не позволили ввязаться в открытую перепалку. Хотя все кипело, хотелось ответить эмоционально, в прессе. Ситуация была сложная, дошла до самого верха. Однако фильм вышел, и, хотя были ограничения по его продвижению, это все-таки победа, достигнутая в результате правильной тактики поведения в довольно долгой и нервной процедуре. Все это напоминало то триллер, то детектив. Постоянные дискуссии, ночные просмотры.
Были и забавные моменты — например, нас пытались с Натальей Поклонской помирить. На праздновании Дня России в Кремле тогдашний министр культуры Владимир Мединский подвел нас друг к другу и с искренним желанием помочь сказал, мол, ребята, ну что такое, давайте, поговорите. И оставил нас наедине. Я спросил: «А вы видели кино?» — «Нет». — «Так вы посмотрите. Может быть, ничего страшного и нет». — «Нет, я не буду смотреть». Дальнейший диалог, как вы сами понимаете, был бесполезен. Кстати, удивительно, но прошло время, и я даже читал в каком-то интервью, что она извинилась. Но, знаете, извиняться после того, как наломала столько дров… Это было серьезное испытание.
Я не закладываю никаких скандалов в фильмы, хотя мне говорили, мол, как здорово я сумел выстроить кампанию по «Матильде», договорившись с госпожой Поклонской. Это даже не смешно — просто нелепо.
Когда картину только хвалят или только ругают, это что-то не то. Я готов обсуждать, спорить. Но запрещать неприемлемо. Сам по себе запрет, который, кажется, появляется на уровне инстинкта, меня поражает.
Но знаете, почему так происходит? Не потому, что это я. Герои, о которых мы говорим, слишком противоречивые. Они могли по-разному себя проявлять в разные периоды своей жизни. Недавний пример: мы дали прочитать сценарий великому музыковеду и большому знатоку творчества Шостаковича Людмиле Григорьевне Ковнацкой, к сожалению, уже ушедшей от нас. С ужасом ждали ее реакции. И эта немолодая женщина с очень, кстати, красивым благородным лицом сказала удивительно мудрую фразу: «Я прочитала, и кажется, что это неправда. А на самом деле, 90% так и было». Эта фраза и есть тот лозунг, под которым я пытаюсь делать фильм.
Наверное, моя беда в том, что проявляются мои документальные корни, и мне все время хочется снимать игровое кино не про вымышленных людей, а про реальных. Как только я с этим сталкиваюсь — будь то Бунин, Кшесинская, будущий император Николай II, Цой или вот теперь Шостакович, — сложно предположить последствия. Я понимаю, что не все может понравиться близким этих людей, но с этим надо работать. Как именно — не понимаю. Перестроить это на законодательном или формальном уровне? Но проблема есть, и она, повторяю, не только моя. Она существует во всем мировом кинематографе, потому что мы все сталкиваемся с какими-то реальными фигурами, и получить одобрение родственников практически невозможно.
Возникает ли у меня самоцензура? Да, но в отношении пошлости, безвкусия. С точки зрения того, что я задумал, самоцензуры нет. Хотя после «Матильды» мне многие говорили: ну теперь-то ты за реальных людей браться не станешь? Можно было и остановиться. Мне и мои ученики во ВГИКе задавали вопрос: а стоит ли браться за такого рода картины? Вон сколько у вас было неприятностей. За них бывает боязно: у нового поколения как раз может включиться самоцензура. Раз у Учителя такое было, то нам не стоит в это соваться. Цензор внутри каждого из нас точно сидит, но все зависит от степени таланта, желания.
О дочерях
Моя дочь Аня воспитана в актерско-режиссерской семье, часто бывала на театральных репетициях, съемках. Возможно, поэтому к своему профессиональному существованию она относится с неожиданной для ее возраста серьезностью. Даже меня это иногда удивляет. У нее сейчас море предложений, и, на мой взгляд, дело даже не в том, чтобы правильно выбирать, а вообще сниматься поменьше. Только в том, что выведет на следующую ступень. Иначе к двадцати годам все скажут: да мы ее уже сто раз снимали. А у нее только расцвет начнется — и внешний, и внутренний. Но она молодец, все это правильно воспринимает, никакой звездности не чувствует.
Маша, вторая моя дочь, которую, кстати, я снимал в «Цое», тоже меня поражает. Она внешне другая, очень интересная, и ей тоже предлагают роли. Маша их внимательно рассматривает, ходит на пробы, а потом может вдруг сказать: «Нет, мне этот режиссер неинтересен, мне такой проект не подходит». Удивительная рассудительность, очень яркий характер. И есть у меня ощущение, что она в будущем может тяготеть к режиссуре.
О фестивале «Послание к человеку»
То, что нам удалось вернуть фестивалю популярность, которая у него была на заре существования, и ее усилить, — одно из самых главных достижений команды «Послания», которую я возглавляю с 2010 года. Фестиваль стал одним из ключевых культурных событий Петербурга, которое даже в непростые времена строит мосты между странами и людьми, дает возможность диалога и палитру точек зрения, несущих в себе мощный гуманистический заряд.
У нас три конкурса: основной международный, национальный и самый популярный — экспериментальный, который всегда собирает полные залы. За всем этим разнообразием колоссальная работа отборщиков, и мы особое внимание уделяем тому, чтобы здесь была максимальная объективность оценки картин, а не просто личные пристрастия. Охват стран, присылающих заявки, с каждым годом растет. В прошлом году было 93 страны! Так что мы близки к доковидному рекорду, когда эта цифра превысила сотню. Что меня особо радует, так это множество молодых лиц в залах. Посмотрим, как сложится в этом году — юбилейном, 35-м, для фестиваля.
О новом поколении
Мой первый выпуск во ВГИКе был в 2005 году, там были все эти ребята — Ваня Твердовский, Филипп Юрьев. Но в каждой мастерской возникает разделение: есть буквально единицы способных снять настоящее кино, и есть категория людей, которые умеют делать качественно, и это тоже необходимо. Выпускница моей предыдущей мастерской Рената Джало сняла замечательный дебют «На этой земле» — историческая картина, XVIII век. Там прекрасные оператор Екатерина Смолина и художники Рузанна Оганесян и Анастасия Токарева, все молодые девочки. Когда я посмотрел материал впервые, просто обалдел. Как так увидеть мир? Я вообще считал, что они ничего не снимут. Потому что снять такое на дебютные деньги казалось невозможным. А в итоге выглядит невероятно атмосферно и стильно. И это не осталось незамеченным: впервые за несколько лет российский фильм взяли на международный фестиваль в Роттердаме. Это, безусловно, авторское кино в лучшем смысле слова. Серьезный шаг для молодого режиссера. Интересно, какие шаги будут следующими.
Бывает иначе: вспомним, как мощно стартовала Таисия Игуменцева в разряде студенческих фильмов на Каннском фестивале (фильм «Дорога на…». — Прим.ред.) и сразу получила право представлять свой полный метр в Каннах через год. Но не сложилось. Это бывает связано еще и с личными событиями.
Невозможно, чтобы все студенты мастерской сняли шедевры. Многое должно сойтись. У нас же еще хорошие фестивальные фильмы, даже заслужившие призы, не берут в прокат или выпускают очень ограниченно. Широкий зритель о таких и не знает. В нынешней мастерской, которая как раз сейчас подходит к пятому дипломному курсу, тоже есть таланты. В июне был экзамен, было представлено 16 фильмов, и вот четыре были очень достойными. Думаю, вы их на фестивалях еще увидите.
Изначально я не хотел набирать студентов во ВГИКе. Я сам оканчивал этот институт и очень его люблю, но не хотел заниматься обучением. Точнее, было некогда. Но согласился с тем условием, что эта мастерская хоть формально и относится к кафедре неигрового кино, а заниматься будет и документальным, и игровым. Мне такой подход кажется самым правильным.
Моя мастерская называется экспериментальной, и эксперимент простой: я не читаю лекций и не рассказываю баек. Вместо этого у каждого кипит работа над своим проектом.
Мы вместе разбираем заявки, пробы, снятый материал, монтаж, но фильм раз в полгода должен быть. Это непросто, придумать идеи — настоящая борьба. И студенты тоже по три месяца сидят, повторяют «пока не могу», а в последний месяц что-то возникает. Когда ты находишься каждые полгода в этом поиске, в тебе что-то вырабатывается. Так что это железное правило, и результат есть. Мы, на самом деле, выигрываем фестивали уже в студенческие годы. Но дело не в призах, а в том, что они выходят из института с четким знанием, что такое кино, потому что они его попробовали руками.
Автор: Андрей Захарьев