Юрий Соломин: великий в Малом
18.06.2025
«Я ни за одну театральную работу не получал премии, ни одна моя роль не попадала даже в номинацию, — рассказывал актер в творческой автобиографии «От адъютанта до его превосходительства». — Меня прокормит зритель. Недавно мы поехали на дачу, по дороге остановились, чтобы купить кое-что. Я стал покупать репу — я ее очень люблю. Женщина подала ее мне как букет и ни за что не хотела брать денег. Люди вместо цветов стараются подарить плоды своего труда. Когда я прихожу на рынок, с меня не берут денег».
Высшей наградой служила преданность зрителей, поклонников его киноролей, но подлинное призвание этого мастера было еще более высоким. Ему выпала честь возглавить и сберечь главную национальную драматическую сцену России. Прославленному Малому театру он служил до конца своей жизни с первого летнего дня 1953 года.
«Вошел хрупкий молодой человек в двубортном в полоску пиджаке, который, кажется, был ему велик размера на два, — вспоминал однокурсник Юрия Мефодьевича Виктор Борцов. — У него были гладко зачесанные волосы с пробором сбоку, а на пол-лба спадал какой-то гитлеровский чуб. Читал он стихи Маяковского «О советском паспорте». Читал так громко, что не надо было напрягать слух, чтобы услышать их за дверью. Честно говоря, никогда я не слышал более шумного чтения. Так я и увидел впервые Юрия Соломина... Когда заканчивалась лекция, он первым выбегал из аудитории и с криком подпрыгивал почти в шпагате, таким он был подвижным. Играл много, и самых разных людей, каких-то Тишек, Гришек... Года через два мы решили сфотографироваться, я посмотрел на фото Юры в профиль и только тут заметил, что из провинциального мальчика с гитлеровским чубом он превратился в привлекательного молодого человека, чем-то очень похожего на Жерара Филипа. В нем явно чувствовалась интеллигентность... Меня, Юру, Лешу Эйбоженко и Романа Филиппова сразу же взяли в Малый театр». И подарили трудную судьбу.
«Когда шли «старики», мы стояли по стенкам, к молодежи было удивительное отношение — строгое и вместе с тем очень внимательное, но молодежи приходилось нелегко... — делился воспоминаниями Виктор Коршунов. — Мы стояли за кулисами и наблюдали за мастерами — это была великая школа!»
Малый блистал созвездием возрастных актеров, и долгие годы новичкам приходилось играть «на вводах» в уже сложившиеся спектакли. Судили по самому строгому счету, даром что театр был женским царством. Над его сценой властвовали Александра Яблочкина, Варвара Рыжова, Евдокия Турчанинова, Дарья Зеркалова, но и их затмевали Вера Пашенная, Елена Гоголева, Наталья Белевцева, с которыми подвизались Игорь Ильинский, Михаил Жаров, Михаил Царев, Борис Бабочкин. Молодой сменой считались Виталий Доронин, Евгений Велихов, Виктор Хохряков, Иван Любезнов, совсем мальчишками — Виктор Коршунов, Никита Подгорный...
Соломин (любимый ученик Пашенной, приглашенный после дипломной роли Треплева) заменял их в розовских пьесах, а первый успех снискал главной, темпераментной, комедийной ролью в спектакле Георгия Мдивани «Украли консула» (1964).
До этого десять лет актер «прогулял», играя второстепенных персонажей (25 эпизодических ролей!).
Но пути назад не было. Юрий родился в Чите. Родители — музыкальные педагоги — жили бедно, голодно, трудно. Спасало искусство: в местном Доме пионеров Юра посещал едва ли не все кружки. «И рисовал, и пел, и танцевал, и в кукольном занимался. Потом появился драматический кружок... — вспоминал много лет спустя Соломин. — Я перешел туда и забыл обо всем остальном. Когда учился уже в классе девятом, в город приехал выступать Борис Андреев. В один из дней он зашел в Дом пионеров и посмотрел наш спектакль, мы сфотографировались вместе, и он сказал обо мне: «Этому мальчику я посоветовал бы дальше заниматься»... Уже в десятом классе я точно знал, что хочу учиться только в Щепкинском училище. Почему именно там? Лет в четырнадцать в нашем кинотеатре «Пионер», куда я ходил постоянно, увидел документальный фильм «Малый театр и его мастера», снятый к стодвадцатипятилетию Малого театра. Я ходил на него снова и снова, смотрел его дикое количество раз. Там играли любимые и известные по кино актеры: Ильинский, Царев, Жаров, Бабочкин... От этого созвездия кружилась голова!»
Подлинным приобщением к плеяде светил стала главная роль, доверенная ему бывшим Хлестаковым, а тогда — Городничим, постановщиком «Ревизора» Ильинским. Никто не верил, что новичок сможет соперничать с блистательными исполнителями Малого — Садовским и Остужевым, но случилось чудо. В образе гоголевского проходимца раскрылись врожденные органика и обаяние, точность и тонкость, а еще... некая тайна, умение проявить глубину персонажа. Не пережимая и не наигрывая, молодой Соломин воплощал завет Пашенной. Впоследствии актер отмечал: «Она стремилась, чтобы мы прежде всего поняли эмоциональную суть образа, и поймали это в себе».
«Такого Хлестакова еще не видел никто!» — восхищались коллеги. Удивлялся успеху и сам премьер: «Наверное, никто от меня этого не ожидал, хотя я-то всегда знал, что могу играть роли комедийные и характерные. Во мне же почему-то видели только социальных героев, сугубо положительных... Мне приходилось доказывать, что я могу играть не только их». Хлестаковская «социальность» имела особое значение, Ильинский объяснял, что «гоголевский спектакль лишь тогда может считаться удавшимся, если характеры в нем существуют не сами по себе, а в тесном взаимодействии друг с другом».
В честном игровом партнерстве проявился талант, особый соломинский почерк. «Эта роль сразу выдвинула меня вперед на несколько ступеней. Коллектив меня принял — это самое важное, — итожил Юрий Мефодьевич. — Я играл ее около пятнадцати лет!»
В Хлестакове он нащупал стиль жизни в искусстве — не ломку штампов, а преодоление их в сообщничестве с доверенной ролью, раскрывающейся во вдумчивом знакомстве с ремарками классиков. «В пьесе нет мелочей — важны последовательность слов... многоточие, паузы. Гоголь учит актера ухватывать жизненную логику персонажей, присвоив каждое мгновение жизни».
Годы спустя верный ученик щепкинских мастеров передавал их заветы новым воспитанникам, включившись в педагогическую деятельность. «Актерская школа Малого всегда состояла в органичности существования на сцене, в мощном эмоциональном токе жизненной правды, — гордо отмечал Соломин. — Наши артисты не боятся сильных страстей — абсолютно оправданных внутренне. У них даже молчание должно быть динамично, заряжено внутренней энергией и чувством, а возможность проявить эти качества и дает им классическая драматургия!»
Впрочем, первый успех сменился простоем: еще семь лет актер не получал новых ролей, но рук не опускал. Выручило кино: Вера Пашенная порекомендовала своего ученика маститому Исидору Анненскому. В ленте 1960 года «Бессонная ночь» дебютант приглянулся Владимиру Басову, пригласившему пробоваться на главную роль в первой шпионской телеэпопее «Щит и меч». Встреча несколько раз откладывалась из-за интриг: режиссеру внушили, что Соломин очень занят в театре. В том же 1967-м актер сыграл гестаповца у Виктора Георгиева в «Сильных духом» и впечатлил Евгения Ташкова, пригласившего яркого исполнителя на роль белогвардейца-садиста. Худсовет счел претендента чересчур интеллигентным и для негодяя, и для красного разведчика (того должен был сыграть Михаил Ножкин). Однако кинопостановщик настоял на своем, более того — назначил Соломина «адъютантом его превосходительства».
Режиссер попал в десятку, хотя фильм выпустили на экраны не сразу. «Наверное, считали, что Белая гвардия там выведена с симпатией, — вспоминал «товарищ Адъютант». — Потом все же решились. После этого жизнь моя резко изменилась. Я стал узнаваем до безумия. Когда показывали фильм, а я снимался в «Хождении по мукам», города пустели. Роль Кольцова в «Адъютанте» не самая главная в моей жизни, но она вывела меня как бы на новую творческую орбиту... Это первый телевизионный фильм, который получил Государственную премию имени братьев Васильевых. Помню, после его выхода меня впервые пригласили на обед в Кремль. После этого фильма я стал каждый сезон получать центральные роли».
Третий по счету разведчик режиссера Ташкова дал фору первым двум (да каким!) — героическому моряку Вячеслава Тихонова и неистовому офицеру ГРУ Вадима Бероева. Первый спас Одессу от обезвоживания («Жажда», 1959), второй — целый Краков от полного уничтожения («Майор Вихрь», 1967). Павел Кольцов «всего-то» угнал паровоз и пустил под откос эшелон с танками интервентов, очаровал субтильную, рафинированную дочь полковника контрразведки и влюбил в себя сироту-гимназиста. Но это — между прочим, так-то капитан Кольцов значил куда больше, чем его свершения. Он бесподобно носил белогвардейский мундир и, невзирая на скользкие обстоятельства службы, воплощал имперский дух жертвенного служения Отечеству.
Кстати, вопреки известному анекдоту, отвечая на детский вопрос «Павел Андреевич, вы шпион?» соломинский капитан не мычал в замешательстве: «Видишь ли, Юра...». Адъютант полуобернулся, молча пронзил воспитанника орлиным взором, не спеша снял мундир, заложил руки в карманы и, повернувшись, негромко переспросил: «Как ты думаешь, Юра, Владимир Зенонович — хороший человек?.. Мне он тоже нравится, я совсем не против него, а против того, что он хочет сделать».
Выяснилось, что Кольцов стал шпионом из идеалистических соображений, а чтобы объяснить, каких именно, привел в пример бедного садовника, когда-то обретавшегося в имении Юриных родителей: нужно было, чтобы и тот «жил как человек». Правда, сей бедняга спалил господский дом... «По глупости, а ты его прости!» — иезуитски увещевал Павел Андреевич, и наивный Юра начал «прозревать», пораженный благородством наставника; в самом деле, разве может этот добрый, чуткий человек оказаться злобным шпионом?..
Между тем, возвышаясь над Кольцовым, Соломин утверждает совершенно чуждую лицемерию позицию: ситуационный нравственный выбор является необходимым и достаточным условием для осуществления высшей правды. Кто здесь подлый враг, а кто благородный рыцарь, решает личное нравственное чувство конкретного мальчика, а не сомнительная общественная мораль, то есть соломинский Адъютант — не кто иной, как гуманист-индивидуалист, отвергающий фетиш классовой борьбы во имя высшего милосердия и всеобщей гармонии!
После премьеры питомец Малого театра стал для страны чем-то большим, нежели просто народный любимец. Через много лет он рассказывал: «Моя тетка, сестра отца, простая женщина, когда смотрела «Адъютанта его превосходительства», в конце очень плакала и приговаривала: «Хорошо, что Мефодий не видит, ведь Юрку-то арестовали!» Когда видишь такое, уходит куда-то текучка... и остается только вопрос: «Что дает твое искусство людям?».
И он не остался без ответа. «...Как-то неожиданно на собрании труппы вдруг встала Руфина Нифонтова и сказала: «Как не стыдно, мы имеем такого актера... который играет всего одну роль!» Только после этого, — вспоминал Соломин, — мне дали роль Кисельникова в «Пучине» Петра Васильева» (по малоизвестной, восхищавшей Чехова пьесе Островского).
Роль слабого, вынужденно поступающегося нравственными принципами и под занавес впадающего в отчаяние и умопомешательство человека стала этапным художественным открытием, определившим дальнейшую сценическую судьбу и репертуар артиста. С середины 1970-х Юрий Мефодьевич воплотил на подмостках образы Царя Федора Иоанновича (след в след за внезапно покинувшим театр Смоктуновским), Сирано де Бержерака, «Живого трупа» — Федю Протасова, чеховских Лешего и Дядю Ваню.
Последний театралов сразил. «Юрий Соломин распахивает чувства отчаянно, сильно, он играет «на разрыв аорты», — писала критик. — Честно говоря, не ожидала такого темперамента ни от актера, ни от героя! Трагедия дяди Вани — не тихая, в этом спектакле сразу берется крещендо. Актер играет неотвязное и неотвратимое наступление помешательства и его финал: там, через мгновенье после пьесы, — смерть».
Зрителей пленяли «тонкий и сдержанный психологизм», «спокойствие личности, все страсти которой сжаты воедино, как стальная пружина», темпераментные пики... «Мое сложившееся амплуа раньше называлось «неврастеник», — скромно подмечал актер. — Мне как человеку близки потрясения». Суть же была в ином, в самой основе — «сценической простоте, которая доступна только очень большим артистам», как верно заметила приглашенная Соломиным в Малый Ирина Муравьева. Она же охотно призналась: «Мне импонируют не выплески натуры и природных ресурсов, а осмысленная игра. Именно осмысленной игре он меня и учит!»
Кино подарило актеру не менее счастливую судьбу и довольно широкий диапазон ролей. Соломин представал перед зрителями как верный солдат «Кочующего фронта» Халзанова, партизанил в «Даурии» Трегубовича, выдерживал «Блокаду» у Ершова, утверждал свой рыцарский статус в «Хождениях по мукам» Ордынского. Сработался с Акирой Куросавой в оскароносном «Дерсу Узала», вжился в образ романтичного героя соловьевских «Мелодий белой ночи», блеснул комедийным талантом в захаровском «Обыкновенном чуде» и фридовской «Летучей мыши»... Разминулся с главной ролью в «Неоконченной пьесе для механического пианино». Сыграл современного контрразведчика-интеллектуала Славина в картине «ТАСС уполномочен заявить» и генерала КГБ Рокотова в сериале «Родина ждет».
Даже в проходных работах он умел покорить зрителей единственно верной, подкупающей интонацией.
«Умение не «выделываться», не отдаваться во власть ложным, пусть и впечатляющим эффектам, бояться допустить дешевку, ложную эмоцию — очень важная, может быть даже определяющая черта артистического дарования Юрия Соломина, — подметил режиссер Сергей Соловьев. — Его можно было бы назвать одним из самых аристократичных актеров нашей эпохи. Притом, что в жизни он абсолютно лишен тщательно культивируемой и поддерживаемой «элитарности». Соломин демократичен, прост, но его практически невозможно ни заставить, ни уговорить делать то, чего он не хочет или не понимает».
В 1988-м Юрий Мефодьевич был избран художественным руководителем Малого театра. В 1990-м — приглашен на должность министра культуры, но пришелся не ко двору и сосредоточился на театральных заботах. При этом давать роли самому себе считал неприличным. И все-таки он сыграл Тригорина в «Чайке», актер-актерыча Карпа в «Лесе» Островского, булгаковского Мольера. А кроме того, поставил дюжину спектаклей, включая «Ревизора» с младшим братом Виталием в образе Хлестакова.
«Малый сделался не только колыбелью русского драматического искусства, но и «вторым университетом», общественной трибуной... Я не мог понять некоторых вещей и заявлял об этом в Министерстве культуры СССР и в других инстанциях: почему в России не может быть национального театра? Я всегда считал, что единственный национальный театр в России — это Малый! Станиславский учился у актеров Малого. Наш театр когда-то имел статус императорского, я шел от этого, но в то время слово «императорский» не звучало, и я говорил о национальном театре. Национальные театры существуют во всех республиках. Чем же хуже Россия?» — вопрошал когда-то Юрий Мефодьевич, который покинул этот мир полтора года назад, так и не дождавшись ответа на свой простой и абсолютно правильный вопрос.
Фото в слайдере: Александр Авилов/АГН «Москва»