Народная аристократия: вспоминаем Петра Глебова
15.04.2025
Родившийся в апреле 1915 года Петр Глебов покинул мир спустя 85 лет и три дня — четверть века тому назад. Этот выдающийся артист воплотил на экране великий, эпический образ, горькую человеческую судьбу, стал соавтором главной роли своей жизни.
Подобные случаи не так уж и редки, как принято полагать. Актерами одной роли были Чапаев — Бабочкин, Машенька — Караваева, Золушка — Жеймо, Кубанский казак — Лукьянов, Коммунист — Урбанский, Штирлиц — Тихонов, Брат — Бодров... Никто из этих кумиров миллионов не предполагал изначально последствий безоглядной народной любви. Узнавая себя в том или ином герое, зритель помещал его в сердце и не желал исполнителю иной мифопоэтической судьбы. Артист становился пленником образа, а судьбоносная роль продолжала жить своей жизнью. В этом ряду Петру Глебову принадлежит особое место. Его Григорий Мелехов стал самым трагическим и лирическим киногероем шестой части суши.
Могла ли судьба сложиться иначе? В обстоятельствах места и времени подобное кажется невообразимым, а впрочем, как знать...
Эту фамилию в дореволюционной Москве знал каждый. Народ скупал шерсть самых качественных, глебовских мануфактур, господа пили лучшее французское вино «от Глебова» и ставили только на глебовских рысаков. Дед замечательного советского киноактера возглавлял дворянское общество Калужской губернии, отец являлся коннозаводчиком и предводителем Каширского дворянства. Бабушка, княжна Софья Трубецкая, в свое время послужила прототипом Наташи Ростовой. Двоюродный брат был внуком Льва Толстого, другой кузен — по материнской линии — стал известнейшим детским поэтом и писателем...
Петр, пятый отпрыск именитого дворянского рода, до четырех лет проживал в Златоглавой. Затем семья перебралась в деревню Назарьево под Звенигород. Но и в усадьбе ужиться с новой властью было сложно. Сперва господский дом реквизировали под интернат беспризорников (хозяева переехали во флигель), затем имение переделали под партийный санаторий, а Глебовых выгнали на улицу. Незадолго до этого сгорел от тифа отец, закупавший лошадей для Красной армии. Не случись беды, его дорогие чада наверняка стали бы лишенцами, а так… бывшую фрейлину императрицы и сирот приютили крестьяне ближней деревеньки Дарьино, помнившие добро: мать Петра Мария Александровна построила в соседнем Перхушкове народную больницу (работает до сих пор).
Советская власть не оставляла своим вниманием «бывших», однажды поймала Петю с братом на воровстве яблок в некогда принадлежавшем им саду. «Таперича это все не ваше!» — объяснил сторож. Зато в распоряжении мальчишек оставалась тяжелая, но привольная жизнь и помогавшие в добыче пропитания отцовские охотничьи ружья. «Мы были бедными, плохо одетыми, — рассказывал Петр Петрович впоследствии, — с весны до поздней осени не носили никакой обуви, а мама ходила за провиантом за пять километров на станцию Жаворонки, но не помышляла об эмиграции: «Мы — русские, мы ничего плохого не сделали и будем жить в России!».
Глебовы не унывали, устраивали домашние спектакли, много читали… Лучшей подружкой Пети стала балалайка, которую в недобрый час расколотил товарищ по играм, двоюродный брат Сергей Михалков. Истошный рев мальчика услыхала тогда соседка по дачному поселку Мария Петровна и тут же одарила ребенка новым инструментом. Как-то раз на поляну, где репетировал детский самодеятельный театр, заглянул ее муж, Константин Станиславский, преподавший малышам первый урок актерской игры и пособивший в деле сколачивания всамделишной летней сцены.
Обитатели Дарьина славились гостеприимством. Глебов-младший помнил, как азартно пилил дрова с премьером гастролировавшей в Подмосковье «Синей блузы» Андреем Абрикосовым. «Разница у нас была в десять лет. В нашу семью его привел мой брат Гриша, когда они вместе посещали занятия у Зинаиды Сергеевны Соколовой, сестры Станиславского, — рассказывал Петр Глебов. — Потом, когда я увидел Абрикосова в роли Григория Мелехова в фильме «Тихий Дон», мне захотелось быть похожим на Андрея».
После семилетки Петр окончил дорожно-мелиоративный техникум (хотел быть поближе к природе и охоте), но решил вдруг круто изменить судьбу, попытать удачу в оперно-драматической студии Константина Станиславского. Явился на экзамен с балалайкой, а комиссию покорил заученным с грампластинки диалогом Чичикова с Собакевичем. «Как я старался подражать Топоркову и Тарханову! Это, кажется, скорее всего и произвело наибольшее впечатление. Лилина, жена Константина Сергеевича, входившая в приемную комиссию, смеялась до слез. Она сказала: «Какой громкий и чистый голос! Но главное — такого Чичикова у нас и во МХАТе-то нет», — поведал актер спустя годы о том, как мэтры разглядели в нем, студийце, потенциал комика.
Успешно окончившего театральную студию выпускника зачислили в штат Московского оперно-драматического театра имени Станиславского, открывавшего свой первый сезон. Однако вместо премьеры в октябре 1941-го доброволец Глебов пошел на войну и возглавил расчет зенитки прикрывавшей Москву, Очаково, Переделкино, Внуково.
Демобилизовавшись, вернулся в театр, но на подмостках не блистал. Его не упоминали даже в афишах. В кино сыграл лишь одну главную роль — пьянчугу в короткометражке по сценарию Сергея Михалкова. Держался на независимом характере и заветах учителя: «Жажда первенства, самомнение должны быть изжиты. В студии все равны. Каждый — самостоятельная творческая единица. А разница в способностях — это внешние условия… Изживайте дурные черты своего характера: самовлюбленность, зазнайство, пренебрежительное отношение к товарищам. Иначе через десять-пятнадцать лет с вами может случиться то же, что произошло со многими актерами: начинали с того, что были непосредственными, милыми, а кончили самым гнусным ремеслом. Запомните: актер обязан постоянно трудиться, где бы он ни находился. Умение трудиться — это тоже талант, громадный талант».
Артиста спас иной, охотничий талант: терпение, вера, надежда и азарт. Однажды, в июле 1956-го, возле театра Петр Глебов разговорился с коллегой по сцене Александром Швориным, и тот предложил «подхалтурить» в массовке у Герасимова, задумавшего экранизацию романа Шолохова.
Режиссер сидел мрачнее тучи: на главную роль пробовались более сорока актеров, включая Сергея Бондарчука, самого вероятного кандидата, но того подвели фактура и характер. И тут словно нечто сверкнуло в воздухе:
— Кто это? — поинтересовался постановщик у ассистента.
— Артист Театра Станиславского, пробуем на роль второго офицера.
— А ну-ка дайте полный свет!
— Да какой из него Мелехов? — включился оператор Владимир Раппопорт. — Взгляните на его нос! Где горбинка?!
— Я вижу в нем кое-что поважнее…
После проб Герасимов предложил подвезти актера до дома, долго расспрашивал: кто таков, откуда… Удивился, что перед ним ученик Станиславского, да еще и лошадник из деревенских, с военной выправкой. Но смущали возраст (уже за сорок), отсутствие экранного опыта, легкая шепелявость, широкий нос... Прямая стать, крупные сильные руки и лирический темперамент были тем самым, что оказалось «поважнее». «Я и предположить не мог, что крестьянские навыки мне когда-нибудь пригодятся, — признавался Глебов. — Просто мне всегда хотелось быть на мужика похожим: и серьезным отношением к жизни, и лаконичной, выразительной речью, и статью». Катались по Москве до полуночи, на голоса распевали казацкие песни, и все-таки режиссер продолжал сомневаться — даже после благословения Шолохова, моментально опознавшего Гришку в ворохе кинопроб. «Я вижу здесь только одного казака!» — отчеканил классик.
Об утверждении на роль Глебов узнал на пороге роддома, в день появления на свет второй дочери, и счел все произошедшее собственным, вторым рождением. Тут же полетел к Абрикосову. «Просто читай Шолохова!» — посоветовал старший товарищ… Три серии эпопеи снимали полтора года, с шести утра (и двухчасовым гримом) до глубокой ночи, на том самом хуторе Диченском, где работали над немой экранизацией, с участием тех же местных казаков, принявших артиста как родного. Сыграться с норовистой Аксиньей — Быстрицкой было нелегко, да и в процесс исполнитель главной роли влился не вдруг. «Глебов — актер третьего дубля!» — успокаивал всех Герасимов. Понимая, как важно артисту примериться, присмотреться, вжиться, ставил длинные сцены — как в театре. Позже режиссер рассказывал: «Первую серию Глебов играл с моих показов, во второй предлагал, а третью прожил сам!.. Я впервые видел столь полное растворение актера в образной задаче. Специфическая особенность актера Петра Глебова в том, что ему противопоказано играть по указке. Он обязательно должен знать о своем герое все, чтобы войти в его жизнь. Только тогда Глебов и открывается перед зрителем как первоклассный актер... Глебов знал о Мелехове многое еще до того, как встретился с ролью. А затем, по-видимому, глубоко сочувствуя ему, полюбил этот характер. Я же всегда думаю об актере как об авторе образа. Потому душевно радуюсь, поскольку жизнь свела меня с исполнителем, стоящим на такой позиции».
«Я был влюблен в каждое движение души Григория Мелехова, — признавался Петр Петрович, — потому что ясно видел абсолютную правду характера неповторимой человеческой личности, попавшей в водоворот сложнейших социальных потрясений... На съемках я жил жизнью Григория Мелехова, мучился его сомнениями, любил его любовью… Очень запомнилась одна сцена. Пьяный казацкий разгул в хате. Третья серия кинофильма. Моя была идея. Спеть очень хотелось. В станице, где съемки велись, казаки частенько вечерами собирались на бережку, распивали вино, пели хоровые песни, и я любил с ними попеть. Ну и Герасимов согласился: «Только чтобы тяжелая, грустная была песня, о судьбе». Я порасспросил старушек на хуторе, и одна мне подсказала песню «Пташка-канарейка». Песня и разгульная, и пронзительно-тоскливая. И в конце третьей серии, когда сцена пьяного разгула и полный раскосец уже: неизвестно, куда и за кем идти, — тут и красные, тут и белые, Григорий поет: «Ляти, пта-ашка, ка-анарейка, ляти в гору высоко… пропой песню про несчастье про мое».
Первым зрителем ленты стал Михаил Шолохов, который заявил: «Я рад, что фильм идет в одной дышловой упряжке с моим романом». В 1957-м начало картины посмотрели 47 миллионов. В течение двух премьерных лет «Тихий Дон» признавали лучшим фильмом года читатели журнала «Советский экран». Первая серия была удостоена премии на Международном кинофестивале в Брюсселе и на Всесоюзном в Москве, третья принесла «Хрустальный глобус» Карловых Вар. Но главными зрителями для Петра Глебова стали казаки, среди которых были еще приметны прототипы шолоховских персонажей. «Пленка сутками крутилась в клубе, — удивлялся артист. — Люди ждали, когда закончится очередной сеанс, чтобы тут же снова заполнить зал!». Некоторые интересовались: чей же будешь, каких кровей? Много позже актер узнал, что являлся прямым потомком геройского предводителя казачьей лейб-гвардии, соратника атамана Платова, друга Дениса Давыдова графа Василия Орлова-Давыдова.
Зрительская родня оказалась куда ближе и многочисленней. В мятущемся казаке люди увидели воплощение перемолотой в жерновах Гражданской войны народной судьбы, невозможность ни ужиться с советской властью, ни разорвать с ней связь, а вместе с тем — веру в народ, с трудом избывавший братоубийственную рознь. Фигура правдивого, земного, горячего Мелехова предопределила самый масштабный характер нашего кино, объединяющего эпохи и людей.
Герасимов тогда предсказывал, что жизнь Глебова изменится волшебным образом, и оказался прав. Артист перешел в Театр киноактера, стал часто сниматься и выступать на творческих встречах. Сыграл Половцева в «Поднятой целине» Александра Иванова, Лунина в «Балтийском небе» Владимира Венгерова, снялся в фильме-опере «Моцарт и Сальери» в дуэте с Иннокентием Смоктуновским.
Постановка Владимира Гориккера раскрыла мощный профессиональный диапазон артиста. «Сальери — не какой-нибудь банальный убийца, — вспоминал режиссер. — Он мучился, переживал — и вырастал гигантский трагический образ. И потому нужно было найти достойного актера... но, когда стал советоваться с друзьями и коллегами, меня подняли на смех. У них у всех в сознании Глебов отложился как этакий народный герой Гришка Мелехов, а Сальери — аристократ. Я же увидел, что, когда Глебова поражает какая-либо мысль, это тут же отражается в его взгляде, на его лице. И вся его физическая структура начинает жить в этом направлении. На площадке не я его, а он меня изматывал репетициями! Играя, он отдавал самого себя на заклание. Последняя сцена. Моцарт, уже отравленный, уходит, а Сальери смотрит на него через окно, и вдруг… Мы все ошалели!!! У нас на глазах — на лбу Глебова стали появляться капельки пота. Это когда он говорит: «Гений и злодейство — две вещи несовместные»… Мы снимали фильм для телевидения, но, когда его увидели в «Госкино», немедленно выкупили для кинематографа».
Увы, коллеги не разделяли такой энтузиазм и все реже предоставляли Петру Петровичу большие роли. Он не роптал, прятал боль в себе. Мечтал воплотить образы Емельяна Пугачева, Прохора из «Угрюм-реки»... «Очень хотел сыграть Челкаша, — рассказывал Глебов. — Но тут-то судьба и сделала мне главный подарок… Правда, ни в одном спектакле на сцену я так и не вышел, но от Бюро пропаганды киноискусства выступал очень много. Выезжал на коне, с шашкой, в гриме Григория Мелехова. Отрывки из романа читал, романсы под гитару пел», — и во всем этом ему было мало равных.
Многие годы его согревала преданность зрителей и крепкой семьи, верные друзья и охота, к которой Петр Петрович пристрастил близких, включая племянника Никиту Михалкова.
Роль шолоховского казака никак не отпускала. Брежнев увидел «Тихий Дон» едва ли не последним, а когда посмотрел фильм «Мужики!» (1981), где Глебов исполнил роль отца, поинтересовался: а что это за актер? Узнав, что он сыграл Григория Мелехова, проглотил эпопею и удивился, что тот, оказывается, все еще заслуженный артист. Потребовал: «Сегодня же дать народного!» Потом заглянул в документы и еще раз выразил удивление: «Оказывается, Глебов Москву защищал, а у него только медали. Дать ему орден Ленина!» Генсеку возразили: нельзя в один день издавать два указа Верховного Совета по награждению одного человека. И тогда Леонид Ильич попросил вручить орден от себя лично.
Петр Глебов до последних дней осознавал гражданственность выпавшей ему роли, нес звание народного артиста с простотой и достоинством. В разгар перестройки у него спросили о новых временах. Он ответил: «Люди жили, как могли, работали, учились, отстояли Отечество в кровопролитной войне, переносили лишения, экономили на самом необходимом, чтоб хоть как-то поднять детей. Надеялись на лучшее… И вот на старости лет им объявляют, что вся их жизнь — трагическая ошибка и чуть ли не сами они в том виноваты. А чтобы исправить эту якобы ошибку, людей опять ввергают в социальный эксперимент и опять во имя некоего светлого будущего. Я не политик и не хочу выступать судьей ни нынешнему, ни прошлому режиму, но меня беспокоят нигилизм и нетерпимость: большевики отрицали всю дореволюционную жизнь, демократы — всю доперестроечную. Неужели они не понимают, что за отвергаемой историей стоят людские судьбы? Те, кто перечеркивает прошлое, насаждает ненависть к нему, подкладывают динамит под будущее».
На сороковой день после его скоропостижной смерти дочери, «Аленке-Тиходонке» — Елене Глебовой вручили последний отцовский орден, присвоенный за два дня до смерти, — «За заслуги перед Отечеством» III степени.