В Букмейте вышла книга «Этюды об Эйзенштейне и Пушкине» Наума Клеймана (издательская программа Музея современного искусства «Гараж»). Знаменитый киновед и основатель Музея кино рассказывает, почему современные пушкинисты и читатели не совсем понимают Пушкина, а Сергей Эйзенштейн и Сергей Соловьёв понимали очень хорошо.
Наум Ихильевич Клейман — один из самых известных российских историков кино. Многие десятилетия более чем пристальным объектом исследования Клеймана были творчество Сергея Эйзенштейна и его сложные отношения с советской властью. В 1990-х под управлением Клеймана расцвел московский Музей кино, в синематеке которого проводились многочисленные ретроспективы и кинопоказы. Туда приезжал, например, Квентин Тарантино. В результате конфликтов Клейман перестал управлять музеем, однако остался олицетворением интеллектуальной совести и фанатичной преданности кинематографу, которая продолжает выражаться в самой разной деятельности — от написания книг и выступления с лекциями до развесистых бесед с Солодовниковым на YouTube.
В 2022 году в издательстве музея «Гараж» вышла книга Клеймана «Этюды о Пушкине и Эйзенштейне» — результат нескольких десятилетий исследований и размышлений. В 2024-м в прокате прогремел «Онегин», снятый Сариком Андреасяном, в следующем готовится к выходу музыкальный эксперимент «Пророк. История Александра Пушкина» с Юрой Борисовым. Очевидно, что народная тропа к поэту не зарастет и без всяких юбилейных дат — в России всегда есть повод поговорить о Пушкине. Как он связан с Эйзенштейном? Всегда ли поэт был «нашим всем»? Как меняется прочтение его произведений в разные эпохи? Каким мог бы стать идеальный байопик Александра Сергеевича? Об этом Кинопоиск побеседовал с Наумом Клейманом.
— Вы долго изучаете творчество Эйзенштейна и Пушкина, у вас вышла книга «Этюды об Эйзенштейне и Пушкине»...
— …При этом сейчас я почти всю эту книгу переписал бы заново. И Пушкин, и Эйзенштейн все время подкидывают неожиданные вещи, а ты только удивляешься, где твои глаза были раньше, почему ты этого не замечал. Каждая новая эпоха приносит свежее прочтение Пушкина.
Например, у Пушкина есть жанр, который многие годы считался нехарактерным для него, — лирический цикл. Многие филологи считали, что он якобы, в отличие от Блока и других поэтов, циклами не мыслил, что у него есть только два известных цикла — «Подражание Корану» и «Песни западных славян». Первым такому мнению возразил Николай Васильевич Измайлов, выявивший в конце 1950-х годов еще ряд циклов. Но мало того, в бесчисленных переизданиях лирики Пушкина разрушены циклы, не всегда озаглавленные, но напечатанные самим поэтом при жизни в определенном порядке текстов. Не странно ли, что после смерти Пушкина никто никогда не воспроизводил сборники его стихотворений в том порядке, в каком он сам их построил при жизни? В последнее время я ими занимаюсь и поражаюсь, почему мы раньше не видели, не понимали, что поэт монтировал мотивы своих стихов так, как хороший режиссер монтирует фильмы, что он создавал из отдельных стихотворений «поэмы без героя», точнее, без вымышленного героя, без привычной фабулы. Можно утверждать, что лирический герой этих циклов даже не сам Александр Сергеевич, а Идеальный Поэт (к которому, впрочем, Пушкин в моменты творчества был близок, как мало кто в мировой литературе).
Я считаю, что необходимо вернуться к Пушкину и читать его непредубежденно, прежде всего смотреть, что же написал сам Пушкин, напрямую, а не через трактаты почтенных авторитетов. Например, представления XIX века о характере Онегина очень отличаются от представлений XXI века. «Евгения Онегина» проходят в 8-м классе средней школы, и в трактовке романа из поколения в поколение появляется ужасная, придуманная Тургеневым фраза: «Онегин — лишний человек». Раз лишний, значит, его и уничтожить можно! Хотя в девятой строфе последней главы романа автор предупреждает читателя, готового осудить «никчемного» героя: «Зачем же так неблагосклонно вы отзываетесь о нем?» Разве мы можем игнорировать тот факт, что Пушкин вернул охлажденному герою, убившему на дуэли друга, способность любить, и неразделенная любовь к Татьяне усугубила трагизм положения Евгения — невостребованность его личности. Однако, по сути, дело с Онегиным гораздо сложнее и интереснее. Анализ текста показывает, что Пушкин задумывал совершенно другой сюжет, другой характер героя, другой роман.
Мне неловко ссылаться на свою книжку, но я там рискнул высказать гипотезу, за которую меня многие могут счесть безумцем. Предположение состоит в том, что роман начинался в годы разрастания заговора против самодержавия, в 1823-м революция в России была на пороге, а Пушкин по опыту Французской революции 1789–1792 годов знал, к какому страшному террору скатываются вчерашние поборники свободы и равенства, когда руководствуются лишь соображениями государственной пользы, а не чувствами сострадания и милосердия. И он начал роман о «предельно охлажденном» приятеле, которому (если бы победил бунт в декабре 1825 года) предстояло стать диктатором России. В этом варианте сюжета не так уж трудно представить себе трагедийную судьбу Татьяны и самого автора, который выступил бы против тирана и пал бы его жертвой, как Владимир Ленский в романе или Андре Шенье, любимый поэт Пушкина, в реальной истории. Следы этого замысла сохранились в черновых рукописях романа, в которых далеко не все прочитано и тем более не все истолковано. Замечательный пушкинист Сергей Александрович Фомичев жаловался, что молодые филологи не умеют читать пушкинские рукописи, не говоря уж о его черновиках.
— Несмотря на возможность свежего прочтения Пушкина в каждую эпоху, кое-что остается неизменным уже более века: «Пушкин — наше все». Когда и почему началась эта канонизация?
— Думаю, это началось в XIX веке. Это было противодействием тому, как в обществе говорили о Пушкине после его смерти. Ее замалчивала не только власть, которая похитила тело и тайно похоронила его в Святых горах. Николай I «простил» поэта-дуэлянта, официозная точка зрения строилась на подозрительности к поэту-нонконформисту, призывавшему царя простить сосланные в Сибирь семьи бунтовщиков; в свете считали Пушкина «исписавшимся» и предпочитали ему «патриотического» Кукольника, мещане читали Булгарина, который процветал за счет многотысячных тиражей своих подметных романов… Эйзенштейн, готовясь снимать фильм о Пушкине, наткнулся на страшную фразу, записанную, по-моему, женой цензора Никитенко, которая увидела на какой-то станции между Москвой и Псковом телегу, гроб, накрытый рогожей, услышала, как спросили: «Кого везут?» И крестьянин ответил: «Какого-то Пушкина, прости господи, как собаку». «Какого-то Пушкина» — народ абсолютно не знал ни цены Пушкину, ни творений его. Даже друзьям и коллегам — например, Евгению Баратынскому — были неведомы многие его творения зрелого периода, запрещенные цензурой. Вот в чем беда.
Потом наша демократическая критика начала говорить, что пушкинский период сменила «натуральная школа», наступил-де гоголевский период. Я говорю не только о Писареве, который беспардонно заявлял, что Пушкин не более чем «сладкозвучный соловей», многие люди серьезно так считали. Поэтому не так уж удивительно, что маятник качнулся в обратную сторону после речи Достоевского на открытии памятника Пушкину в Москве в 1880-м, после чего началась идеализация образа Пушкина и превращение его в национального идола.
Один из парадоксов этого культа состоит в том, что обожествляют Пушкина и те люди, которые обожествляют абсолютистскую власть, и «пламенные революционеры».
А совместить это, на самом деле, трудно, потому что Пушкин был в двойной оппозиции — и к самодержавию, и к бунтовщикам, проповедовавшим новую диктатуру, которая отнюдь не была бы милосердной. Он был знаком с Пестелем и его «Русской правдой», он знал, что думал Рылеев. У него не было иллюзий об их моральных идеалах, он знал, что у нас после переворота повторятся, может, в еще более страшном виде ужасы Французской революции. Показательно, что творцы мифологии гибели Пушкина из обоих лагерей не только косятся друг на друга, но и пытаются ввести третью силу, которая во всем виновата: масоны, иностранцы, кто угодно еще губил «нашего Пушкина».
Люди часто не понимают, в чем состояла трагедия национального поэта, которого при жизни таковым не считали. Он был весь в долгах как в шелках, был привязан ко двору совершенно неподобающе, начиная от звания камер-юнкера, которое Пушкин перерос давным-давно хотя бы по возрасту, и кончая невысоким жалованьем, а потому залезал в новые и новые долги, чтобы осуществлять свою поэтическую и просветительскую деятельность, но она не могла прокормить его семью. Сборники его стихов не раскупались, тираж журнала «Современник» оставался невыкупленным. Пушкин пытался быть интеллигентом, который занимается и кормится своим трудом, а это в тогдашней России не считалось трудом, причем не считалось в равной степени обществом и властями. Такой поэт, как Гёте, мог пользоваться расположением курфюрста, формально считаться интендантом театра, получать приличное жалование для занятия поэзией. Разве Николай не мог дать Пушкину такое содержание, какое позволило бы поэту делать то, что он считает нужным? Но Пушкина заставляли писать историю Петра I, и он понимал, что всей правды о Петре ему никогда не дадут напечатать.
Читайте также
— Точка пересечения Пушкина и Эйзенштейна — неснятый фильм «Любовь поэта». Его замысел как-то связан с грандиозной пушкинской истерией 1937 года, когда вышел другой фильм о Пушкине — «Юность поэта»? Или Эйзенштейн пришел к теме автономно?
— Идея фильма о Пушкине возникала в феврале 1940 года, через два дня после гибели Мейерхольда в тюрьме, о которой Эйзенштейн не мог знать, но он был потрясен арестом учителя и предполагал его судьбу в застенках НКВД. Мейерхольд был арестован во время работы над постановкой «Бориса Годунова», и для меня несомненно, что эйзенштейновская раскадровка монолога «Достиг я высшей власти…», нарисованная им спонтанно, была своего рода памятником Мейерхольду.
Видимо, поначалу Сергей Михайлович попробовал понять, как можно сделать фильм по трагедии Пушкина. Еще за год до этого он задумал книгу «Пушкин и кино», которая показала бы, насколько поэт зрим, но в то же время сколь потрясающе музыкален и архитектурно строен. В книге «Монтаж» (1937) есть целый раздел «Пушкин-монтажер», где Эйзенштейн выявил кинематографичность пушкинского «словорасстава» — того, каким образом Пушкин выбирает и связывает слова, как монтирует фактически наше восприятие, создавая движение во времени и пространстве, пробуждая воображение.
Но уже в процессе рисования покаянного монолога царя Бориса Сергей Михайлович понял, что ему не разрешат постановку пушкинской трагедии, и он написал на первой странице: «Much better for „Pushkin“» («Гораздо лучше для „Пушкина“»). А на последней странице появился кадр Пушкина в Михайловском у камина, где в огне, будто в аду, корчится грешный царь. Так фильм «Борис Годунов» стал фильмом о Пушкине, который вскоре получил название «Любовь поэта». Внешним поводом для такого названия была гипотеза Юрия Тынянова о «потаенной любви» Пушкина к Екатерине Николаевне Карамзиной — жене историка, чувства к которой поэт пронес через всю жизнь и потому на смертном одре захотел попрощаться с ней. Эта гипотеза стала сюжетным стержнем замысла Эйзенштейна, но был и более глубокий пласт.
Пушкин был важен для Эйзенштейна не только как художник, чье влияние считал главным для себя. Он понял, что закон жизни поэта — любовь, и неважно, любил он всегда Карамзину, любил ли всех, кого назвал в своем «донжуанском списке», или полюбил без памяти Наталью Николаевну Гончарову. Замысел не случайно назывался «Любовь поэта». Вспомним стихи:
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
Вот это самое замечательное — сердце поэта не любить не может. А закон высшего света — ненависть, и его законодатели все время возбуждают вражду и злобу. То есть в основе замысла фильма о Пушкине фактически была битва добра и зла, любви и ненависти. Не забудем, что Эйзенштейн планирует фильм в ситуации, когда классовая ненависть или вообще ненависть считались допустимой категорией не только в повседневной жизни, но и в государственной политике. Понятно, что такая концепция была обречена на запрет.
Важно еще сказать, что Эйзенштейн мечтал снять фильм в цвете. Для картины о Пушкине он придумал движение цвета от «акварельного» юга к трагической «густой масляной живописи» последних лет жизни поэта и к черно-белой графике дуэли на Черной речке с одним кроваво-красным пятном — не на фраке смертельно раненного поэта, а на небе, в виде зимнего солнца. Но цветная пленка в СССР была, к сожалению, еще очень плохой, и Эйзенштейн перенес постановку на будущее.
Когда в январе 1941 года ему навязали постановку «Ивана Грозного», то первой сценой, возникшей в его фантазии, было покаяние царя в Успенском соборе — прямое продолжение раскадровки монолога Бориса Годунова. Из «Годунова» Эйзенштейн вывел своего «Пушкина», а потом из него же вывел «Ивана Грозного». Это два луча, исходящих из одной точки. Конечно, заказали Эйзенштейну панегирик, а он сделал то, что Пушкин сделал в «Борисе Годунове».
Традиция проявилась уже на уровне прямого сюжета, при переходе ключевой ситуации — покаяния царя-убийцы — от трагедии литературной к кинотрагедии. Однако глубинная пушкинская традиция в фильме состоит в том, что центральной добродетелью и основным качеством правителя должна являться совесть. Нарушение совести означает не только крах личности, но ежели ты государь, то оно ведет к краху государства.
— Как позже уже после войны продолжилась эйзенштейновская линия в трактовке Пушкина? Например, у Сергея Соловьёва в «Наследнице по прямой».
— Независимо от того, насколько они знали замысел Эйзенштейна, они прибегали к Пушкину как камертону искусства и образцу гармонии в самом широком смысле. Для Сергея Александровича вообще Пушкин был очень важен: он неслучайно обращался к нему, пытаясь передать на экране пушкинскую трепетность. Все характеры у Соловьёва связаны именно с невероятной нежностью души, скажем так. Для него, как для настоящего сентименталиста (слово «сентименталист» я употребляю не пейоративном смысле), главным было воспитание чувств. И эти чувства он пытался провести через Пушкина. Но он был, конечно, не одинок. Вспомним Марлена Мартыновича Хуциева и его проект фильма о Пушкине, увы, неснятого. Или «Маленькие трагедии» Михаила Швейцера. Или «Храни меня, мой талисман» Романа Балаяна. Или анимационные фильмы Андрея Хржановского. И пушкинские мотивы в «Зеркале» Андрея Тарковского…
Тема сострадания к страждущим и воспитания любви как закона для человека и общества проявилась во времена оттепели. Потом был прорыв уже в брежневский период. Но в новой России мы почти перестали снимать об этом кино. Эйзенштейновская концепция пушкинского понимания любви идет от желания воспитывать, а не только экранизировать и информировать. Странно, что Сергея Михайловича обвиняют в том, что у него слишком много насилия. Философ Валерий Подорога вообще назвал его экранное творчество «кинематографом насилия», противопоставляя его Тарковскому, чье кино якобы не содержит насилия. Но это относительное деление, и Тарковской гораздо ближе к Эйзенштейну, чем кажется. Конечно, «аттракционы» Эйзенштейна — это сильнодействующие лекарства для души. И, как ни удивительно, Пушкин очень подходит для этого, потому что Пушкин тоже не чурался ни сильных средств выразительности, ни такой же впечатляемости.
Читайте также
— Как мог бы сегодня выглядеть фильм о Пушкине, который был бы релевантен, адекватен сегодняшним общественным вызовам?
— Очень трудно говорить о подобных вещах, потому что только художник может найти новаторское воплощение классики. Примеры мы можем найти в театре. Например, Римас Туминас поставил совершенно неожиданного «Евгения Онегина» в Вахтанговском театре, который никак, казалось бы, не сопрягается с романом, а тем не менее там пушкинский дух есть. На сцене то и дело какие-то танцующие фигуры, вдруг входят персонажи, которых вообще не должно и не может быть в романе. Он попытался сделать свою фантазию на тему «свободного романа», и его «Онегин», по-моему, достиг серьезного успеха.
Я видел другой спектакль «Евгений Онегин» — это чешский авангардный театр D-34 (Divadlо 34), его создал в Праге в 1933 году великий режиссер Эмиль Франтишек Буриан. В 1937-м он поставил «Онегина» к 100-летию гибели Пушкина. В 1958-м D-34 приехал на гастроли в Москву и наряду с другими спектаклями привез обновленного в 1957-м «Евгения Онегина». Но тогдашний министр культуры Екатерина Фурцева запретила показывать его публике — только однажды днем «артистической Москве». Нам, нескольким ВГИКовцам, удалось благодаря нашей сокурснице Инессе Туманян прорваться в Вахтанговский театр. Вся сцена была затянута черным бархатом и белой тканью, за которую, как на экран, проецировались кинокадры и слайды — действие шло параллельно на сцене и на экране. Было всего четыре персонажа: Владимир, Ольга, Онегин, Татьяна. И еще пятый — неназванный Пушкин, читавший не только «лирические отступления», но и свои стихи. Мне кажется, за персонажами инсценировки угадывались маски комедии дель арте: Арлекин, Пьеро, Коломбина и Смеральдина. Плюс к этому действие сопровождал, если не ошибаюсь, классический квартет, то есть фортепиано, скрипка, альт и виолончель. Это был синтетический театр-сеанс со световой драматургией, и плетение мотивов в нем, казалось бы, ничего общего не имеющее с «Онегиным», на самом деле выявляло в «Онегине» фантастическую полифонию.
Каждый раз мы должны ставить Пушкина в новый контекст.
Я видел еще один спектакль, совершенно поразительный. Пётр Брук в Париже со своими учениками поставил «Мера за меру» Шекспира, отредактировав трагедию под поэму Пушкина «Анджело». Он знал русский язык, читал Пушкина в оригинале и сократил пятиактную драму Шекспира «под Пушкина». Брук вывернул наизнанку обычно изучаемую шекспировскую традицию у Пушкина, и вдруг трагикомедия расцвела.
— Как вам кажется, какое произведение Пушкина сегодня заслуживает идеальной экранизации?
— Думаю, как раз «Анджело». Как минимум потому, что его никогда не экранизировали. Сам Пушкин считал «Анджело» чуть ли не лучшей своей поэмой — во всяком случае, важнейшей. Ибо это поэма о человеческом и государственном милосердии. Увы, многие «поклонники» Пушкина ее даже не читали.
Благодарим фестиваль молодого кино Voices за организацию интервью.
Читайте «Этюды об Эйзенштейне и Пушкине» Наума Клеймана в Букмейте. Промокод KINOPOISKMEDIA для новых пользователей.
Автор: Тимур Алиев