Жанна Зарецкая памяти Валерия Галендеева

Целый день думаю про Валерия Николаевича. Очень многие из тех, кого он учил сценической речи, рассказывали мне, что, помимо колоссального почтения и огромной любви, Галендеев вызывал у них священный ужас. У меня он всегда вызывал только священный восторг. Я им была зачарована с самого театрального детства. Галендеев – это в чистом виде магия величия, внешнего и внутреннего. В нём всё было грандиозным: если он находился в аудитории, он заполнял собой всё пространство, его раскатистый сочный баритон гремел так, что, когда мы, первокурсники, сидели в институтской библиотеке на втором этаже, мы, мне кажется, слышали его, как только Валерий Николаевич входил в здание, авторитет его был непререкаем, мастерство – недосягаемо. В МДТ Льва Додина, который стал для меня театром-домом, театром-школой, где я как бы дородилась – не только профессионально, но и личностно, мы с Валерием Николаевичем общались часто: мне было интересно всё, что он говорил, я его буквально впитывала всем своим существом. Наверное, это и называется, по-настоящему учиться. Рассказывал он, в отличие от немногословного Льва Абрамовича, много и охотно – про студентов, про специфику сценической речи, про репетиции, про Додина, про Эфроса, которого считал своим учителем номер один, про Брука. Про то, что на сцене недостаточно звучать, а надо еще излучать. Про то, что организация речи – это и есть организация сознания и, стало быть, личности в целом. Про то, что чтение стихов – это терапевтический опыт, поскольку в этом процессе человек задействован тотально: голова, физика, психика. И еще про многое-многое.

Очень здорово было сидеть с ним в темном зале во время спектакля – а потом разделять его восторг оттого, что в каждом конкретном образе того или иного актера нет ничего от предыдущих его созданий. Вообще потребность интересоваться профессиональной судьбой учеников и радоваться их успехам было особой чертой Галендеева. Поэтому он помнил сотни имен учеников и тысячи обстоятельств и ситуаций, с ними связанных. Он обладал снайперским чутьём на талант. Однажды он мне рассказал, как поступал в театральный Петр Семак. Брать на курс харьковского паренька с неисправимым говором никто особо не собирался, пропустили на второй тур с тем, чтобы оттуда уже отправить восвояси, но вдруг этот паренёк, глядя на концертмейстера, которая никак не могла найти ноты молдавского танца, ей улыбнулся. «И я сразу понял, – сказал Галендеев, – что надо его брать на курс, хотя на сцене эту Петину улыбку мы увидели еще очень нескоро». Вообще, если Валерий Николаевич брался рассказывать про кого-то из учеников, у него получался актерский портрет с описанием всех особенностей актерской индивидуальности. Таково было его внимание к людям, к их природе, к их таланту. Такой педагогический азарт увидеть в человеке все потенциальные возможности и дать им раскрыться самыми разными способами – иногда даже через мильон терзаний, самых настоящих.

Галендеев мастерски исправлял говор – малороссийский, уральский, северороссийский, etc. Это аксиома. Но он же совершим изумительный с своем роде кульбит – смог заставить артистов произносить текст на говоре. Так родился речевой образ спектаклей «Дом» и «Браться и сестры»: впервые в истории театра артисты говорили не приблизительно по-народному, наворачивая на «о», а на совершенно определенном наречии конкретной деревни Веркола Архангельской области. При этом сам Валерий Николаевич в Верколу не ездил, он лишь исследовал привезенные студентами из экспедиции записи и составил таблицу всех трансформаций звуков, по которой и занимался с актерами.

И еще были у Галендеева как у преподавателя сценической речи три феноменальные черты. Он воспринимал язык как живое развивающееся существо, и, отслеживая перемены в нём, вносил изменения в свои тренинги. Он понимал, что у каждой эпохи – своя мера естественности сценической речи. Наконец, он, как все великие педагоги, боялся зайти слишком далеко в своём наставничестве – «бил себя по рукам» (как он сам признавался), чтобы в борьбе за правильность речи не стереть её индивидуальность у каждого ученика. А если учесть, что Валерий Галендеев полвека возглавлял кафедру сценической речи главного петербургского театрального вуза, станет понятно, что влияние этой личности на состояние актерского мастерства в стране переоценить невозможно.

При этом 60 лет он отработал вместе со Львом Додиным, рука об руку, как полноценный соавтор. После недавней премьеры «Короля Лира» Додин, произнося тост за Галендеева, сказал: «А без Валерия Николаевича мы бы не знали, как произнести ни одно слово». И в этой шутке – только доля шутки и много правды. Ни в одном театре России, да, думаю, и мира, слово на сцене не играет такой мощной роли: смысловой, образной, направляющей, собирательной, организующей. И еще одна значительная роль была у Галендеева в этом исключительном театре. Будучи человеком вулканического темперамента, проводя свои знаменитые тренинги перед спектаклями, активнейшим образом участвуя в репетициях, он обладал феноменальным талантом стабилизировать любую взрывоопасную обстановку (а в живом театре иной обстановки и не бывает) – такая была у него энергетика, такая способность формулировать, объяснять, выстраивать логические цепочки и таким образом снимать напряжение. Впрочем, и нагнетать напряжение в педагогических целях он тоже отлично умел. Его фирменная ирония держала в тонусе абсолютно всех.

Но вот ведь парадокс. При всей своей конкретности, масштабности, весомости Галендеев был человеком-мифом. Ни про кого другого не рассказывали столько баек и легенд, столько смешных историй, которые передавались из уст в уста, от одного поколения студентов к другому, обрастая апокрифами. Мою любимую историю про Галендеева рассказал мне очень давно чудесный артист Коля Павлов, однокурсник Семака, умерший в начале 90-х от инфаркта. Известно, что Валерий Николаевич был непримирим и беспощаден к курильщикам на актерском факультете. Исключить за курение из института он, конечно, не мог, но стипендии лишить – запросто. Студенты панически, до оцепенения боялись попасться ему на глаза с сигаретой. И вот Коля Павлов во время летних каникул поехал навестить маму в Великие Луки. Лето есть лето: никакого надзора, свобода в полный рост. Поезд ехал медленно, видимо, пропуская какой-то важный ж/д состав. Коля вышел в тамбур покурить. И вдруг услышал голос Галендеева: «Коленька, я всё вижу». В этот момент студент Павлов рефлекторно поднял глаза к небу. И тут снова услышал тот же голос: «Коленька, я не на небе, я перед вами». Оказалось, Валерий Николаевич – это было абсолютно случайное совпадение – тоже медленно ехал в поезде по соседнему пути.

P.S. У меня на полке стоит книга Валерия Галендеева «Лев Додин. Метод. Школа. Творческая философия» оранжевыми буквами на обложке. Намекая на моё пристрастие к оттенкам красного в одежде, Валерий Николаевич шутил, что эта книга – «в цветах Зарецкой». В книге, в частности, написано, что у Додина есть отчетливое представление о ключевом критерии актерской одаренности: это жажда жизни, страстность, особая нервная реакция на всё, «что неблагополучно, что хранит в себе память о былых катастрофах и содержит в себе сигналы о возможных будущих». Вот на этой страстности повседневного бытия Галендеев с Додиным, думаю, и сошлись. Переехав на новую квартиру, я поставила эту книгу на полке обложкой наружу, чтобы, проходя мимо шкафа, аукаться с Галендеевым, ощущать этот нерв, не успокаиваться, не впадать в спячку и подпитываться его неиссякаемой жаждой жизни. Целый день сегодня я мистическим образом чувствую эту галендеевскую энергию и слышу его громоподобный голос. И вспоминаю, что, впервые увидев Валерия Николаевича в свои 18 лет, я сразу решила, что так ослепительно и несокрушимо может выглядеть только небожитель, за какой-то особой надобностью спустившийся на землю. И верю, что сейчас он просто вернулся на свой Олимп, а нам здесь остается только соответствовать: звучать и излучать.

Фотографии предоставлены пресс-службой МДТ – Театра Европы