Сто лет одиночества и мгновения любви в театрах Новосибирска
На книжной полке лета – «Мертвые души», «Бесы», «Триумфальная арка», «Олеся», «С неба упали три яблока». «Континент Сибирь» разбирается, насколько удались инсценировки минувшего сезона в главных драматических театрах города и чем отличается сгоревшая душа от пожара в душе.
Гоголь протестует
Что только не инсценировали в русском и российском театре, мало ему готовых пьес. Писатель, может, даже не чаял, что попадет на подмостки, или был категорически против, считая свое произведение несценичным. «Ни в одном просвещенном государстве не водится, чтобы кто осмелился, не испрося позволения автора, перетаскивать его сочинения на сцену», – жаловался в письме Плетневу создатель «Мертвых душ». Гоголь наверняка взял бы свои слова назад, если бы увидел, доживи он до наших дней, что из его творения получилось на сцене «Красного факела».
В последнее время усиливается тенденция сценической адаптации прозы, но почва драматургии иной раз уходит из-под ног инсценировщика. Подводя итоги сезона 2024-2025, можно сделать вывод, что новосибирские театры успешно преодолевают трудности перевода. Литературные композиции с обязательным рассказчиком, описывающим действие, и минимумом самого действия вытесняются полноценными драматическими версиями. Любимые произведения, читанные-перечитанные на много раз, казалось, невозможно представить на сцене, но они обретают второе дыхание, словно сам многострадальный Булгаков переделывал роман «Белая гвардия» в пьесу «Дни Турбиных».
Если июль считается мертвой петлей, то прежде всего для театров, которые свое отработали. Если выставочные залы и библиотеки функционируют в обычном режиме, то театры закрыты на все засовы. Если кто-то мечтает об отпуске в июле, то театры отправляются туда добровольно-принудительно. Зато зрителю раздолье – можно основательно переосмыслить впечатления театрального года, причем с учетом того, что запало в душу, и не учитывая того, что выветрилось из памяти, как с белых яблонь дым.
Жизнь победила смерть
Так вот, о яблонях. Над сценой театра «Старый дом» в спектакле «С неба упали три яблока» подвешен макет угасающей деревушки Маран. Она вросла камнями в воздух и зависла между небом и землей. То ли яблони вырваны из почвы ледяным ураганом, то ли земля навсегда ушла из-под ног, то ли всю жизнь приходится существовать в подвешенном состоянии. Так режиссер Александр Огарев и художник Елена Жукова метафоризируют роман армянской писательницы Наринэ Абгарян, раздав мифические плоды поровну: «тому, кто видел», «тому, кто рассказал» и «тому, кто слушал и верил в добро».
Шокирующий финал знаменитой пьесы придумали в «Красном факеле»
Драматург Дмитрий Богославский перевел магический реализм романа в сценическую микромодель мира, населил его неопознанными фантастическими существами, усилил конфликт между ними и главными героями, между простыми людьми и силами небесными. Жители Марана поддерживают друг друга в трудную минуту и равноправно существуют с очеловеченными питомцами – говорящие курица, овца, коза, баран, волкодав бурно реагируют на происходящее, сопереживают и чувствуют порой глубже, чем люди, если люди уже устали чувствовать боль. Их деревня – замкнутое пространство, как у Маркеса в романе «Сто лет одиночества», принимающее на себя все мировые катаклизмы. Об этом персонажи рассказывают, глядя на нас откуда-то из нездешнего измерения, ощущая в нем присутствие давно ушедших родных, перекликаясь с ним, соединяясь, сливаясь, растворяясь, затихая, и снова пускаясь в бешеную пляску на грани жизни и смерти.
Красавица Анатолия (Вера Сергеева), исчерпав жизненные силы, собралась умирать. Но у нее, подобно ее ровеснику, 58-летнему Уве из культового романа Баркмана, на тот момент ничего не вышло. Потому что рано еще, и любовь еще будет, и даже ребенок родится. Будущее младенца слабо просматривается сквозь дымку неслучившегося, а златые горы пролегают за тридевять земель. В этом мире страшно, как в сказке или кошмарном сне, но и чудеса возможны, хотя бы для призрачного равновесия.
Чтобы увидеть, каким может быть современный театр, надо вкусить «Три яблока». Жанровая палитра этого спектакля, следуя поэтической природе первоисточника, включает драму, юмореску, балет, фарс, цирк, театр кукол, мистику, гротеск, образуя полифоническую картину бытия. Вжикает по проволоке фигурка миниатюрного канатоходца, проносится над головами людей и животных, исчезает так же внезапно, как появилась, и снова начинает веять жутью – перед тем как мелькнуть мимолетному счастью.
Черный пепел, белый снег
Драматург Дмитрий Богуславский приезжал в «Старый дом» на премьеру и не нашел к чему придраться. Его коллегам никуда приезжать не надо, так как в тренде создавать инсценировки внутри театра. Главный режиссер «Красного факела» Андрей Прикотенко имеет солидный опыт в этом плане, причем берется за неподъемную классику. В свою бытность главрежем «Старого дома» он перевел на современный сценический язык «Гамлета», «Идиота», «Анну Каренину», на новом месте взялся за Гоголя и вернулся к Достоевскому. «Мертвые души» прошлого сезона и «Бесы» нынешнего соединились в дилогию о распаде России и ее псевдогерое (она была показана прошлой осенью на гастролях в Москве). Если первая постановка вылилась в захватывающее роуд-муви между мирами, то вторая, сохранив почти все сюжетные линии романа, увязла в многозначительном многословии, пытаясь героическими усилиями прекрасных актеров освоить громадный объем текста.
Идеи Достоевского, в отличие от его литературного стиля, по сей день не устаревшие, наиболее выпукло воплощены в сценографии Ольги Шаишмелашвили, где, поглощая снежную метель, закручиваются вихри черного пепла. В огне пожарища сгорел город, в пламени терроризма сгорели души людей, передвигающихся по сцене компактными группами, строго по прямым траекториям, как роботы. Но когда в финале на авансцену выходит Ставрогин (Александр Поляков), которого сгоревшие назначили Мессией, то каждое слово обретает ценность и вес. До этого статичный, холодный, презирающий окружающих, он вывернул свою тайную жизнь наизнанку, возвысившись до покаянной исповеди, которая приводит его к решению покончить с собой – дальше идти по жизни уже некуда. Но свято место пусто не бывает, Верховенский найдет нового вождя, саван снега будет окончательно погребен под черным пеплом. Пока не восторжествует коллективный разум.
Человеческое, очень человеческое
Рекордсменом по части как инсценировок, так и премьер может считаться театр «Глобус. Из десяти премьерных спектаклей 95-го сезона – половина (кроме «Отрочества» Ярославы Пулинович) поставлена режиссерами по собственным инсценировкам.
Самыми аншлаговыми оказались «Триумфальная арка» и «Олеся». После премьеры по Ремарку ведущая актриса труппы Ирина Камынина окончательно зарекомендовала себя как режиссер. После премьеры по Куприну актер, режиссер, хореограф Сергей Захарин был приглашен в «Глобус» на должность главного режиссера. Это были счастливые обретения юбилейного года, нацеленного на яркие открытия.
Кузина «Девочки с персиками» приехала погостить в Новосибирск
Ирина Камынина превратила свой любимый роман в пьесу с подзаголовком «Комикс-драма. Воскрешение» так искусно, что при минимуме действующих лиц сохранилась главная тему первоисточника – несломленный человек в бесчеловечном мире. Настоящий герой, еврей-эмигрант Равик (Максим Гурлевич), в одиночку противостоит насилию, возвышается до подвига праведной мести, очищается ею. После лютых испытаний сохраняет в себе честь профессионального врача, чувство собственного достоинства, сострадание к ближнему. И выходит обновленным из ворот ада, метафорой которых стала погребальная арка.
А Париж, «мировой опыт нового человечества, очаг великих начинаний и дерзновенных экспериментов», многоликий, бурлящий, развратный, жаждущий удовольствий и не желающий признавать, что катастрофа неминуема, – переплавлен инсценировщиком в один образ, который в программке так и указан – Париж (Александр Липовской). Он заменил фигуру пресловутого рассказчика, декламирующего книгу, благодаря чему постановка избежала повествовательности, свойственной инсценировкам больших романов, и стал упругим, как накачанная мышца.
Дикарка и барин
Сергей Захарин, напротив, сохранив большинство героев и диалогов повести «Олеся» почти в целомудренной целостности, сместил смысловые акценты в характерах персонажей. Заглавная героиня (Алина Юсупова) из простодушной жертвы превратилась в сильную и самодостаточную личность. Дитя лесной чащи, гадалка, вещунья, колдунья, она заранее знает про гибельность своего выбора и готова расплатиться за любовь, которая с самого начала пульсировала сигналами опасности.
Барин ласково заплетает Олесины волосы в косу, а она вскакивает и встряхивает головой, освобождаясь от пут, и снова, и снова. Тело молодой красавицы танцует собственную песню – взлетает, гнется, струится, успокаивается в расслаблении и неге. Неистовствует в бешеных прыжках, разрывается от страсти, сгибается в погибель. Сжимается в беззащитный комочек, расплачивается за то, что посмело колдовать и околдовывать. Драматический спектакль становится хореографической фантазией, где движение так же органично, как и слово, но несет в себе невысказанное.
Гуляет Данте по полесью. Куприн в «Глобусе»: из песни снов не выкинешь
Олесю не приручить, не изменить, не обуздать, не встроить в шаблон, не загнать в привычную систему ценностей, в прокрустово ложе первобытных понятий. Хмарая и хмурая хтонь хутора образует похожий на стародомовские яблоки замкнутый в самом себе мир, но мир темный, жестокий, привыкший выполнять рутинную работу, что разбавлена примитивными удовольствиями. Чужого они закидают камнями, изгонят с глаз долой, не в силах разобраться в истинных причинах своих несчастий.
Барин Иван Тимофеевич (Александр Липовской) в такой трактовке – не завзятый ловелас на выезде. Он по-настоящему полюбил, он с тупорылым урядником бьется не на шутку, чтобы выручить Олесю. Еле тлевшая спичка в его ленивых пальцах разгорается до пожара в душе. Просто у него не хватает ума и дальновидности для столь сложных отношений. Он не понимает, что невозможно соединить непересекающиеся миры. Да и не позволит поменять привычный ход вещей Лирник, эпизодический герой у Куприна, а здесь – безмолвное и всемогущее существо в красном балахоне, суровый Данте с перстом судьбы в руке (Владимир Алексейцев). Он еще и нити Судьбы плетет, как косы, но против них Олеся бессильна.
Инсценировщик уплотнил текст повести, утрамбовал действие, убыстрил его ритмы. Это вам не медитативная тягомотина с томной Людмилой Чурсиной, свойственная элитарному кино Советского Союза. Нет здесь ни поворотного круга, ни смены локаций, ни реалистичных пейзажей, но пульсация жизни и набат смерти образуют стремительные потоки. Веют ветра, завывают вьюги, гудит воздух, буря мглою небо кроет. На дворе, в отличие от повести, вечное лето, но тревожный саундтрек Людмилы Платоновой пробирает до костей. Бывает, что инсценировка сложнее первоисточника, и она однозначно удалась, если побуждает обратиться к книге. Читать нам не перечитать!