"Вышка", или Мысли вслух о приговорённых к смертной казни

Люди, у которых руки по локоть в крови, так или иначе понимают, что за убийства придется отвечать, если не по суду, так перед Богом. Кому-то из них при этом свойственно стремление к покаянию, а кто-то, наоборот, переполняется ненавистью к окружающим. А как вести себя нам, защищаясь от подобных представителей рода человеческого? До сих пор мы не выработали и единого мнения по поводу смертной казни: нужно или нельзя применять ее к преступникам? В связи с этим интересно почитать рассуждения на эту тему человека, долгие годы работавшего в правоохранительной системе и много чего видевшего.

Не жди его, мама

Скоро 10 лет, как я оставил службу в Следственном комитете России, отошел от уголовных дел, если не считать лекций будущим юристам да практических занятий по криминалистике в Приамурском государственном университете имени Шолом-Алейхема. За эти годы многое поменялось не только в России, но и мире, а от этого покачнулось осознание целесообразности применения смертной казни: словно тяжелый, как многотонная гиря, маятник — из крайности в крайность. По уголовным делам, которые я расследовал, было вынесено четыре смертных приговора, из них один приведен в исполнение, два заменены Верховным судом на 15 лет лишения свободы. А вот еще один, приговоренный привел в исполнение самостоятельно в камере Хабаровского следственного изолятора. 

Преступление это было совершено в снежном марте, в середине 90-х годов, еще до введения моратория на исключительную меру наказания, в одном из сел Биробиджанского района.

Под воздействием наркотиков некто К. топором и молотком лишил жизни 9-летнюю девочку — сестру своей сожительницы, и своего сына, которому исполнилось всего 10 дней отроду. А после тем же молотком проломил головы самой сожительнице и её 3-летней дочери от первого брака. 

Психическое заболевание К. стал симулировать с первых минут после задержания пограничниками. Убийца, перемахнув через колючую проволоку линии инженерно-технических сооружений, пытался уйти в сторону Китая. Пограничникам, доставившим его на заставу, он заявил, что намеревался попасть в Иерусалим, чтобы там замолить свой страшный грех. 

Работа с ним предстояла трудная, но труднее психологически проходил осмотр места происшествия: изуродованные детские тела, почти полуобморочное состояние понятых, время от времени нуждающихся в нашатыре. Когда я закончил работу, ко мне подошла старушка и спросила: "Расстреляют теперь сына моего, никогда я его не увижу?" К окончанию осмотра уже все село знало о трагедии. Я ответил, как и полагается, что суд, дескать, все решит. 

Допрос убийцы был недолгим, ввиду активной симуляции психического заболевания. Тогда я посчитал необходимым срочное освидетельствование его у врача-психиатра. Мы повезли фигуранта в психиатрический диспансер, но на выезде из города со мной случилось то, что смело и обосновано тоже можно было назвать приступом психиатрического характера. Я вдруг попросил водителя остановить автомобиль, достал табельный пистолет и предложил К. сбегать в кусты помочиться перед смертью. Меня трясло, и я плохо соображал, что вытворяю.

— Грех ты задумал, — вдруг трезво и совершенно разумно произнес К.

— А ты, как будешь жить со своим грехом, — спросил я, загнал патрон в патронник и начал силой вытаскивать К. из машины.

Ни водитель, ни сопровождавший нас оперативник не бросились забирать у меня оружие. Только кто-то из них сказал, что и мне с моим грехом тоже трудно будет жить, если я без суда и следствия расстреляю в спину человека. После этих слов меня отпустило. Я вернулся на переднее сидение автомобиля, разрядил пистолет и протянул его водителю.

— Не давай его мне, пока не вернемся домой, — попросил я.

Мы поехали дальше. Всю дорогу К. что-то бормотал о грехе, но я старался его не слушать. В те годы уголовно процессуальный кодекс РФ наделял прокурора правом самостоятельно возбуждать уголовное дело расследовать его, направлять в суд с обвинительным заключением. Я воспользовался этим правом. Эксперты признали К. признали вменяемым, но он до последнего дня следствия морочил голову, неумело симулируя сумасшествие. Даже при ознакомлении с материалами уголовного дела сделал запись в протоколе: "Миру — мир!" 

Никто из участников печального эпизода на дороге, включая обвиняемого, ничего не рассказал, не написал и не указал в рапорте. Впрочем, даже в случае жалобы, учитывая мой добровольный отказ от совершения преступления, меня от уголовной ответственности освободили бы. Ну и от работы тоже могли освободить. 

Обвинение в суде я лично не поддерживал, нашлись другие важные дела. Процесс состоялся в том самом селе, где было совершено преступление: тогда это называлось выездным процессом. Суд приговорил К. к исключительной мере наказания — расстрелу. Права оказалась мать старушка деревенского изверга-убийцы. В одном только ошиблась она — сына своего хоть мертвым, но увидела. По законам того времени тела расстрелянных преступников родственникам не выдавали, и место их захоронения знать не позволялось. Но тут был другой случай. К. сам себе привёл приговор в исполнение, даже не написав апелляционную жалобу. Его тело выдали матери. 

Танцы с волками

Люди, у которых руки по локоть в крови, так или иначе понимают, что за убийства придется отвечать, если не по суду, так перед Богом. Кому-то из них при этом свойственно стремление к покаянию, как было у С., убившего супругов Б. в Биробиджане. Он почему-то вдруг стал мечтать о сыне, хотя и не был женат. 

Другой С., расстрелявший из обреза старшину милиции, сотрудника тогда еще ГАИ Олега Лисина, метался из стороны в сторону, от раскаяния до ненависти. Брали С. в Кемеровской области при попытке кражи из магазина, книжного, как ни странно. 

Задержанному тоже требовалось проведение судебно-психиатрической экспертизы. С конвоем в те годы были большие проблемы, но они решались, если у следователя был табельный пистолет и собственные наручники. Арестованный из-за ранения в ногу плохо ходил, и мне, тогда еще следователю прокуратуры, разрешили самостоятельно, без милицейского конвоя сопроводить его в психиатрический диспансер. Все прошло стандартно, без происшествий, дурака он не валял, экспертиза признала его вменяемым. 

Мы возвращались в изолятор временного содержания, и С. вдруг сказал, что покуда еще зеленкой лоб не помазали (не приговорили к расстрелу), хотел бы проехать по Биробиджану и посмотреть на город. Все мои знакомые знают, что родной город — это моя неизлечимая болезнь, и, несмотря на то, что обвиняемый не признавал себя виновным в убийстве, я вдруг попросил водителя под свою ответственность изменить маршрут и полчаса покататься по городу. Я и сейчас не скажу вам, почему принял такое решение. И мы поехали. По дороге арестованный разговаривал с прокурорским шофером о машинах, которые очень любил, и сам когда-то возил пассажиров на автобусе. Я молчал, потому что ничего не понимал в машинах и водить автомобиль не умел.

— А что начальник, — вдруг сказал С., — Хочешь я на себя этого мента возьму.

— Не нужно мне одолжений, — ответил я ему, — Я тебе и без твоего признания все докажу.

-Тогда, может, с женой разрешишь увидеться?

— Разрешу, — ответил я.

К удивлению арестанта, я без его подсказки назвал адрес жены, а когда подъехали к дому, послал за ней водителя. Она спустилась в машину. Говорили они не долго, минут пять всего. За это время супруга сообщила С., что живет не одна, а с мужчиной. Потом в ближайшей аптеке мы купили ему бинты и что-то еще для перевязок. Когда я заводил арестованного в ИВС, он сказал мне, что через два часа готов дать признательные показания. В отличие от других фигурантов, убийца даже не попросил оформить ему явку с повинной или чистосердечное раскаяние. Какая к черту явка, после ранений, полученных при покушении на кражу, и этапирования в Биробиджан. 

Через два часа я зафиксировал его подробнейшие признательные показания, записал их на диктофон, что в те годы было большой редкостью. Через несколько дней состоялась проверка показаний на месте и… дело передали другому следователю. С ним у арестанта отношения не сложились. В нашей работе иногда вредны подражания и сюрпризы.

Следователь, прослышав о том, что я организовал С. встречу с женой, решил сделать то же самое, только не предупредил об этом ни администрацию ИВС, ни самого фигуранта. Он привел жену, и когда приглашенный в следственный кабинет С. увидел её, то разразился изощренной нецензурной бранью. Дело в том, что внешний его вид вовсе не располагал к свиданию с женщиной, у которой к тому же есть другой мужчина.

В суде С. отказался от данных ранее показаний, был дерзок, оскорблял всех участников процесса, включая прокурора, и в результате услышал смертный приговор, который, вероятно, привели в исполнение. Официальной информации об этом я так и не увидел.

Однажды я рассказал знакомому психологу об этой истории, попросил объяснить, почему обвиняемый все-таки сознался в преступлении, я ведь не предлагал ему этого взамен на прогулку по городу и встречу с женой? Психолог, которого, к сожалению, уже давно нет в живых, ответил мне предельно понятно: "Все с ним боролись, а ты станцевал. Танец всегда эффективнее, чем борьба". 

И еще я поймал себя на мысли, что когда долго работаешь с некоторыми фигурантами, в тайне от всех ты чувствуешь, что не желаешь вынесения им смертного приговора. Было ли так с С., я уже не помню. Но по сей день уверен в необходимости отмены моратория на смертную казнь.

Александр Драбкин