К вопросу об объектах гражданских прав

Несколько сумбурный и отчасти уже публиковавшийся текст вслед за постом Романа Сергеевича Бевзенко))

Понятие объекта гражданских прав относится к числу наиболее абстрактных категорий частного права – как, например, и понятие субъективного права. Таким понятиям сложно дать легальное определение. Не случайно, кстати, мы не встретим в законе как определения субъективного права, так и объекта права.

Обычно гражданские кодификации ограничиваются определением отдельных видов объектов – вещей, ценных бумаг, результатов интеллектуальной деятельности и т.п. И статья 128 ГК также не пытается дать абстрактное определение объекта гражданских прав, ограничиваясь лишь перечислением примеров, предваряемым оборотом «в том числе». Поэтому, разумеется, приводимый в норме список объектов не может считаться исчерпывающим. Строго говоря, и сами приведенные в ст. 128 ГК примеры вызывают вопросы. Например, к объектам отнесены имущественные права – которые в свою очередь могут иметь объекты. По этой логике и право собственности, и ограниченные вещные права, и доли в этих правах должны признаваться объектами гражданских прав, что, разумеется, абсурдно – хотя такая точка зрения и встречается.

И вот недавний пример подобного абсурда:

нежилое помещение (недвижимая и неделимая вещь) и доля в праве собственности на него (вещное право) являются разными объектами гражданских прав (Определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда от 11.07.2023 N 16-КГ23-26-К4)

Я об этом писал ранее, не буду повторяться: https://zakon.ru/blog/2023/10/27/britva_okkama_i_doli_v_prave

Строго говоря, нам в любом случае принадлежит именно само субъективное право: право собственности, ограниченное вещное право, право залога, требование и т.д. Именно субъективное право (а не его объект) мы передаем в порядке правопреемства. Известная классификация Гая с телесными/бестелесными вещами возникла в мире, еще не оперирующим категорией субъективного права: у Гая просто не было этой категории, чтобы описать происходящее в случае купли-продажи. Отсюда и появляются эти бестелесные вещи: мол, при продаже вещи мы передаем вещь, а что мы передаем при отчуждении эмфитевзиса? Это нам сейчас легко ответить на этот вопрос: и в том, и в другом случае мы передаем субъективное право на вещь. А римлянам пришлось изобретать категорию бестелесной вещи, которая и якобы и передается в случае с ограниченным вещным правом.

Далее. Собственно, имуществом всегда выступают именно имущественные субъективные права. Просто вещь не может быть нашим имуществом – им может быть только принадлежащая нам вещь, то есть субъективное право на нее. Поэтому высказывание статьи 128 ГК о том, что объектом субъективных прав являются «вещи и иное имущество», некорректно. Вещь имуществом не является; имущество – это право на нее.

Но если нам принадлежит субъективное право, можем ли мы одновременно говорить о принадлежности вещи (на этом субъективном праве). Думаю, можем. Просто это разные «принадлежности», в силу бедности нашего юридического языка называемые одним термином. Субъективное право – это власть в отношении других людей (за юридическими лицами тоже скрываются люди), в силу которой я могу требовать от них определенного поведения (это содержание моего права). Эта власть мне дана для реализации некоего интереса, который может выражаться и в принадлежности мне какого-то блага, которая заключается в возможности использовать его по своему усмотрению.

 

Вряд ли представленный в ст. 128 ГК перечень может дать основу для абстрактного определения категории объекта прав. Между тем такое понимание необходимо, поскольку в обороте постоянно появляются все новые активы. Несмотря на базовый характер этой категории, а может, и напротив – по причине этой фундаментальности легального и даже конвенционального определения понятия объекта права нет (как нет и понятия субъективного права). Что именно назвать объектом субъективного права – наверное, во многом вопрос эстетического чувства или своего рода игра в бисер. Какая-то идея на этот счет может быть остроумнее или изящнее другой, но говорить о существовании единого учения об объекте правоотношения вряд ли приходится.

Все существующие теории объектов гражданских прав на деле представляют собой лишь попытки предложить вариант понимания объекта, который мог бы быть принят конвенционально. Пожалуй, наиболее распространенным описанием того, что следует считать объектом права, можно считать классическую дихотомию: объектом вещных прав выступают вещи (в широком смысле), а обязательственных – действия других лиц (например, у Д.Мейера: «нам приходится … остановиться на двучленном разделении объекта права, т.е. принять, что объектами гражданского права представляются вещи и чужие действия»).

Столь же традиционно и утверждение о логической порочности такого подхода. Очевидно, что указание на то или иное должное поведение должника (как активное, так и пассивное) есть лишь указание на содержание его обязанности. Однако абсолютные правоотношения также подразумевают вполне определенное поведение обязанных лиц (у них есть обязанность с определенным содержанием; и сами эти лица в достаточной степени определенны – это «все прочие»), а значит, и их поведение нужно бы считать объектом соответствующего правоотношения – и подобная точка зрения действительно нередко высказывается.

При этом, как справедливо отмечается в литературе (и прежде всего – Д.Д.Гриммом[1]), поведение обязанного лица есть то, что лишь должно стать реальностью, но совершенно неизвестно, станет ли. Это будущее поведение есть только цель правового регулирования, его идеальный результат. И в этом смысле нет различия между абсолютными правами и относительными: в обоих случаях мы ждем от других лиц определенного поведения.

Но если любое субъективное право (во всяком случае, субъективные права, укладывающиеся в дихотомию «абсолютные/относительные») связано с будущим поведением обязанных субъектов, отнесение действий (поведения) к объектам только обязательственных прав выглядит логически небезупречно.

Впрочем, указанная выше дихотомия объектов (поведение/наличные блага) оказывается логически безупречной в том концептуальном каркасе, в котором абсолютное право признается существующим вне правоотношения, то есть не подразумевает лежащую на всех прочих обязанность не препятствовать собственнику или иному субъекту абсолютного права; иными словами, здесь субъективному праву не противопоставляется субъективная обязанность.

Однако тогда и при построении учения об объектах стоит не забывать о том, что пара вещи/поведение работает только в указанном выше случае. Между тем традиционным сейчас все же является подход, признающий существование абсолютных правоотношений (который, на мой взгляд, является правильным). Поэтому скорее необходимо придерживаться традиционных взглядов на абсолютные и относительные правоотношения.

Впрочем, обратимся к вопросу о практической значимости выделения категории объекта субъективного права. Мы пока не знаем, что это, но ведь для чего-то выделяем? Очевидно, что выделение некой категории нужно тогда, когда это помогает достичь некоторой практической цели – прежде всего, терминологической, указывая на некое до того «безымянное» явление.

Имеет ли практический смысл отнесение к объектам поведения?

Поведение обязанного лица нужно рассматривать как элемент любого субъективного права. Для поведения обязанного лица у нас уже есть специальная терминология. Требуемое поведение мы и так описываем терминами «субъективная обязанность», «содержание субъективного права», «должное поведение» etc. Называть то же явление еще и объектом права не только излишне, но и чревато смешением категорий, а право – та область, в которой омонимы представляют собой серьезную угрозу. Иногда говорят, что объектом можно признавать не должное, а реальное, фактическое поведение обязанного лица. Но и здесь можно сказать то же самое. Такое поведение будет в любом правоотношении. Итак, поведение есть везде – и в обязательствах, и в вещных правах. Что нам даст отнесение его к объектам? Какая в этом практическая польза?

Кроме того, как неоднократно отмечалось, если мы признаем объектом любого субъективного права поведение, то затем неизбежно придется вводить в качестве «объекта второго рода» то объективное благо, по поводу принадлежности которого возникло правоотношение. В итоге поведение оставляется за скобками, и во внимание принимается лишь «объект второго рода», то есть именно он и имеет практическое значение.

Нет никакого практического смысла и в отнесении к объектам права самого требования (иного субъективного права), поскольку это не решает ни одной реальной задачи. В частности, не нужно относить субъективные права к объектам только для того, чтобы обосновать возможность их оборота (как производного приобретения, так и приобретения, например, по давности или добросовестным приобретателем), поскольку в любом случае речь идет о приобретении самого субъективного права (будь то право собственности или требование).

Итак, что же остается непоименованным? Чему нужно дать имя? Это те экономические блага, которые уже существуют отдельно от субъектов и их поведения и являются «наличными» (пусть и не всегда осязаемыми) фактами объективной действительности (назовем их объективными благами).

Для них действительно нет общего специального названия, кроме термина «объекты». Не случайно положения закона, касающиеся конкретных видов объектов, говорят прежде всего о них: это вещи, результаты интеллектуальной деятельности и т.п., то есть те самые уже реально существующие феномены, по поводу которых возможен спор об их принадлежности. В то же время, например, будущая вещь никому не может принадлежать и при этом может причитаться многим.

Можно возразить: мол, поведение тоже нуждается в своего рода «распределении», в закреплении его «принадлежности» - как кредитору «принадлежит» поведение должника по обязательству. Однако смысловая нагрузка утверждения, что кредитору принадлежит право на чье-то поведение, стремится к нулю. Кредитор может требовать от должника определенного поведения, то есть имеет субъективное право с определенным содержанием; зачем усложнять эту конструкцию наименованием поведения объектом?

Кроме того, поведение с одним и тем же содержанием (в том числе связанное с обязанностью передать право на вещь, например) может стать содержанием многих обязательств: должник может (и вправе!) пообещать одно и то же многим субъектам, и каждый из них будет иметь право требовать от должника совершить должное. Таким образом, при бесспорной возможности требовать определенного поведения само поведение кредитору, конечно, принадлежать не может. В абсолютных правоотношениях «принадлежность поведения» вообще не обсуждается.

Таким образом, отнесение к объектам поведения или субъективных прав ничего не добавляет к юридической картине мира. Следовательно, только «объективные блага», нуждающиеся в распределении, и стоит называть объектами, то есть тем, что может кому-то принадлежать на субъективном праве. Иными словами, объект – это то, что нуждается в распределении (закреплении принадлежности) при помощи субъективного права. Объект – это доправовое явление. Можно сказать, что все право строится вокруг человека и объективных благ. Категории юридического лица, субъективного права, сделки – все это создается правом как инструменты урегулирования отношений людей по поводу экономических благ.

Принадлежность закрепляется при помощи абсолютного права, значит, объектом может быть лишь то, что может выступать объектом абсолютного права.[2] Объективные блага могут быть объектами и относительных прав. Ведь в отношении них возможны распорядительные сделки, то есть в конце концов – определение принадлежности. Если должник должен передать мне индивидуально определенную вещь, то эта вещь (иное объективное благо), должна быть описываема через категорию объекта. И этот объект – именно потому, что он отделен от субъекта, при определенных условиях может стать предметом принудительного исполнения.

Действия другого лица есть содержание самого субъективного права, то есть это не сама ценность, а лишь способ ее достижения. Поэтому поведение не должно считаться объектом права; объектом предлагается числить некие «внешние» для правоотношения явления – вещи, произведения и т.п. ценности, распределением которых (путем установления на них субъективных прав) и занимается частное право. Иными словами, объектами прав будет то, что может быть объектом абсолютных прав.

Требования в таком случае могут оказаться и вовсе без объекта. Например, пресловутое обязательство полотера будет безобъектным (но это никак не скажется на содержании его обязанности, и полотер будет должен натирать пол). Если же обязательство направлено, например, на передачу индивидуально-определенной вещи, такое обязательство будет иметь объект в виде этой вещи.

Приведу несколько цитат.

М.М. Агарков («Обязательства по советскому гражданскому праву»): «во избежании путаницы лучше было бы рационализировать терминологию и считать объектом права то, на что направлено поведение обязанного лица, прежде всего вещь...; поведение же обязанного лица, характеризуемое теми или иными признаками (передача вещи, уплата денег, производство определенной работы, воздержание от посягательства на вещь, воздержание от издания чужого литературного произведения и т.д.), называть содержанием правоотношения».

В Учебнике «Гражданское право» 1944 г. под ред. М.М. Агаркова и Д.М. Генкина указывается как на предрассудок на то, что правоотношение обязательно включает в себя объект. Объект – это не элемент правоотношения, а лишь его предпосылка. В отношении вещных прав вещь является обязательной предпосылкой; при обязательственных правах объект является только возможной предпосылкой; в ряде случаев (обязательство полотера натереть полы, обязательство балерины или певицы выступить в концерте и т.д.) ни о каком объекте правоотношения вообще речи быть не может, а можно говорить только о содержании обязательств.

Н.Г. Александров «Юридическая норма и правоотношение», 1947 г.: «Представляется совершенно лишенным всякого смысла применять термин «объект права» для обозначения действий обязанного субъекта. Действия обязанного субъекта, которые вправе от него требовать уполномоченный субъект, составляют содержание соответствующей обязанности. От именования содержания обязанности объектом права характеристика этого содержания ничего не выигрывает. … Представляется разумным признать, что в тех случаях, когда правоотношение между лицами возникает по поводу вещи (или объективированного продукта «духовного» производства), то для такого правоотношения соответствующая вещь и будет служить объектом правоотношения (именно объектом правоотношения, т. е. объектом не только права, но обязанности). Но в таком смысле объект есть именно объект, а не элемент правоотношения, складывающегося из долженствований и соответствующих возможностей».

Халфина Р.О. Общее учение о правоотношении. М.: Юр. лит. 1974: «…Так, у цивилистов возникал спор по поводу того, что считать объектом договора о натирке полов или уборке помещения — блеск натертого пола, чистоту окон или что-то иное. … В советской юридической литературе высказывалось мнение о том, что не все правоотношения имеют определенный объект в виде конкретной вещи. Но, поскольку по традиционной схеме объект входил в состав правоотношения, возникла категория «безобъектных» правоотношений, внушавшая некоторым исследователям нечто вроде суеверного ужаса. Но если отрешиться от представления об объекте как обязательном элементе правоотношения, то нет оснований для того, чтобы рассматривать правоотношения, не связанные с определенными предметами внешнего мира или объективированными результатами творческой деятельности, как аномалию».

Такая точка зрения как обычная встречается и в зарубежной доктрине (например, см. Guillermo Borda. Tratado de Derecho Civil. Obligaciones. Tomo 1).