Ответы Святейшего Патриарха Кирилла на вопросы участников Собрания игуменов и игумений монастырей Русской Православной Церкви (публикация обновляется)

25 сентября 2024 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл принял участие в Собрании игуменов и игумений монастырей Русской Православной Церкви. Святейший Владыка выступил с докладом и ответил на вопросы собравшихся.

— Игумен Исаакий, Рязанская епархия. Ваше Святейшество! Вы сказали в своем докладе о важности изучения жизни исповедников и новомучеников Церкви Русской, близких нам по времени, и это безусловно так. И в Вашей жизни есть знакомство с одним из таких исповедников — Вашим дедушкой отцом Василием. Поделитесь, пожалуйста, Вашими воспоминаниями о его исповедническом пути для нашего назидания. Благодарю.

— Отец Василий, мой дед, был человеком очень сильным — духовно сильным, но также и физически. Он работал машинистом на Казанской железной дороге, был высокооплачиваемым рабочим. Машинисты получали тогда достаточно много, а семья жила очень скромно, потому что бОльшую часть денег дед отсылал на Афон, на поддержку монастырей. Это, конечно, не всегда нравилось бабушке, особенно когда наступили трудные времена и сбережения могли бы поддерживать какой-то достаточно благополучный уровень жизни. Но таких возможностей не было, и семья даже голодала.

И вот, находясь в одном из афонских монастырей, я попросил игумена, чтобы он дал мне книгу пожертвований, которые вносились в монастырь. Он с удовольствием дал эту книгу, я стал листать, открыл 1913 год, потому что уже в 1914 году все пресеклось, и к своему удовлетворению увидел запись: пожертвование от машиниста Гундяева из России в таком-то количестве. И возрадовался тому, что дед действительно деньги отправлял в монастыри — а жили очень скромно.

Хотел бы сказать, что этот человек прошел, кажется, 37 тюрем и семь ссылок. Могу ошибиться в цифрах, потому что все-таки давно он обо всем этом рассказывал. Но бОльшую часть жизни он провел в тюрьмах.

У меня в келье моей стоят два его портрета. На одном — он уже в священном сане. Он никогда не был ни протоиереем, ни даже желтым крестом не был награжден — с обычным иерейским крестом. А другой портрет — после его выхода из тюрьмы. И когда я каждый день смотрю на этот портрет, меня поражает выражение лица человека, который вышел из тюрьмы. Такая сила, такая уверенность в правоте, такой взгляд на окружающих, что я понял: никакая тюрьма его совершенно не сломила. Так оно и было.

Очень трудными были годы войны — он в это время был в Москве. Так получилось, что он оказался в Москве, а выехать уже не мог и жил у каких-то верующих людей. Причем он мог быть в любой момент арестован, потому что у него не было ни паспорта, ни прописки. Но и тогда он как-то помогал храмам, помогал при совершении богослужений как пономарь. А потом Господь привел его к священническому служению.

И, конечно, для меня всегда было очень важно послушать, что он говорит. Конечно, из того, что он говорил, я не всё сохранил в памяти, но запомнил один акцент во всех его словах. Он мне говорил: «Знаешь, внучок, что я тебе скажу? Чтобы хорошо прожить жизнь, никогда, никого и ничего не бойся, кроме Бога».

Если бы мне это сказал какой-нибудь профессор богословия, я бы не очень серьезно к этому отнесся. Но когда мне это сказал человек, бОльшую часть жизни своей проведший в тюрьмах и лагерях, я понял, что это правильно. Что никогда ничего не надо бояться, особенно если речь об исполнении христианского, а тем более священнического долга.

И это мне очень помогло в советское время. Я никогда не боялся, у меня не было страха перед властями. Многие вещи в советское время были невозможны, но то, что мне удалось сделать в Ленинградской духовной семинарии в разгар гонений, было просто Божиим чудом. Например, когда мне удалось открыть регентский класс и принимать туда не только мальчиков, но и девочек. Когда мне удалось добиться согласия властей на то, чтобы мы принимали в семинарию или академию людей с высшим образованием. И как только мы такую возможность открыли, к нам пошел просто поток высокообразованной молодежи с университетским образованием. Многие из них стали священниками, профессорами богословия. И это было в советское время! В каком-то смысле за всем этим стояли слова деда: никогда ничего не бойся.

Конечно, опыт общения с такими людьми, как дед-исповедник, бОльшую часть жизни проведший в тюрьмах и лагерях, сформировал и мое мировоззрение. Еще раз хочу сказать: каждый день, взирая на его портрет в своей келье, я благодарю Бога за то, что именно такой дед у меня был. И что в такой семье сформировался и мой отец, а через отца какое-то влияние было, конечно, оказано и на меня.

— Ваше Святейшество! Игумения Магдалина, Коломенская епархия. Вы были ближайшим помощником владыки Никодима (Ротова), и он же Вас постригал в монашество. Пожалуйста, поделитесь наставлениями, советами о внутреннем монашеском делании, которые владыка вам давал. Спасибо.

— О монашеском делании как-то я больше из книг все почерпал. А владыка Никодим был тогда на пике борьбы, наверное, одной из самых страшных в нашей истории, — борьбы за само существование Церкви. Хорошо помню, как в 1963, кажется, году он приехал на кафедру Ленинградскую, и все очень боялись этого пришествия. Тридцать с небольшим лет — он родился в 1929 году, то есть уже после революции. Головокружительно быстрая карьера, участие во внешнецерковной деятельности, и у большинства твердых в вере прихожан, да и у духовенства предварительно сформировался очень негативный образ владыки — скорее всего, ставленник властей, и дело закончится тем, что у нас закроют семинарию, академию и будут закрывать приходы. Это же нужно делать руками самих церковников — вот такого, мол, и избрали.

Судьба Ленинградской духовной академии на самом деле висела тогда на волоске, потому что было принято решение закрыть эту школу. И как раз в это время приезжает владыка Никодим. Помню, мы с братом (а он тоже был священником и позже стал профессором духовной академии) все это обсуждали на кухне в нашей коммунальной квартире. «Что же будет? С чего он начнет громить Церковь? Ясно ведь, что его для того-то сюда и прислали, чтобы он разгромил Церковь. Отец — коммунист, мать — учительница; в общем, заслали к нам «казачка». Вот в таких мыслях мы и пребывали.

Как-то папа пришел после службы, и мы что-то сказали ему в отношении нового митрополита. А отец говорит: «Подождите, сыновья, не выносите суждения. Знаете, каким было первое распоряжение митрополита Никодима? Отмена цензуры на проповедь!»

Дело в том, что при предыдущем митрополите была введена цензура — конечно, не по инициативе митрополита, а просто ввиду его неспособности сопротивляться требованиям властей. А власти предложили следующее: ни один священник не может произнести проповеди без письменного представления текста в двух экземплярах. Один экземпляр — митрополиту, а второй экземпляр — уполномоченному Совета по делам религий. Для чего это нужно было? Для того чтобы, если в этих проповедях содержалось что-то не то, запретить.

Мой благочестивый отец ни разу не записал текст проповеди и не отправил ни на тот, ни на другой адрес. Над ним стали сгущаться тучи, вот отец и сказал нам: «Дети, перестаньте злословить нового владыку». Знаете, это был глоток свежего воздуха. Мы сразу поняли: если бы человек приехал разрушать, то он уж точно стал бы это делать с самого начала. Но ни в коем случае не стал бы возрождать свободное от цензуры произнесение проповедей в Ленинградской епархии.

А потом последовали очень решительные действия владыки, которые в корне изменили течение епархиальной жизни. В первую очередь, ему удалось добиться сохранения Ленинградских духовных школ. Потом уже, когда я стал его секретарем и у нас сложились очень близкие добрые личные отношения, он мне рассказал, как всё это было. Он узнал, что в Совете по делам религий в Москве принято решение о закрытии Ленинградских духовных школ, и когда ему предложили быть Преосвященным Крутицким или Ленинградским (а Крутицкий был выше по протоколу), владыка сказал: «Я Ленинградскую академию окончил, в Питер и поеду». И это его решение остановило руку гонителей.

Никакого разгрома церковной жизни в Ленинграде, теперешнем Санкт-Петербурге, при владыке Никодиме не было. Но появилось новое поколение богословов, священников и, что самое главное, кандидатов в епископат. Потому что одной из задач атеистического правительства было постепенное ликвидация епископата. То есть не давать разрешения на хиротонии, а уж если давать, то каким-нибудь старчикам, которые два-три года прослужат и уйдут в другой мир. Владыка развернул все это в другую сторону. В каком-то смысле он сохранил Церковь. Поэтому ничего, кроме благодарной памяти в отношении владыки митрополита Никодима, у меня в сердце не сохраняется. Человек был полностью предан делу Божиему и мужественно защищал Церковь в тяжелейших условиях практически гонений 60-х годов.

Если кто-то еще хочет спросить, пожалуйста, прошу вас, пожалуйста, не стесняйтесь. Такая возможность с Патриархом поговорить! Давайте разговаривать.

<…>

Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси