Память о тысячах севастопольцев сохранит особая книга
Должны ли мы помнить о людях, ставших жертвами сталинского террора? Для каждого человека с совестью ответ кажется очевидным. Но есть и те, кто до сих пор считает иначе.
Прокляты и забыты?
В Севастополе идёт работа над созданием Книги памяти жертв политических репрессий. Такие книги (в том числе 9-томное издание, посвящённое попавшим в жернова репрессий крымчанам) есть в большинстве регионов и крупных городов — всего их в стране около 400. В Севастополе решение о подготовке аналогичного издания было принято после обращения севастопольцев в адрес аппарата севастопольского омбудсмена Павла Буцая. На состоявшемся 30 октября 2024 года, в День памяти жертв политических репрессий, заседании консультативного (экспертного) совета при уполномоченном по правам человека в Севастополе инициатива была поддержана всеми участниками.
В работе над книгой памяти принимают участие известные севастопольцам учёные (в том числе — главный научный сотрудник отдела «История Севастополя» Музея-заповедника обороны и освобождения Севастополя Инна Островская, президент СРОО «Исторический клуб „Севастополь Таврический”» Вадим Прокопенков, заведующая научно-архивным отделом музея-заповедника «Херсонес Таврический» Татьяна Прохорова). О том, как идёт поиск информации, можно было бы рассказать отдельно. Но приходится доказывать, что эта работа в принципе нужна.
В том, что спустя полгода после принятия решения о подготовке Книги памяти о нем узнал и зампред заксобрания Василий Пархоменко, ничего удивительного нет. Само заседание 30 октября 2024-го проходило в стенах заксобрания, в котором Пархоменко — целый вице-спикер. Можно предположить, что именно эта «новость» и стала причиной неожиданно резкой критики, с которой он обрушился недавно на уполномоченного по правам человека Павла Буцая.
«Слушайте, а что вы этим занимаетесь? Почему вы решили реабилитировать и защитить права человека, который сто лет назад умер?» — возмущался Пархоменко на трибуне заксобрания.
Буцай в ответ напомнил, что среди пострадавших от репрессий большое количество членов компартии, которую представляет Пархоменко. Мы от себя напомним депутату, что заниматься реабилитацией репрессированных в сталинские времена необходимости давно уже нет — работа эта началась и шла полным ходом ещё во времена СССР. Это обстоятельство отдельно подчеркнул член рабочей группы по подготовке региональной книги памяти, исследователь и краевед Дмитрий Соколов, рассказавший ForPost о некоторых промежуточных результатах работы. Впрочем, говорили мы не столько о ней, сколько о самих репрессиях, жертв которых Василий Пархоменко и его единомышленники до сих пор мечтают закопать поглубже.
В жернова репрессий попадали люди самых разных социальных групп, профессий, национальностей и возрастов. Одни были очень далеки от политики и поплатились за неосторожную шутку (привет всем комментаторам ForPost, любящим позубоскалить над властью и при этом уверенным, что при Сталине их за это гладили бы по головке), другие — за излишнюю инициативу на рабочем месте, третьи — за неготовность отступиться от вчерашнего товарища, вдруг оказавшегося врагом народа, четвёртые… Впрочем, поводы могли быть самыми разными.
«Не было ни одной категории граждан, которую эти процессы не затронули бы. Мы видим абсолютно разные судьбы, ситуации, разные поводы для репрессий. Ведь репрессии — не какой-то один эпизод в нашей истории. Часто вспоминают террор 1937 года, и не без оснований. Но это был один из пиков репрессий, затронувший большое количество людей, в том числе больно ударивший по партийным и военным кадрам. Мы все знаем, что одна из улиц Севастополя названа именем командующего Черноморским флотом Ивана Кузьмича Кожанова, который был обвинён в антисоветском заговоре. Его пытали, но вины своей он не признал и в итоге был расстрелян в возрасте 41 года», — рассказывает Дмитрий Соколов.
Реабилитирован Кожанов не вчера, а в далёком 1956 году. Проявленный им после ареста героизм состоял в том, что он, в отличие от многих других, не дал обличающих показаний ни на кого из своих коллег. Чего нельзя сказать, например, о Григории Гугине, оговорившем под пытками и Кожанова, и капитана 1 ранга, командующего морскими силами Чёрного моря Владимира Орлова, который был расстрелян в августе 1938 года. В ноябре 2021 года в Севастополе был открыт бюст Орлова. Ну а реабилитирован он, как и многие другие, в 1956 году.
Григория Гугина наветы на сослуживцев не спасли: он был расстрелян ещё раньше, в 1937-м. Не миновала страшная участь и жён: Анастасия Гугина провела 8 лет в лагерях, Валентина Орлова была расстреляна примерно в то же время, что и её муж.
«Репрессии в отношении одного члена семьи больно били по всем остальным. Сохранились воспоминания родственников репрессированных командных кадров Черноморского флота — они тоже хлебнули горя. Многие жёны разделяли участь мужей, дети оказывались в детдомах, где к ним относились по-разному — кто-то вспоминал о хороших воспитателях, которые помогали выжить и встать на ноги, но ведь были и другие люди, в том числе настоящие садисты. И ребёнок врага народа всю жизнь должен был жить с этим клеймом. Страх пострадать вместе с отцом семейства приводил к разрыву связей — уничтожались фотографии и письма, дети подрастали, ничего не зная об истории своей семьи. Это тоже очень страшный процесс», — говорит Дмитрий Соколов.
Жизнь на острие ножа
Репрессиям на Черноморском флоте посвящено большое количество статей севастопольских краеведов и историков — в их числе уже упоминавшаяся Инна Островская и историк, ныне сенатор от Севастополя Екатерина Алтабаева (книга «Марш энтузиастов»). Сейчас члены рабочей группы по подготовке Книги памяти сделали запрос в Центральный военно-морской музей, подразделением которого является Музей Черноморского флота — возможно, появится информация о репрессированных черноморцах, судьбы которых пока остаются в тени.
Вся эта нервотрёпка и жизнь в постоянном страхе не могли не сказаться на состоянии флота. А пик репрессий, напомним, пришёлся на 1937-1938 годы: командные кадры выкашивались буквально накануне Великой Отечественной войны.
«Безусловно, репрессии по отношению к командному составу не только ослабили флот, но и очень сильно повлияли на моральное состояние военнослужащих. В 2017 году в издательстве „Гангут” вышла коллективная монография, в которой влияние репрессий на ситуацию на флоте проанализировано довольно подробно. Пострадала инициатива: не высовываться — известный способ обезопасить себя. К тому же матросы начали задаваться вопросами — а все ли команды флотского начальства правильны? А вдруг командир — враг народа, мы же все такие примеры видели! То есть репрессии создавали гнетущую психологическую атмосферу. Выросло пьянство, повысилась аварийность — люди боялись сигнализировать о непорядке, чтобы не попасть в число врагов. А с другой стороны, если не доложишь и что-то произойдёт — тоже окажешься вредителем», — говорит Дмитрий Соколов.
То есть люди оказывались между Сциллой и Харибдой — любой неверный шаг мог обернуться катастрофой. Хотя многие репрессированные до конца были искренне уверены, что всё делается правильно и до них дело не дойдёт никогда, ведь они — заслуженные ленинисты и сталинисты, доказавшие свою преданность, в том числе и в борьбе с разоблачаемыми партией врагами.
«Тот же Иван Кожанов в своё время поддерживал „чистки” на флоте, — говорит собеседник. — Или такой пример: когда начался Большой террор, в первый состав „тройки”, выносившей приговоры на территории Крымского полуострова, входил человек, в дальнейшем репрессированный. Работало это так: начиналась очередная кампания, поднималась очередная волна репрессий, а когда цели кампании были достигнуты, волна на время затихала. Иногда после этого назначались крайние — часть из них тоже репрессировали. А потом начиналась очередная волна и очередной пик. И остановлен этот процесс был только после смерти Сталина».
И еще о репрессированных верных членах партии. В 1937 году был расстрелян Яков Федорович Городецкий – член РСДРП с 1900 года, один из основателей крымской партийной организации, прошедший до революции и аресты, и ссылку. В ноябре 1918 года партия направила его на подпольную работу в Севастополь. С марта 1919 года Городецкий являлся председателем подпольного горкома и городского стачечного комитета. Во время митинга французских моряков, который состоялся на Большой Морской 20 апреля 1919 года, он на французском языке поблагодарил восставших за солидарность и поддержку севастопольских рабочих.
Как уже было сказано, репрессии затронули все слои общества. Это видно на примере тех 259 севастопольцев, которые были вычленены студентами СевГУ при изучении Книги памяти Крыма. Большая часть из этих 259 (32% и 34% соответственно) оказались выходцами из рабочей и крестьянской среды. Мещане составляли 14%, на духовенство, дворянство и казачество внезапно пришлось лишь 2%. Но это, напомним, лишь небольшая выборка. Всего же, по словам Дмитрия Соколова, информация, необходимая для подготовки биографических справок, сегодня получена более чем на 2000 человек. И цифра эта не окончательная.
Многих севастопольцев приходится буквально вырывать из лап забвения. Хотя людьми они были очень интересными, с необычной судьбой. Например, оставшийся в России после Первой мировой войны и плена Вольфганг Антонович Сека, врач, австриец по национальности:
«Попав в Россию в годы Первой мировой войны, он остался здесь и до 1925 года жил в Забайкалье. Позже Вольфганг Сека переехал в Севастополь и на момент ареста работал в больнице на площади Восставших (ныне — городская больница № 1). Мама у него оставалась в Вене, поэтому он „поддерживал связь с заграницей”. Кроме того, врач переписывался со своими европейскими коллегами и даже публиковал научные статьи в зарубежных журналах. Остаться безнаказанным это не могло: в годы ежовщины Сека был арестован и после второго допроса скончался. Официальной причиной был объявлен паралич сердца. Позже он был реабилитирован. Но когда в 1997 году его потомки обратились с просьбой прислать его фотографию, оказалось, что её даже нет в следственном деле. И всё, что осталось от этого человека, — само следственное дело. Как и от многих людей, оклеветанных и забытых на долгие годы».
В числе известных севастопольцев, пострадавших от репрессий, — автор первого послереволюционного Генплана города Михаил Александрович Врангель; врач, научный сотрудник Института физических методов лечения им. Сеченова Михаил Эдуардович Утцаль; ряд сотрудников «Херсонеса Таврического», в том числе — первый после революции директор Херсонесского музея Лаврентий Алексеевич Моисеев.
Внезапно для себя оказывались врагами народа и совсем простые люди, преступление которых состояло в правдивых высказываниях о скудости товаров в магазинах или (причём говорилось это в тесном кругу) в высказанном предположении, что стол у руководителей страны наверняка побогаче, чем у них (именно за это был репрессирован житель Мухалатки, которая, правда, к Севастополю не относится). И, конечно, нельзя было рассказывать о голоде, который пережили многие регионы страны в 30-е годы. Вопреки утверждению некоторых тенденциозных историков, голодали и умирали не только жители Украины (хотя и они, разумеется, тоже) — бедствие поразило регионы Центрального Черноземья, Северного Кавказа, Урала, Поволжья, Южного Урала, Южной Сибири, ряд областей Казахстана. Рассказ о том, что там происходило, тоже стоил свободы, а то и жизни.
«Жираф большой, ему видней», или «Всё правильно делали»
Отдельный раздел работы будет посвящён так называемым лишенцам — людям, лишённым избирательных прав:
«Их не репрессировали в общепринятом смысле, на них не заводились уголовные дела, они не отправлялись в лагеря. Просто по конституциям 1918 и 1924 года избирательным правом обладали не все. В Крыму таких насчитывалось порядка 100 тысяч человек, — говорит Дмитрий Соколов. — Очень многие попали в ловушку, которую создал НЭП. Самые обычные люди, в том числе те, кто в Гражданскую воевал на стороне красных, поверили, что частная инициатива разрешена, и занялись торговлей или какими-то ремёслами. Но НЭП просуществовал только до 1928 года, и вскоре над ними навис дамоклов меч лишения избирательных прав. Лишенцами становились и служители церкви, и бывшие сотрудники полиции. А на ЮБК — и старики, которые сдавали своё жильё в курортный сезон и получали таким образом нетрудовые доходы».
Современному человеку, добавляет собеседник, может показаться, что невозможность проголосовать — наказание крайне несущественное.
«Но это глубокое заблуждение: лишенцы утрачивали возможность реализовать и другие свои права. Они не имели права получать высшее образование, занимать ответственные должности, вступать в профсоюз и даже получать пенсию. Каинова печать при этом ставилась и на всю семью человека. Если человек отрекался от своих близких, мужа (жены), его права не страдали. В результате возникло такое социально уродливое явление, как отказничество. Причём оно приобрело столь массовый характер, что в крымских типографиях даже печатались типовые бланки. Всё это продолжалось до конца 1936 года, когда очередная конституция формально продекларировала, что избирательным правом обладают все».
Один из вопросов, который мы не могли не затронуть в разговоре с Дмитрием Соколовым, — вопрос о разнарядках на определённое число репрессированных и своего рода «соцсоревновании», в которое включались некоторые региональные структуры. Существование разнарядок было яростно оспорено в одной из дискуссий в чате ForPost. Услышав об этом, собеседник был крайне удивлён.
«Этот факт не отрицается даже сторонниками сталинизма: на сегодняшний день опубликованы целые сборники документов, например, сборник „Вертикаль большого террора”. В нём содержатся документы, приведена ведомственная переписка. Важнейшие свидетельства, на сегодняшний день опубликованные, содержал личный архив Сталина. Есть завизированные Сталиным и Молотовым расстрельные списки, и даже записной сталинист, если он не глупый человек, сегодня будет это оправдывать, но не отрицать», — говорит он.
Не могли мы не спросить и о том, ощущается ли при подготовке Книги памяти сопротивление этой работе. Ведь Василий Пархоменко — не единственный желающий навсегда похоронить тему. Не так давно автор этого материала слышала в троллейбусе № 12, как женщина с хорошо поставленным голосом (возможно, учитель или экскурсовод) рассказывала своей спутнице об Иване Кожанове, имя которого носит одна из остановок. Краткий очерк о его славной жизни закончился неожиданно.
«Но в возрасте 41 года он, к сожалению, умер», — поведала рассказчица, умело уйдя от расспросов о причине столь ранней смерти.
«К возможной отрицательной реакции части общества мы были готовы. Даже после смерти Сталина и исторических решений XX съезда партии (а тогда ещё критиковать решения партии было не принято — только одобрять) на низовом уровне существовало мнение, что всё это делается неправильно, что покусились на святое. Есть категория людей, которым жизненно необходимо считать, что всё делалось (или делается) правильно. Но всё это лишь до той поры, пока репрессии не коснулись их и их близких. Вот тогда начинается — „товарищ Сталин, произошла большая ошибка!”. Мы понимаем, что тема больная, но эту теневую сторону нашей истории ни в коем случае нельзя игнорировать. Оценка ей дана была, подчеркну ещё раз, уже в советское время. И нынешние решения — в том числе соответствующий раздел законодательства — был создан на том базисе, который был заложен при СССР», — подчёркивает Соколов.
Когда люди говорят, что мы переписываем историю, им хочется посоветовать лучше изучить, как жила страна с конца 50-х годов, — добавляет он.
«И сегодняшнее руководство страны тоже разделяет эту точку зрения. На сегодняшний день в стране существует огромный комплекс правовых актов, есть оценка президента страны Владимира Путина — в том числе в конце 2023 года на встрече с членами совета по развитию гражданского общества и правам человека глава государства подчеркнул, что работу в этом направлении нужно продолжать, и в очередной раз дал те оценки, которые он не раз высказывал. И оценки эти — строго отрицательные», — напоминает собеседник.
Хочется добавить, что одобрять репрессии (даже независимо от оценки главы государства) может только человек, полностью лишённый сострадания и совести. Очень хочется, чтобы их становилось всё меньше и меньше. И надежду на это даёт в том числе и работа по сохранению исторической памяти.
Ольга Смирнова