Прошло уже больше, чем полтора года, как умер отец, а я всё думаю о нем – почти каждый день. Мне кажется, что я в первый раз в жизни по-настоящему напуган – глубоко, до кости. Без адреналина и тремора, но до них еще дойдёт ближе к концу. Но я их уже предчувствую. Бывает ощущение, когда умирает кто-то близко знакомый, что смерть прошла рядом, обдав могильным холодом и ощущением небытия. Много уже их умерло, каждый год ещё, и ещё. Смерть кружит, словно голодная акула, сужая круги. А ответ до сих пор не найден.

Наши отношения не были ни близкими, ни тёплыми – скорее, достаточно натужными и тягостными для меня. Другом он мне не был. Грустно, что он ушёл, но не потому, что я любил его, хотя и любил же какой-то кровной сыновней любовью, которую не побеждает обидчивый житейский рассудок. Грустно потому, что он ушел неправильно, недоговорив, оставив ворох недопониманий и серых пятен. Грустно, что мы так и не подружились.

Но напуган я другим.

Отец был одним из самых близких мне людей, я видел его жизнь, знаю ее достаточно хорошо. И вот она вся лежит передо мной, как законченная книга на столе – от А до Я. Я смотрю в неё и мне страшно от того, что я вижу в ней – как же трудно успеть.

Ты можешь стараться. Можешь к чему-то стремиться, пытаться, искать. Родить и воспитать детей. Даже что-то находить и вроде бы добиваться какого-то успеха, но это всё равно не то. И все равно не успеешь ничего толком добиться, как тебя настигнет конец. И оглянувшись из-под могильной плиты назад, ты не сможешь зацепиться в своей жизни ни за что такое, что успокоило бы твою совесть. Только ворох бытовых воспоминаний, бессмысленных и неживых, как старые журналы учёта.

Ты умрешь, и твои личные вещи, сувениры и памятки будут о чем-то напоминать лишь твоим самым близким, и то намного меньше, чем тебе. А следующему поколению – уже ничего. Все это будет потеряно и выброшено, картин и книг ты не написал, а если и пытался, они останутся неизвестными, и даже если на минуту прославились, то будут забыты и погребены под лавиной новых и чужих.

Страшно смотреть со стороны в прошлое и видеть пост-фактум, как время незаметно подкрадывается к человеку. Он ещё полон сил и строит планы, но седеют волосы, дрябнет кожа, сохнет голос, быстрее приходит усталость. И вдруг он оказывается беспомощным стариком, который может лишь греться на солнышке, ворчать и давать детям ненужные советы. И вдруг его не стало. Чего он добился в своей жизни? Никто не может сказать толком.

В юности кажется, что старость – где-то там в далеком будущем, примерно как схлопывание Вселенной или угасание Солнца. В возрасте оглядываешься и недоумеваешь, какой дьявол поставил твою жизнь на ускоренную перемотку. Как я могу в таком темпе что-то успеть, если я даже до сих пор не знаю, что нужно делать.

Я смотрю на жизнь своего отца, и мне страшно от мысли, что осталось два-три десятка лет, самое большее, и моя жизнь так же ляжет законченной книгой перед моими детьми. Что они прочитают в ней? А что ещё я мог в ней написать? Я вроде так же старался быть хорошим человеком, как мой отец, и всё равно сделал так же много плохого. Я хотел чего-то доброго и большого, но теперь кажется, что мало и с трудом делал и самое необходимое…

Мы можем запомниться людям лишь тем злом и добром, которые причинили или не причинили им. И чем сильнее причинили, тем сильнее запомниться. Наверное, "успеть" – именно про это. Успеть исчерпать весь свой потенциал добра, чтобы сказать "сделал всё, что мог".

Память о мертвых нужна самим мертвым, пока они живы. Они вспоминают своих предков и рассказывают о них детям в надежде, что дети потом тоже будут рассказывать о них своим детям. Хоть так преодолеть непреодолимую полосу смерти… уйти в небытие солнышком, призрачно светящим из воспоминаний…

Страшна не смерть – в неё можно уйти спокойно и с гордо поднятой головой. Страшно уйти тем, о ком забудут, кому не будут благодарны, потому что не за что.