О природе вещей и виндикации акций

Свой путь в «большую жизнь» я когда-то начинал с дискуссии о том, можно ли виндицировать бездокументарные акции (Рыбалов А.О. О возможности виндикации бездокументарных ценных бумаг // Арбитражные споры, 2005, № 1). Я считал ошибочным подход, согласно которому «требование собственника о возврате акций… носит виндикационный характер» (п. 7 информационного письма Президиума ВАС РФ от 21.04.1998 № 33 «Обзор практики разрешения споров по сделкам, связанным с размещением и обращением акций»).

Порой нужно возвращаться к тем вопросам, что волновали нас в молодости. Смоделируем ситуацию. Вещь похищена у собственника, однако он задавнил виндикационное требование. Соответственно, вещь оказалась у незаконного владельца, который никаких прав на эту вещь не имеет, но вещь у него истребована быть не может. В свою очередь, у собственника есть субъективное право, но нет фактического владения вещью, и восстановить свое владение он не может. Происходит разрыв субъективного права и фактического положения дел, который возможен в силу того, что вещь есть явление объективной действительности, «объективное благо».[1] Именно в силу своей «натуральной природы» эта наличная вещь может существовать в отрыве от субъективного права на нее. Отсюда, в частности, следует, что ответчиком по виндикационному иску может быть и лицо, не настаивающее на наличии у него права на спорную вещь. Правовая и объективная картины мира расходятся, ведь вещь существует в объективном мире, а субъективное право – в мире идеального.

Подставим в наш пример вместо вещи бездокументарную акцию. Получится ли то же самое? Не похоже. Бездокументарная акция – не естественная вещь, она не «существует по естеству, во внешней природе». Такая акция существует лишь в правовом, идеальном мире (в мире идей). Она и есть субъективное право как таковое. Нельзя обладать бездокументарной акцией фактически, не утверждая свое право на нее; здесь нет и не может быть невольно допускаемого законом разрыва между правом и фактом. Акция всегда принадлежит правообладателю и соответственно, находится у него. Для акции «находиться» значит «принадлежать», и никак иначе. Если у лица нет права на акцию, у него нет и акции. Акция не может «фактически находиться» у незаконного владельца в силу самой своей природы.

Запись в реестре акционеров на имя незаконного владельца имеет то же значение, что и запись о праве неуправомоченного лица в ЕГРН, если он при этом не владеет вещью (а похищенной акцией владеть нельзя, ведь это субъективное право). У «неуправомоченного акционера», как и у ошибочно зарегистрированного в ЕГРН невладеющего правообладателя нет ничего, кроме ошибочной записи. Поэтому «виндикация акций» на самом деле есть «признание зарегистрированного в реестре акционеров права отсутствующим». Таким образом, «натягивание» на споры об акциях вещно-правовых способов защиты фактически должно бы приводить к тому, что эти споры не подвержены исковой давности – по аналогии с иском о признании зарегистрированного права отсутствующим. Чтобы избежать этого последствия вещных аналогий, нужно специальное правовое регулирование.

И такое регулирование вроде бы есть. В частности, в соответствии с п. 3 ст. 65.2 ГК участник коммерческой корпорации, утративший помимо воли свое право участия в результате чьих-то неправомерных действий, вправе требовать «возвращения» ему доли участия, перешедшей к иным лицам, с выплатой им справедливой компенсации.[2] Оцените терминологию: утративший право участия вправе требовать возвращения доли участия! В самой норме чувствуется внутреннее противоречие: при утрате права речь идет о возврате некоей доли участия, будто авторы не знали сами, утрачивает ли участник свое право.

Пункт 17 ст. 21 ФЗ об ООО эту идею развивает. Если доля в уставном капитале общества возмездно приобретена у лица, которое не имело права ее отчуждать, о чем приобретатель не знал и не мог знать, лицо, утратившее долю, вправе требовать признания за ним права на данную долю с одновременным лишением права на долю добросовестного приобретателя, если она была утрачена помимо воли лица, утратившего долю. В случае отказа в иске доля признается принадлежащей добросовестному приобретателю с момента нотариального удостоверения соответствующей сделки или с момента внесения записи в ЕГРЮЛ, если доля приобретена на публичных торгах. Норма прямо закрепляет распространение трехлетнего срока исковой давности на это требование. Нетрудно заметить, как этот механизм напоминает ст. 302 ГК.

Итак, истец может требовать «лишения права» ответчика, то есть до судебного решения ответчик полагается правообладателем? Однако ведь доля считается принадлежащей ответчику только в случае отказа в иске, что следует из той же нормы! В любом случае, впрочем, норма говорит о «лишении ответчика права» (и не удивительно, ведь доля в уставном капитале и есть просто субъективное право), что принципиально отличает ситуацию от виндикации, где у ответчика никакого права нет, а есть только владение вещью.

Представим: доля, утраченная участником, оказалась у недобросовестного приобретателя или выбыла из обладания предшествующего владельца по его воле. Таким образом, п. 17 ст. 21 ФЗ об ООО не сработает, приобретатель в любом случае не становится правообладателем. Кто же в таком случае до удовлетворения иска является участником корпорации? Рассмотрим хрестоматийный пример. Доля похищена, но срок исковой давности пропущен. Суд отказал в иске в связи с пропуском срока. В таком случае потерпевший остается управомоченным лицом, несмотря на выражение ст. 65.4 ГК «утратил право»? Или все же право он утратил? В любом случае до «восстановления корпоративного контроля» потерпевший никак свое право реализовать не может. Незаконный же обладатель остается незаконным даже несмотря на запись в реестре – ведь запись не создает право, и в случае с хищением не может быть добросовестного приобретения. Запись не создает и владения, так как владеть здесь в принципе нечем, доля есть просто субъективное право. Кто же теперь участник общества?

Для защиты прав по акциям (точнее, по бездокументарным бумагам вообще) в ГК сравнительно недавно появились новые «специальные» нормы.[3] Статья 149.3 ГК говорит о «возврате такого же количества бумаг», а в ст. 149.4 – уже об истребовании бездокументарных ценных бумаг. Оборот «возврат такого же количества бумаг» наводит на мысли о неосновательном обогащении ответчика; значит, ответчик действительно получил право на акции, даже если он их и похитил? Согласно ст. 149.3 ГК правообладатель, со счета которого были неправомерно списаны бездокументарные ценные бумаги, вправе требовать от лица, на счет которого ценные бумаги были зачислены, возврата такого же количества соответствующих ценных бумаг (п. 1). А пока по такому требованию решение суда не принято, лицо, на счет которого ценные бумаги были зачислены после хищения, является полноправным акционером? Он может голосовать, и его решения обязательны для общества, даже если последнему (и другим участникам) известно о хищении? Пункт 2 ст. 149.4 может быть понят именно так: оспаривать решения можно только после «истребования». Но если понимать п. 2 ст. 149.4 максимально комфортным для истца образом, все равно сохраняется тот же вопрос: а до его инициативы общество должно подчиняться решениям лица, заведомо для общества получившего акции в результате хищения? И вновь: что происходит при задавнивании иска? Кто считается акционером, если акции числятся за похитителем, и потерпевший пропустил срок исковой давности? Как управлять обществом?

Проблема, на мой взгляд, вырастает из того, что мы натягиваем вещно-правовые способы защиты на отношения, в которых нет вещей. Натуральная вещь существует фактически и поэтому для ее истребования у похитителя и нужен специальный, виндикационный, иск, направленный на физическое отобрание вещи. Этот иск подвержен давности, но и в этом случае принадлежность самого нарушенного права признается за потерпевшим – и он в силу давности лишается не права, но возможности вернуть вещь. В случае с виндикацией нам ясно, что само по себе нахождение вещи у ответчика не означает, что он является правообладателем. Например, нам понятно, что если квартирой владеет похититель, он не может голосовать на общем собрании МКД, даже если он внесен в ЕГРН. Очевидно, что раз правообладателем остался потерпевший, голосовать должен он.

Субъективные права на вещь объективно защищаются иначе, нежели субъективные права «сами по себе», без объекта-вещи. Субъективное право не существует фактически, оно есть явление мира правовых идей. Владения правом – если мы понимаем владение как фактическое состояние, – быть не может.[4] Суд должен просто решить вопрос о принадлежности права – как это происходит с записями о правах на недвижимость, когда нет спора о владении (т.к. вещь у истца).

«Возврат доли (права участия, акции)», конструируемый по вещно-правовым лекалам, приводит к тому, что этот институт повисает где-то между иском о признании права и виндикацией, порождая неразрешимые проблемы с исковой давностью и принадлежностью спорного права.

При этом есть принципиальное различие между виндикацией вещей и восстановлением корпоративного контроля. Последнее затрагивает интересы не только истца и ответчика, но и интересы корпорации и интересы третьих лиц. «Подвешенность» спора может парализовать деятельность корпорации, от чего страдают интересы и самой корпорации, и других ее участников.

По-моему, в подобных спорах лучше окончательно отказаться от неуместных вещно-правовых аналогий и как минимум четко определить, кому принадлежит нарушенное право участия до его восстановления и при невозможности его восстановления.