Владимир Вдовиченков рассказал омичам о ролях, о детях СССР и своем разочаровании

Роль Густава в ней вот уже 12-й год подряд играет заслуженный артист России Владимир Вдовиченков. После спектакля актер театра и кино пообщался с омскими журналистами и рассказал о работе над постановкой «Ветер шумит в тополях», о роли в фильме «Батя», о детях Советского Союза и о разочаровании в кумире молодости Ван Дамме.

— Владимир, почему ваш персонаж такой загорелый, для чего сделали такой грим?

— Это проекция его жизни — как будто мой герой обожжен взрывом, опален, как будто до сих пор пребывает в атаке. Это было предложение Римаса Туминаса. По сути три исполнителя собираются в одного человека: один болен и нежен, второй говорит: «Будем жить!» — и есть мой Густав, для которого война, борьба превыше всего. Мы как будто черный, белый и рыжий клоун. Мой черный — свою позицию выражает агрессивным способом. Я играю этот спектакль уже 12-й год и чего только не придумывал — уже и ногу подволакивал, и хромал, сейчас вот подпрыгивающую походку сделал… Мне же тоже скучно одно и то же делать, пробую разное вносить в спектакль, не нарушая рисунка. Мне кажется важным еще тот момент, что мы ведь не играем старых людей. Человек, которого побила жизнь, который может оказаться в доми призрения, где за ним присмотрят — это может быть и 20-летний солдат, который попал в переплет и после этого сошел с ума.

— Зрителям запомнилась еще и собака в вашем спектакле.

— Да, это чихуахуа с большими ушами, я ее называю Груша. У меня когда-то была такая собака — чихуахуа по имени Груша. Однажды мы в Москве играли спектакль — и собака в нужный момент не опускает голову, не работает мотор. Я погладил ее, почесал за ушком, и все заработало. За эти 12 лет я с каждыйм годом люблю ее еще больше. Сейчас скажу такую вещь, может быть, нехорошую: с годами у меня любовь к людям все меньше, а любовь к животным все больше. Я договорился, что когда уже мы не сможем выходить на сцену, я заберу Грушу домой, поставлю в сад, и она наконец обретет покой.

— Вы сказали, что в спектакле Густав все же старик лишь условно. А вот в фильме «Батя» ваш персонаж — уже на самом деле пожилой человек. Как создавался этот образ, как придумывали походку, жесты? Насколько ваш Густав отличается от вашего бати?

— Что такое пластика старого человека? Он делает все то же самое, что и вы, только в два-три раза медленнее. Если пытается сесть, то сначала потрогает, примерится — не упадет ли. В «Бате» я не играл какого-то конкретного человека. Я помню, в детстве у нас во дворе половина мужиков были такие, как в «Бате»: «Все в порядке, ты чё». Он слегка под шофе, чуть-чуть неопрятный, чуть-чуть небритый — но рядом с ним себя чувствуешь, как за каменной стеной. Он все решит, все может, все умеет. Пускай он даже строг, и строг с перебором — иностранцы вообще не понимают, неужели так может быть, или фильм — комедия в чистом виде? Я им говорю: «Нет, бывало хуже, просто не всё разрешают показывать». Это собирательный образ, поэтому он и пользуется популярностью, этот батя, потому что все как ни посмотрят, говорят — слушай, как здорово. Густав — это боль. Все, что с ним происходит — через боль, а у бати — через 50 грамм. Мы еще играем в театре спектакль «Дядя Ваня», и у нас там есть такая фраза: «Дядя Ваня, зачем ты пьешь?» А он отвечает: «Все-таки на жизнь похоже». И, мне кажется, у бати это такие розовые очки: накатил — и все пошло хорошо. Потому что на самом деле в жизни-то было не все так гладко. И в финале фильма диалог отца с сыном: «Все у тебя было нормально? — Да все отлично, бать» — это элемент прощения.

— Владимир, в прошлом году вышел фильм с вашим участием «Чук и Гек. Большое приключение», где много внимания уделено советской символике, и вообще в последнее время кино и сериалы стали часто обращаться к теме Советского Союза. Что вы думаете по этому поводу?

— Мне кажется, что с советской символикой произошла странная вещь. Никто не хочет возвращаться в Советский Союз, поверьте — я вот меньше всего хотел бы возвращаться в Советский Союз. Но СССР закончился 32 года назад, и те, кто жил в нем, в это время были молоды, а те, кто еще не родился тогда, даже не знают, что он из себя представлял. И при упоминании СССР есть такое ощущение, что ты как будто возвращаешься в детство, в юность. Тогда деревья были большими, трава зеленее, и казалось, что и справедливости было больше. В Советском Союзе было очень много хорошего, правда! Но при этом было столько нехорошего, что перечеркивало все достижения.

И возврат к советской символике — это желание вызвать у зрителя что-то доброе, домашнее, как будто из детства. Это дает тепло, потому что современное лично мне сложно воспринимать. Если про детей снимать — что снимать? Как они победили в игре на телефоне? Я сейчас даже и не знаю, чем дети интересуются… Хоть у меня и есть дочка, ей 18 лет, она еще школьница. Дома мы находим общий язык, но как подростки между собой общаются? Мне кажется, тот же «Чук и Гек» — это хорошая попытка показать, как может быть, когда перед людьми стоит вопрос не денег, а вопрос отношений, вопрос любви: к маме, к папе, к семье, к Родине. Постулаты, может, избитые, но они вызывают у нас тепло и умиление. И я бы хотел, чтобы нынешние дети были такие же чувствительные и сердечные, такие же смелые, отчаянные, хулиганистые. И тогда страна наша будет великой.

— И напоследок вопрос о вашем кумире детства Ван Дамме…

— Я действительно был поклонником Ван Дамма. Сейчас я в нем разочаровался, потому что он *** [ничтожество]. Не надо лезть не в свое дело и кричать политические лозунги. Не знаешь, не понимаешь — не лезь! Разочаровал меня. При встрече я бы ему это сказал.