«Я не верю в исцеляющую силу искусства». Дэвид Кроненберг — о своем новом фильме «Саван»

— Неужели такое кладбище, как в фильме, могло бы пользоваться спросом?

— Я уже слышал, что пара журналистов, которые посмотрели фильм, выступили в том духе, что «я бы никогда на такое не пошел». Что я могу сказать? Я для себя выдумал круг клиентов, которым это было бы интересно. Я не уверен, что в реальной жизни их действительно было бы много. Но, знаете, практика погребения по всему миру иногда бывает довольно причудливой, и в разных местах захоронения выглядят довольно странно. Достаточно немного покопаться, в том числе в обычаях прошлого. Так что вполне возможно, что если бы такие могилы стали коммерчески доступными и их бы рекламировали, вы бы удивились количеству желающих.

— Ненормальных?

— Как создавался дизайн савана?

— Я просто изобрел этот образ из головы. И хотя я в первую очередь руководствовался эстетическими соображениями, я думаю, что, конечно, сейчас существуют технологии, позволяющие при желании это сделать. Возможно, это выглядело бы чуть по-другому, но установить систему трехмерных камер в могиле, в гробу, подсоединить какое-то освещение, светодиодный экран и так далее — все это более чем осуществимо.

— Но почему именно саван?

— Ну, это классика, знаете, Туринская плащаница. Говорят, это фальшивка, но все равно же интересно. Обмотать тело простынями — это один из многих способов, которыми люди хоронят умерших. Не единственный способ, но один из способов. Это показалось мне реалистичным и запоминающимся.

— Энтони Ваккарелло, креативный директор Yves Saint Laurent — один из продюсеров фильма. Он принимал участие в дизайне?

— В дизайне самого савана — нет. Но он участвовал в создании всех костюмов. И то, что вы сейчас видите на мне, в том числе мои ботинки, мои джинсы, — это все Yves Saint Laurent. Больше скажу, у меня сейчас была бутылка воды, и она тоже была от Сен-Лорана. Так что он повсюду. Нет, если серьезно, то, помимо костюмов, они также основательно вложились в фильм финансово и в этом смысле действительно были нашими продюсерами. Это поразительная история: они никогда не занимались кино, а сейчас начали, и у них в нынешнем каннском конкурсе сразу три фильма (еще «Эмилия Перес» и «Партенопа». — Прим. ред.). При этом некоторые персонажи фильма не из тех, кто стал бы носить костюмы от Сен-Лорана. А Бекка, скажем, и вовсе всегда обнажена. Поэтому нам пришлось обсуждать, какие персонажи могли бы носить подобную одежду. Но они, надо сказать, с большим энтузиазмом подошли к вопросу и были готовы делать вещи, которые не выглядят как типичный Сен-Лоран. Я думаю, что со временем у них будет специальная команда дизайнеров, которая будет создавать одежду для кино и в которой их стиль не будет сразу узнаваться.

— Какая часть производства была самой сложной?

— Да все части сложные. Снимать кино сложно. Сделать дизайн могил — сложно. Нанять правильных людей — сложно. Есть, например, юридические тонкости: это копродукция Канады и Европейского союза, поэтому я не мог брать англичан, не мог брать американцев. Большинство зрителей не понимают такие вещи, да и не должны их понимать, но, как режиссер и как продюсер, ты имеешь с ними дело постоянно.

— У Венсана Касселя ваша прическа…

— Послушайте, честное слово, это совпадение! Вы видели его сейчас? Он побрился. Если бы он пришел на кастинг бритым, я бы его так и снял. Это просто так совпало, что его волосы были похожи на мои. Но многие люди говорят мне, что я намного красивее. Так что на самом деле мы не похожи.

— Но вы сами говорите, что это очень личный фильм.

— Кажется, что траур вдовца здесь в основном остается за кадром.

— Нет, я не согласен. Вы не можете проживать каждый день своей жизни в трауре. Вы будете парализованы, беспомощны. Но, например, сцена, где Карш говорит Терри: «Я жил в этом теле, оно было для меня смыслом мира», — это и есть траур. И это не просто плач и рыдания. И не забывайте, что в фильме с тех пор, как она умерла, прошло четыре года, и герою нужно было научиться функционировать и жить. Но горе остается внутри, и оно движет им.

— Когда вы начинали, как режиссер вы сильно отличались от себя нынешнего?

— Когда ты впервые снимаешь фильм, ты ничего не знаешь и ничего не умеешь. Знаете, есть такой англо-пакистанский писатель Ханиф Курейши, он написал сценарий к фильму «Моя прекрасная прачечная», где режиссером был Стивен Фрирз. И вот он сидел на съемочной площадке, наблюдал, а потом решил сам снять фильм по своему сценарию. И он рассказывал, что это была катастрофа. Он не понимал, что делает. Люди задавали ему вопросы, на которые у него не было ответов. Он не знал, кто чем занимается. Он не знал, как разговаривать с актерами. Как ставить хореографию. Как использовать пространство. И так далее, и так далее. Все то же самое — может быть, в чуть меньшей степени — я испытал на своем первом фильме. Но у меня до этого уже были мои андерграундные картины, я их монтировал и постепенно научился снимать кино. Зато как только вы достигаете определенной профессиональной уверенности, вы уже можете быть тем режиссером, каким захотите. Потому что есть тысяча способов быть режиссером. Можно быть злым, можно быть добрым, можно болтать, можно молчать и так далее. Когда ты нашел свой способ, дальше уже ничего особенно не изменится. И я бы сказал, что последние двадцать фильмов для меня как для режиссера были одинаковыми.

— Когда мы видим разрушенное кладбище, трудно не вспомнить кадры из новостей.

— Да, это довольно интересно, потому что, когда я писал сценарий пять, что ли, лет назад, я об этом не думал, это не было проблемой. А сейчас происходят осквернения еврейских кладбищ, в том числе в Торонто. И я не возражаю против этой аналогии. Тут есть потенциал. И если вы снимаете фильм, который как-то резонирует с культурой момента, то у вас могут появляться эти иногда намеренные, иногда случайные переклички, понимаете? И да, сейчас я тоже это вижу. И когда я смотрел фильм, я думал об этом. А когда снимал — нет.

— Все в фильме бездетны. Верите ли вы, что человек, когда умирает, продолжает жить через своих детей? И учитывая, что ваши сын и дочь — режиссеры, думаете ли вы, что их фильмы каким-то косвенным образом часть и вашего наследия?

— Я вообще не думаю о своем наследии. Честно скажу: мне все равно. Я ничего не могу тут контролировать, так что и беспокоиться нет смысла. И да, в некотором смысле это тот самый способ, которым мы продолжаем жить. Но как вам могли бы сказать мои дети, это не то же самое, как если бы их мать все еще была жива. И несмотря на то, что в моих детях есть часть ДНК моей жены и это создает некоторую эмоциональную связь, это не очень-то большое утешение, если честно.

— Почему теории заговоров играют в сюжете такую важную роль?

Если вы экзистенциалист, то его и правда нет. Театр абсурда и все такое. Человеческая жизнь бессмысленна, потому что вы проживаете ее, и она заканчивается. Как же быть? Если вы сторонник теории заговора, вы находите смысл. Вы изобретаете смысл. Значит, эта женщина умерла не просто так. Она собиралась раскрыть заговор врачей, которые ставили над ней эксперименты, и поэтому они убили ее. И дальше вы думаете: «Я знаю, что происходит на самом деле. Никто другой не знает, кроме меня». И, возможно, вы собираетесь разоблачить этих врачей. Это дает вам ощущение власти. И если послушать все безумные теории заговора, которые распространяются в мире прямо сейчас, то вокруг тотальный заговор. Это дает людям ощущение важности и силы, дает веру, что они знают что-то особенное. Они понимают то, чего нет ни у кого другого. И, возвращаясь к горю, это может дать вам ощущение силы. И даже сексуальное возбуждение.

— У вас есть довольно смелые эротические сцены. Что вы думаете о модной профессии координатора близости?

— Я никогда этим не пользовался как режиссер, мне это было не нужно. И здесь у меня были опытные актеры. Мы все взрослые люди, они прочли сценарий, там все было подробно написано. Если бы у них возникли вопросы, мы могли бы обсудить: кто что делает, что показываем, что не показываем, с каких углов. Но такой проблемы не было, и мы почти не касались этой темы. Все строилось на взаимопонимании. На самом деле, один раз я имел дело с координатором как актер. Это было на сериале «Слэшер». Я там играю патриарха семьи, и у меня есть интимная сцена с женщиной, которой нужны мои деньги. И вот там сидел человек и говорил: «Сейчас вы положите свою руку вот сюда. Согласны?..» Мы говорили: «Да, да». Со мной играла опытная актриса, ей было наплевать, и мне было наплевать. При этом я вполне допускаю, что какие-то актеры, молодые актеры, могут, например, не вполне доверять режиссеру, его чувственности или чему-то другому, и это может быть очень полезно. Я с таким не сталкивался, но если бы мне кто-то сказал, что готов сниматься в какой-то сцене только с координатором, почему нет? Я бы не возражал.

— Можно ли сказать, что этот фильм для вас — своего рода сеанс терапии?

Купите билеты на этот фильм на Кинопоиске

Вернем до 50% баллами Плюса за покупку билетов с Яндекс Пэй. Акция до 31.12.25, условия.

Фото: MPG / Legion-Media, Pascal Le Segretain / Getty Images