"Мы проиграли". Что произошло с командой известной на всю Россию глазной клиникой Мулдашева с уникальной технологией аллопланта

В 90-е годы Всероссийский центр глазной и пластической хирургии в Уфе прославился технологией восстановления сетчатки глаза с помощью аллопланта. Но к 2025 году клиника потеряла независимость, а об уникальной технологии, которую сейчас только пытаются воссоздать немцы и американцы, почти перестали говорить.

В интервью «Пруфам» бывший сотрудник центра Олег Родионов рассказал, что стало с командой Мулдашева и как легендарная клиника теряет себя.

Только проиграли

– Расскажите, почему вы уволились?

– Я – витреоретинальный хирург, то есть человек, который работает внутри глаза. Это хирургия стекловидного тела и сетчатки.

Осенью прошлого года ко мне пришел молодой мужчина с отслойкой сетчатки. Что это такое? Начинается всё с образования разрыва в сетчатке. Из-за этого сетчатка начинает отслаиваться от сосудистой оболочки, которая её питает, и отмирать. Но если сделать операцию в первые две недели после появления дыры, можно вернуть 100-процентное зрение. А операция, проведенная через три месяца, может дать в лучшем случае зрение на 10%.

Я стою перед этим мужчиной, смотрю на него и говорю, «Я могу сделать, но мне нечем». У меня просто не было нужного инструмента. Это, как если бы хирургу надо было удалить аппендицит, а скальпеля не нашлось. Та же самая ситуация. Ушел я, конечно, не из-за этой истории, у меня давно копились претензии, но это стало последней каплей.

– В 2021 году Всероссийский центр глазной и пластической хирургии лишился независимости после укрупнения. Его вместе с Уфимский НИИ глазных болезней присоединили к БГМУ. Оптимизация как-то повлияла на работу?

– Нам говорили, что хотят оптимизировать расходы, и после этого начались проблемы с комплектующими и расходными материалами. Ещё начались периодические перебои в поставках инструментов, расходных медицинских материалов, а при закупах не учитывались наши особенности.

Простой пример: мы в глазной хирургии пользуемся инсулиновыми шприцами, с мягким ходом поршня. Нам закупили централизованно шприцы, но они оказались «дубовыми». А нам нужны инструменты для движений более тонких. Никто не учитывал именно наши нюансы.

– То есть объединили клиники разной направленности, и вы ничего не выиграли?

Изначально учреждения были разные. Мы – федеральный центр, на 80% наши пациенты были граждане России и Зарубежья. Мы специализировались на опухолях, травмах, врожденных уродствах, последствиях запущенных воспалительных заболеваний, патологиях глазного дна. Это был наш конек, благодаря которому Уфу знали. Центр был уникальным, бриллиантом российской офтальмологии, который находился именно на периферии, не в Москве, и не в Питере.

А Уфимский НИИ глазных болезней в основном обслуживал республику. У них оперировались катаракты, глаукомы – самые ходовые процедуры. И мы ничего не выиграли, мы только проиграли.

– Проиграли в чём?

– После присоединения мы растворились. Потеряли и центр, и уникальное направление. Мы занимались разработкой аллоплантов, а теперь наш уровень – катаракты, когда убирают пораженный хрусталик и ставят искусственный. А это рутинная, простая операция, ее делают и в Ишимбае, и в Белорецке, и даже в Малоязе. В Уфе операции на катаракту потоком делает 10-я больница.

– А есть ли какие-то плюсы от объединения с БГМУ?

– В какой-то степени объединение – это хорошо, потому что за счет централизации бюджета ректор купил очень много оборудования. Это первое.

Второе, - у нас была проблема, как мы говорим, со старым оперблоком. В 2020 году он перестал соответствовать требованиям СанПиНа. И после объединения с БГМУ Валентин Николаевич [ректор БГМУ – прим. ред.] нашел средства и всё-таки сделал ремонт этого оперблока. Сейчас он обещает, ну, по крайней мере, я слышал, что к осени запустят новый оперблок с новейшим оборудованием.

Уникальная технология уходит на Запад

– Напомните нам, что такое аллоплант и почему именно в Уфе это начали делать?

– Аллоплант – это торговое название, а вообще это называется аллотрансплантат. Он разрабатывался для наиболее сложных категорий пациентов. Что такое аллоплант? Это ткань умершего человека. Но если мы просто возьмем ткань и пересадим, то получим иммунный ответ, то есть отторжение. Уникальность технологии аллопланта в том, что в процессе обработки удаляются водорастворимые белки и антигены, разрушаются клеточные элементы. То есть, грубо говоря, мы пересаживаем каркас, и на месте этого каркаса вырастает своя здоровая ткань, которая была повреждена болезнью. Это как постройка дома: из арматуры делают каркас, а потом заливают бетоном.

Это действительно уникальная операция, которую больше никто не делает. Сейчас немцы и американцы только начали разрабатывать подобную технологию.

– Правда, что аллоплант делают из пяток трупов?

– Отчасти да. Эрнст Рифгатович Мулдашев в студенческие годы занимался в анатомическом кружке. У нас был профессор Габассов, который стал потом заведующим кафедрой. Он дал Мулдашеву тему – изучать пятку.

Мулдашев обратил внимание, что даже самые истощенные трупы всегда сохраняли структуру подкожно-жировой клетчатки в пятке. В период дистрофии организм расходует жировую ткань, но пяточная жировая ткань остается сохранной. Это результат эволюции, потому что человек ходит, а пяточный жир является амортизатором. В итоге произошла такая структурная перестройка.

– Кому принадлежит патент на технологию аллопланта?

– Ещё в советские времена были получены авторские свидетельства и патенты. Они принадлежат Всероссийскому центру глазной и пластической хирургии, не лично Мулдашеву, но первое изобретение было у Эрнста Рифгатовича – он использовал дерму пятки для пластики век. Об этом же он написал кандидатскую.

Это была коллективная работа, но Мулдашев задавал тон исследованиям. Он их возглавлял, а у многих патентов является соавтором. Эрнст Рифгатович умел подбирать очень умных, толковых людей, я бы сказал, творческих, которые генерировали идеи. Он – организатор.

До нас трансплантация ткани существовала и раньше, но Мулдашев смог организовать людей, которые разработали технологию, снижающую именно иммуногенность этой чужеродной ткани. То есть нет реакции организма на пересадку чужеродной ткани. 

Именно Мулдашевым продукция была доведена до товарного состояния. Когда мы только начинали, эти аллотрансплантаты размещались в пол-литровых банках. И при советской власти мы даже не продавали аллотрансплантат, а просто передавали по заявкам лечебным учреждениям. 

А Эрнст Рифгатович всегда смотрел вдаль, вперед. Он предвидел ситуацию и говорил: ребята, пол-литровые банки не годятся. Какую бы вы продукцию туда ни засунули, у неё должен быть товарный вид. То есть чтобы доктор взял, открыл ампулу, достал, использовал, и у него не возникало необходимости делать что-то дополнительно. Поэтому в этом плане Мулдашев, скажем так, на десятилетия смотрел вперед.

– Что случилось с Эрнстом Рифгатовичем?

– Согласно российскому законодательству, руководителем федерального учреждения может быть человек младше 70 лет. Когда Мулдашеву исполнилось 70 лет, Минздрав не стал продлевать с ним контракт. Эрнст Рифгатович оставил преемника – доктора наук Кадырова Радика Завиловича.

– То, что прощалось Мулдашеву, не прощается другим…

– Есть бюрократическая машина, есть законы, которые говорят, что нужно делать вот так, и не иначе, хотя это может противоречить всякой логике. Когда-то Мулдашев шел, невзирая на эти препятствия. А Кадыров – это человек другого формата.

Хирурги уходят в Москву

– Правду ли говорят, что многие хирурги ушли из глазного центра после объединения с БГМУ?

– Да, существенная часть врачей ушла после присоединения, потому что всё поменялось. У нас ведь был не только свой коллектив, но и менталитет, традиции и порядки. У нас было небольшое учреждение, в котором работало 380 человек, и все вопросы решались быстро. Мы все друг друга знали. А когда произошло укрупнение, коллектив потерялся.

Поменялось руководство, пришли люди, которые к аллопланту отношения не имеют. Новый руководитель начал задавать определенный тон, и работать стало некомфортно.

В больших организациях не всегда можно уследить за каждым подразделением. Ректор решает глобальные задачи стратегического значения, а поставка комплектующих, медикаментов, расходных материалов и прочих вещей – это ложится уже на плечи руководства центра (Всероссийский центр глазной и пластической хирургии – прим. ред.), оно решает задачи тактического уровня. А руководители на местах должны обладать определенным опытом, знаниями и решать текущие вопросы. И у нас так получалось, что, то одного нет, то второго, то третьего. Поначалу у нас были запасы, то что мы сами в свое время закупили, мы тянули вот на этом. Хотя экономили, конечно, страшно. А потом, когда уже и эти запасы истощились, у нас то в одном месте дырка стала появляться, то в другом. Года полтора я всё это терпел.

– Кто куда ушел?

– В Москву многие уехали – Шакиров Рустем Франсович, например. Он был хорошим витреоретинальным хирургом. Ещё уволилась заведующая приемным отделением Мударисова. По-моему, она тоже в Москву уехала. Наши доктора востребованы в столице. Так люди и стали увольняться. Из команды Мулдашева в Уфе остался, наверное, только сам Мулдашев (занимает пост главного научного консультанта в ВЦГПХ – прим. ред.), Булатов и Корнилаева – на полставки.

****

Мы продолжим изучать тему башкирской офтальмологии. Ждите новые материалы на Пруфы.РФ.