Сниматься в кино — работа тяжелая, интересная, утомительная и слегка безумная. Когда речь идет о таком проекте, как «Король и Шут. Навсегда», все эти ощущения надо умножать на десять. Однако Кинопоиск без всякой жалости отправил на площадку своего корреспондента Клару Хоменко не только писать репортаж, но и сниматься в роли посетительницы сказочного кабака. Надо же дать будущим зрителям возможность прочувствовать атмосферу фильма изнутри! Читайте, смотрите, сохраняйте мануал по изготовлению жареных летучих мышей.
Если честно, ехать на площадку в качестве актрисы массовки мне не хочется — я отлично знаю, насколько это тяжело. Лучше еще раз Рыбачий. Но и возможность попасть внутрь фэнтезийного мира «Короля и Шута» представляется не каждый день, так что я внимательно читаю присланные инструкции. Автобус до павильона уходит в шесть утра, конец смены в девять вечера — я вздыхаю, хотя это ожидаемо. Зато на списке одежды, которую можно взять с собой, невольно начинаю улыбаться. Юбки-пачки, кожаные брюки, тяжёлые ботинки, корсет — прекрасно, все это у меня называется «обычный вторник». Встав на следующий день в пять утра, я одеваюсь примерно как на работу и еду на станцию метро «Московская» навстречу приключениям.
Ты пойди, пойди, братец, в сад чужой
До промзоны, где расположен павильон, автобус идет минут сорок. Все это время в салоне играет «Король и Шут», а я тихонько разглядываю попутчиков. Мужчин ожидаемо меньше, чем женщин, все разного возраста — вот и все мои выводы. Работать в такую рань мозг отказывается категорически. Глаза закрываются сами собой и открываются, только когда раздается громкий голос сопровождающей:
— Уважаемые актеры массовых сцен, кто был на съемках вчера, выходите первыми и сразу на костюм и грим. Кто приехал первый раз, ждет своей очереди — вам подберут одежду. Напоминаю: если на площадке закружится голова, немедленно скажите ассистентам, вам помогут.
«От чего бы ей там кружиться, от успехов?» — сонно думаю я, выгружаясь последней. Снаружи темно и холодно, и это совсем не бодрит: наоборот, хочется забраться назад в салон и продолжить спать. Моргая, как сова, я открываю дверь в здание… Ой!
— Да они ненастоящие, — бурчит позади кто-то, на кого я не смотрю. Все мое внимание отдано мохнатым паучьим лапам, которые кое-как помещаются в небольшом «предбаннике». — Не бойтесь.
Нашли кого успокаивать — фаната старого фэнтези и ужастиков! Нежно погладив черные жесткие шерстинки, я со счастливой бодрой улыбкой прохожу дальше — на склад, в одной половине которого сложены паллеты с грузами, а во второй творится черт знает что. Куда-то волокут доски и провода, огромная очередь змеится под потолок по крутой железной лестнице, несется в неизвестном направлении мужик в сапогах и с когтями — и над всем этим грохочет из динамиков песня «Короля и Шута» «Ром». В общем, кино снимают.
— Привет, опять вы к нам? — Незнакомый человек протягивает руку и, увидев мое замешательство, уточняет: — Что, не узнаете без пуховика? Я Миша.
Директора картины Михаила Формихина и правда не узнать: без утепления он оказывается в два раза меньше. И выглядит значительно моложе, чем на Рыбачьем. Как же мы все похорошели при центральном отоплении и горячем душе! Михаил объясняет мне, что делать: занять очередь в костюмерный цех, потом подойти к гримерам, потом на площадку. Вещи можно оставить под навесом, где стоят скамейки и столы. Снимаем кабак в волшебном мире. Где расположена массовка? А вот в той части цеха, там зона отдыха, из которой вне съемок выходить не рекомендуется.
— Только надо говорить «актеры массовых сцен». «Массовка» — это неуважительно, — заканчивает Формихин. — Если что нужно будет, обращайтесь.
И он уходит, оставив меня перед серьезной дилеммой. С одной стороны, я должна находиться внутри процесса. Значит, надо влезть в костюм до конца и прожить этот день с коллегами по съемкам. С другой стороны, я все же с редакционным заданием — и как, спрашивается, брать интервью, если нельзя выходить из зоны отдыха и подкарауливать по темным углам декораторов? К тому же актерам массовых сцен запрещено пользоваться телефонами на съемочной площадке — а я бесполезна без диктофона и фотокамеры.
Ладно. Придется смириться с тем, что эксперимент утратил чистоту при столкновении с жизнью: как поется в «Некроманте», выбор, сделанный судьбою, изменить не в силах я. Оценив размеры очереди на грим и костюм, решаю осмотреть окрестности.
Будь как дома, путник
Стены декорации снаружи — полукруглые, высоченные, с деревянными лестницами по всему радиусу. Рядом стоит на колесной платформе почти таких же размеров остов неизвестного чудища, каждая кость размером с меня. Чуть дальше — мост, утыканный заточенными ребрами, который ведет к огромным воротам. Нарисованный на них Шут гостеприимно протягивает ладони к путникам, наверху в цветном витраже — два черепа с панковскими гребнями.
Я почти с благоговением трогаю тяжелое дверное кольцо на створке. Очень хочется зайти уже внутрь, но и растянуть детское удовольствие от ожившей сказки хочется тоже. Решительно повернув обратно, иду на территориторию актеров массовых сцен — и только в этот момент чувствую сожаление, что не вписалась в съемки «Король и Шут. Навсегда» раньше и по доброй воле. Ведь у меня мог быть собственный костюм!
Стараясь быть незаметной, делаю несколько снимков — для себя, чтобы позже разглядеть все детали. Их так много, что в этой пестрой изобретательности можно утонуть. Я настолько увлечена, что не сразу замечаю огромный плакат, прислоненный к железной арматуре цеха.
И где Рустам Мосафир не прав?
Я их приводил в свой прекрасный дом
Первое, что вижу от входа на площадку — огромная круговая барная стойка-пень со светящейся крышей, на которой расставлены музыкальные инструменты. Рядом беседуют режиссер Мосафир и продюсер Елена Мельникова. Пока мы радостно здороваемся, подходит оператор Степан Бешкуров и высовывает язык. На языке у него таракан.
— Фу, гадость какая! — шарахается Елена.
— Ой, прелесть! — одновременно говорю я, — А мне можно?
— Запросто! — отвечает Бешкуров и показывает мне миску с кучей пластиковых насекомых. Потом обводит рукой декорацию и спрашивает: — Как вам?
Вот тут я, наконец, оглядываюсь по сторонам — и взрослый человек во мне уходит погулять, безнадежно махнув рукой на подростка с горящими глазами.
Головой я понимаю, что стены и статуи не каменные — как не были каменными единороги на Рыбачьем. Но все кажется высеченным из песчаника, а не пенопласта. Очень медленно в три круга обхожу столы и лавки, замечая все новые и новые детали. Рядом с обжорой жарится на вертеле огромный кабан. В центре дубового стола с резными ножками — курица-Франкенштейн с семью ногами и разномастные кружки, каждая — произведение безумного искусства. Стулья сделаны из смятых алюминиевых банок, сколочены из рам, сварены из стальных прутьев и кусков электропечей. А вот это на тарелке с узором из глаз — это что, жареные летучие мыши?
— Между прочим, кегератор у нас настоящий, — весело говорит мне Елена Мельникова и машет рукой в сторону стойки. Там как раз бармен разливает в три глиняные кружки что-то пенное, дергая за рычаги в виде рогов и лохматых ног с копытами.
Я только киваю — потому что у меня нет слов. И потому что абсолютно все здесь кажется настоящим, от булочной с пряниками не вполне пристойных форм до осьминога с витым рогом над единственным глазом. Столько деталей бывает только в живом, а не выстроенном нарочно мире. Позже мне расскажут, как мастера-художники, часто работающие в кино, до поздней ночи делали мебель для сериала «Король и Шут. Навсегда» — хотя обычно уходят с работы ровно в семь. Секрет прост: им дали полную свободу творчества, карт бланш на любые, даже самые безумные идеи.
Между тем за стойкой обнаруживается новое лицо — огромный одноглазый мужик с крючковатым носом. Он кажется смутно знакомым, но это точно не Аластор Грюм! Времени вспоминать нет: съемка через час, а я все еще без костюма.
Пластиковый таракан уютно лежит у меня на языке — пусть останется на память.
«Купи, отец, нам маски», — дети закричали
Костюмерная оборудована почти под потолком. Смотреть с железной лестницы, ведущей туда, страшновато, но интересно — потому что внизу за десятком ярко освещенных столов работают гримеры. Чтобы скоротать время в очереди, спрашиваю коллег, кто откуда пришел на съемки и по каким причинам. Оказывается, что вокруг меня почти все новички, но снимаются второй день. Впечатления от первого у них самые позитивные, но третий мало кто бы выдержал.
— Мужчины есть на лестнице? Идите вне очереди, только быстро! — кричат из-за двери.
На узкой лестнице тут же образуется столпотворение: дамы в широченных панье сталкиваются с кавалерами, облаченными пока еще в джинсы и пуховики. Никто не ругается — только смеются либо шипят, когда отдавливают друг другу ноги или наступают на подолы. Зато художникам по костюмам не до шуток: в массовой сцене сегодня участвуют больше двухсот человек, и если не торопиться и не торопить актеров, можно сорвать график.
За порогом темный мрачный коридор из вешалок. Все, кто стоит передо мной, на входе называют фамилии. Это значит, что костюмы шились по мерке индивидуально, либо актеры приходили на съемку вчера. Их тут же проводят вглубь и выдают одежду, обувь и пакет с аксессуарами. Мне долго ищут ботинки по размеру, просят убрать жилетку и надеть корсет — а дальше приходится звать на помощь главного художника по костюмам Ольгу Михайлову. Она за минуту выбирает для меня верхнюю юбку, пальто — и исчезает: ей нужно еще одевать профессиональных актеров. В ящике с цепями находят украшение на шею. Еще одну цепь наматываю себе на запястье и пальцы, скрепив булавкой. Готово, я великолепна.
В гримерном цехе работает скоростной конвейер. Бэки, то есть точное восстановление вчерашнего грима и причесок по фотографиям на 200 человек — это вам не шутки, особенно если речь о тех, кто совершенно точно попадет в кадр. Продавцы в лавочках, барменши, персонажи за стойкой и столами должны выглядеть в точности так же, как вчера, иначе картину невозможно будет монтировать. Стоя в очереди, я наблюдаю, как милую девушку превращают в роковую диву, пожилого мужчину — в моложавого пирата. Мимо протискивается некто с лицом и руками дерева. У лестницы беседуют рыжая обезьяна и ёлка.
— Свободно, следующий!
Маленькая светловолосая художница машет мне рукой. Сажусь на стул, испытывая трепет. Через 10 минут мне дают зеркало — и в голове раздается голос Алисы Фрейндлих: «Теперь я так буду выглядеть всегда!» В ответ на мою благодарность художница смеется:
— Да вы что, это же самое простое, что только можно придумать!
В таком виде я попадаюсь на глаза Рустаму Мосафиру. Он выражает восхищение под звуки волынки, которая взялась тут неизвестно откуда. Оказывается, режиссер полагает, что классическое исполнение песни «Ром» не сочетается с атмосферой картины. А одноглазому старику за стойкой кажется, что Мосафир неправ, и пока они немного тише волынки беседуют о разнице музыкальных стилей, я, наконец, опознаю под пластическим гримом Игоря Гудкова. В смысле — Панкера, продюсера картины и ее идейного вдохновителя, человека, который снял для группы «Король и Шут» три культовых фильма-концерта, включая «Праздник Скоморох».
— Мы с Рустамом все время спорим, и я всегда прав, а он мне потом мстит! — с абсолютно серьезным загримированным лицом объясняет Панкер чуть позже. — Я не люблю сниматься, а Рустам меня заставил, и грим этот придумали, чтоб никто не узнавал. Еще и глаз все время вылетает… Это отсылка к песне «Короля и Шута» такая, если помните.
Кто ж не помнит старика Алонсо, который проглотил свой глаз и помер! И кто ж поверит, что Панкера можно заставить что-то делать. Глаз у него, кстати, не выпадает, а вылетает, и тогда над площадкой несется крик: «Панкер глаз потерял, все ищем!»
В прыжках он доставал рукой луну
Волынщик с площадки исчезает, а к бару приносят лестницу: на крыше-сцене будут играть Горшок и Князь. У них, кстати, есть скрипачка-фея и барабанщик-гоблин. Когда он проходит мимо меня, я в который раз уже ловлю себя на мысли, сколько труда и фантазии вложено в этот проект.
Гоблин забирается на крышу, следом фея, за ней парень, транспортирующий наверх прозрачные фейские крылья. Пока их крепят, я разглядываю костюмы соседей по площадке и в конце концов достаю телефон. Пытаюсь фотографировать скрытно, но коллеги все видят — и начинают позировать, а потом просят прислать фото или хоть показать, когда будет можно.
Когда входит Костя Плотников в гриме Горшка, весь кабак радостно шумит. Костя улыбается беззубо, машет всем, здоровается. Влад Коноплев появляется тихо и незаметно — перед работой он всегда сосредоточен и предпочитает ни с кем не говорить, чтобы потом не уставать от отдачи на площадке. Да и узнать Влада сейчас сложно. Образ сказочного Князя художники разрабатывали, отталкиваясь от фотосессии Влада в рамках рекламной кампании сериала, и сейчас на актере белый парик. Выглядит эффектно, но непривычно — что-то в стиле группы Kiss из 70-х.
Актеров тросами пристегивают к крыше — и она начинает вращаться вместе с дискошаром под потолком. Я моментально понимаю, почему в автобусе нам давали инструкции на случай головокружения. Хорошо, что я держусь ближе к дверям, чтобы не попадать в кадр — лишний человек там, где его не было на предыдущих съемках, может помешать монтажу. И хорошо, что дурнота быстро проходит: все-таки очень хочется выяснить, могу ли я по команде сыграть хотя бы веселье на рок-концерте.
Задача у нас простая: кричать, танцевать, беседовать и радоваться — но по секторам. Те, кто сидит за стойкой и столами, могут разговаривать и пить. Те, кто стоит — только переговариваются. У группы в восточных костюмах — одни задачи, у девушек с косичками и накладными улыбками на лицах — другие. И активность зависит от того, куда «смотрит» камера. Сейчас она целится в группу на сцене, но мы должны создавать шум и атмосферу.
— Даем музыку. Начали! — командует режиссер.
На площадке мгновенно «включается» импровизированный рок-концерт: актеры наверху отыгрывают исполнение, а мой сектор танцует примерно минуту.
— Стоп! — говорит Мосафир, — еще раз!
Через полчаса с меня градом льет пот. Танцевать в пальто и кожаном корсете все-таки сложновато, но я не жалуюсь. У меня хотя бы нет на голове тяжелого гребня из войлока в полметра высотой. И парика нет. И силиконовой маски на лице, как у коллеги Алисы. Она вообще-то не планировала быть деревом, но художники по гриму посмотрели на нее пронзительно и решили, что ей идеально подойдет.
— Вычислили мою лесную душонку! — смеется Алиса. — Мне-то было немножко обидно сперва. Я на примерку пришла одной из последних и на фоне общей феерии выглядела бедной родственницей. Не успела так подумать, и Вселенная мне — хоба! Держи!
Алиса снималась в кино не раз, в том числе в сериале «Король и Шут». Вообще, как выясняется, почти все на площадке люди опытные, а на проект пришли по самым разным причинам. Кто-то, как Алиса, любит песни «Короля и Шута». Кто-то пытается начать карьеру в кино и попасть на глаза людям из индустрии. Для кого-то это способ хорошо провести время, примерить новый образ. И еще на площадке много людей, которых на другие проекты берут редко — как Катю, с которой мы часто пересекаемся на панк-рок концертах. Слишком яркая внешность. Зато здесь яркость ко двору!
На площадке я обнаруживаю еще одно знакомое лицо — байкершу из клипа Князя «Клуб бывших алкоголиков». Тамару тоже не приглашают на роли прохожей, соседки или понятой — и неприметная одежда не помогает. Зато когда нужен запоминающийся персонаж в массовой сцене, этой женщине нет равных. Съемки для нее хобби и удовольствие: первый раз был лет 10 назад, когда вышла на пенсию. Стало скучно — и Тамара поехала на кастинг, где обошла огромное количество профессиональных претендентов. С тех пор так и ездит постоянно из родной Рязани то в Петербург, то в Москву.
— Фильм про «Короля и Шута» это прямо мое! — говорит Тамара. — Правда, я песни не слушала до съемок у Князя. Сын вот у меня взрослый, обожает «Король и Шут», как узнал, так весь извелся: «Мама, обязательно скажи Князю, как я их всех люблю!».
Задавать коллегам вопросы и фотографировать получается в коротких перерывах. Все это время на меня без любви смотрит бригадир массовых съемок: телефон на съемочной площадке противоречит правилам. Но замечаний пока не делают.
Гуляет сказочный народ
К двум часам дня я вымотана от танцев и впечатлений больше, чем на третий день любого рок-фестиваля. Желание превратиться обратно в журналиста сильнее голода — но сдаться на середине смены было бы неспортивно. Поев и отстояв очередь на правку грима, иду разыскивать художника-концептуалиста Андрея Назарова, который придумал этот кабак посреди Колизея. Хочется же понять, как такое великолепие пришло ему в голову!
— Сначала за основу я взял театр «Глобус» Шекспира. Потом мы пытались все это рассчитать и поняли, что понадобится металлоконструкция. Театр с декоративной обшивкой — это дорого, — объясняет мне Андрей. — Поэтому мы взяли за основу Колизей: там нет мелких декоративных деталей, это тоже театр, но упрощенный. Главное, что в круглой форме есть некая культовость: в середине — арена и ее герои, а вокруг живут зрители. Получился своеобразный рай Горшка. Он умер, ушел и живет в своем панковском раю.
От таких слов мне очень хочется прямо сейчас посмотреть кино целиком. Но до этого еще далеко, а у нас на площадке новая работа: надо ловить падающего со сцены Горшка. Костя Плотников репетирует трюк несколько раз: чтобы все выглядело естественно, нужно правильно расположить тросы. Бригадир между тем объясняет нам задачу: те, кто стоят ближе, подхватывают героя на руки, те, кто дальше — сперва охают в ужасе, а потом бурно радуются тому, что Горшок живой.
Что ж, это мы запросто. Правда, надо еще немного потанцевать: оператор снимает музыкантов группы, которые имитируют игру на музыкальных инструментах. Тут я вспоминаю гитариста «Короля и Шута», ныне лидера группы «Северный Флот» Александра Леонтьева и всю кротость его. На своих концертах он иногда останавливает зал и начинает объяснять ему, как хлопать в такт. Никогда больше не буду над этим смеяться: когда неточный ритм глушит музыку — возникает ощущение, что тело сходит с ума.
Горшка мы с удовольствием ловим примерно час. Наступает время для танца Принцессы и Вдовы. Мы образуем живой коридор, через который Вера Вольт проходят несколько раз, направляясь к Даше Мельниковой за стойкой. Потом они запрыгивают на стол и, смеясь, начинают бешено отплясывать, стуча каблуками. Это так круто и задорно, что усталость испаряется куда-то: хочется танцевать вместе с ними, хлопать, радоваться жизни.
Так проходит еще несколько часов. Я по-прежнему стараюсь быть незаметной, чтобы свободно передвигаться по площадке и фиксировать все новые и новые детали: изобилие ирокезов, корсеты из позолоченных костей, невероятный головной убор в виде скелета дракона, гигантские шлемы… И ведь все это проживет максимум еще день. Декорацию, которую строили два месяца, вот это произведение искусства, над которым трудились не покладая рук десятки людей — сперва модернизируют для новых сцен, а потом просто снесут.
— Стоп, снято, — объявляет Рустам Мосафир. — Перерыв на репетицию.
Дальше по сценарию следует ссора и драка с сильно нетрезвыми гномами. Актеров снимают с крыши, нас всех отодвигают к стенам — нужно свободное пространство.
Я потихонечку фиксирую процесс репетиции: Рустам раздает всем листы со сценарием, объясняет Владу и Косте, куда встать и как реагировать, кричит страшным голосом, озвучивая реплики Кочерыжки (головы Безголового Тела) и скандалиста-хозяина. И в этот момент, наконец, заканчивается терпение бригадира массовых сцен.
— Вы же понимаете, что разлагаете дисциплину на площадке? — строго спрашивает он.
Я понимаю. Еще я понимаю, что продержалась почти весь день и получила все возможное удовольствие от съемок. А интервью художника-декоратора, так мне необходимое — не получила. Поэтому я покидаю кабак и пеструю толпу коллег, чтобы отправиться на поиски мастерской.
Теплые шорохи наших снов
Декораторы гнездятся в самом дальнем углу склада. Столы завалены веревками, ящиками, гирляндами из голов пупсов, контейнерами с жареными куриными головами и бог знает, чем еще. Вокруг — инструменты и кучи реквизита. В самой большой я опознаю своих старых знакомых единорогов с Рыбачьего и подхожу их погладить. Потом задаю художнику по реквизиту Светлане Устиновой давно мучающий меня вопрос — из чего жареные летучие мыши на тарелках в кабаке?
Светлана делала их лично: пришивала к тушкам перепелок крылья из утиной кожи, потом раскрашивала в черный. Печенье с глазами, ведьмины пальцы и пироги в виде ступней с начинкой пекли сегодня всю ночь. Бутылки с высунутыми языками и страшными рожами придумали еще на стадии подготовки. Кружки — ну, тут кто во что горазд. А курица-франкенштейн — это последствия расширения сознания, которое неминуемо постигает любого, кто много и увлеченно работает и очень мало спит.
В департаменте Светланы два художника по реквизиту, ассистент художников и три реквизитора, плюс множество бутафоров. Двое из них, молчаливые парни, сейчас на площадке. На мой детский восторг они реагируют снисходительно и показывают все, чем только могут похвастаться. Тяжелый пистолет с рукояткой-кастетом и лезвием вдоль ствола дают подержать. Очень хочется с ним сфотографироваться, но меня почему-то охватывает робость. Светлана Устинова вытаскивает из кучи огромный топор, сделанный из коровьей челюсти, потом гитару Некроманта. На пару секунд я перестаю дышать.
— Зачем столько всего, столько работы? Ведь большинство вещей в кадре хорошо, если мелькнет — а что-то ведь и вырежут, — спрашиваю я.
— Ну как же «зачем»? Голые стены не работают. Атмосфера нужна, для нее и все вещи. Вот вы обратили внимание на колонки на сцене? В форме черепах? — Тут я понимаю, что мне надо обязательно еще раз зайти на площадку. А Светлана Устинова продолжает: — Колонку придумал Рустам, он же постоянно что-то придумывает. Мы сделали. Он увидел и говорит: «Красота, срочно давайте вторую!». Уже снимать надо, а мы колонку прямо на площадке докрашиваем. Потому что мир без мелочей не работает.
В этот момент мне очень хочется найти каждого человека, который создавал материальный мир фильма, обнять и наговорить хороших слов. За мое невероятно красивое, фактурное пальто и корону-капкан Принцессы, которой она ловит кроликов. За все статуи шутов — от Висельника в черном мешке до горбоносого Философа. За грубую и очень узнаваемую эстетику низовой культуры немецкого Возрождения. За роскошные прически и яркий грим, который делает обычного человека героем сказки, за кружки, среди которых нет ни одной одинаковой, за принты тканей, за таракана в моем кармане, которого я обязательно унесу на память…
Я забыла его в пальто, когда торопливо переодевалась в костюмерной. Зато, войдя на площадку в последний раз, нашла расписной матросский сундук перед потайной дверью. И мне показалось, что, если эту дверь толкнуть, можно попасть в мир, где никто не притворяется живым — потому что никто не умирает.
Автор: Клара Хоменко
Фото: Клара Хоменко, Миша Данков