Между могил

– Так, завтра я на три дня в рай! Потом вернусь, и приходите с девчонками к нам в гости, – говорил мне недавно Дима, наш сосед по деревне.

Ну как сосед… Мы на одном конце, они с женой и детьми – на другом. Но так как между нами больше половины домов – заброшенные, то да, практически сосед.

А «на три дня в рай» – это он про Оптину пустынь, которая здесь недалеко. Он там охранник и как раз заступал на смену.

– Я очень хорошо понимаю, почему тебя так тянет в Оптину, – продолжал Дима. – Там, правда, как в раю. И ты это чувствуешь.

«Помогите! Жизнь не складывается!»

В Оптину меня, действительно, тянет как магнитом. Уже двадцать лет. Даже больше, наверное. Первый раз приехала, прочитав «Пасху красную», и всё – прикипела навсегда.

Мы и старый дом в старой деревне купили под дачу только ради Оптиной. Я – по крайней мере. Всё равно каждый год ездим. Я об этом уже много раз писала.

И здесь у меня как будто крылья вырастают. Здесь мне дышится, пишется. Здесь поет душа и одновременно мир и тишина на сердце. И хочется быть в этой тишине всегда.

Хочется-то хочется, но стоит выйти за ворота – и всё! Об этом подумала, на детей психанула, того осудила. Да что там – вышла. Перед причастием стою, только исповедовалась, а уже раздражаюсь на тех, кто сзади напирает. А на них же самих давят. В общем, слаб человек. Но те редкие моменты тишины – это здорово. И правда хочется, чтобы так было всегда. А когда к Оптиной подъезжаю – слезы текут. Даже не знаю – почему.

– Мы недавно двух женщин из Перми встречали, – рассказывал в тот день Дима. – Жена их в Оптину привезла. И у одной тоже слезы, как у тебя. Сюда со всей страны приезжают. И у всех – слезы. Мы же видим. Мы много чего видим. Я вот дочке своей всегда говорю: «Старайся не делать глупостей! Сколько женщин в Оптину приезжают… Огонь, воду и медные трубы прошли. Татуировки, губы… Теперь не знают, как всё это убрать. И как всё назад вернуть. А как вернешь? И за батюшками, бедные, бегают: “Помогите! Жизнь не складывается!” А батюшки что? Жалеют…»

Хорошо, что этот Димин монолог наша третья дочка Дуня слышала. Молчала – думала… Хотя, мне кажется, от сотворения мира все поколения родителей хотели и хотят, чтобы их дети не делали глупости. И все поколения детей их делали и делают. Это какой-то прямо духовный закон даже.

– Да не только они прибегают… Все приезжают отовсюду – каждый со своим, – говорил Дима. – Чаще с бедой, проблемой… Вот теперь отец Илий у нас тут. Раньше-то к нему не всегда можно было попасть. В последние годы – вообще редко. А теперь – в любое время.

«Всё будет хорошо!»

Да, к отцу Илию идут и идут люди. Стоят у могилки и разговаривают с ним как с живым. Плачут, просят. И у каждого своя история. Но не подойдешь же – не спросишь. Но видишь, что лица разглаживаются.

К отцу Илию идут и идут люди. Стоят у могилки и разговаривают с ним как с живым

Заметила – кто впервые приезжает и ищет могилу, спрашивают не: «Где могила отца Илия?», а почти всегда: «Где отец Илий?». Как будто правда живой.

– Каким был отец Илий?.. Вот ты приходишь к нему с какой-то проблемой. А он берет тебя за руку, благословляет, и все вопросы в голове разрешаются. Тебе сразу становится всё понятно, всё ясно, а главное – спокойно. Всё будет хорошо!

Это сказал мне после смерти отца Илия отец Лев – священник, который служит в храме в нашей деревне. Они с братом-близнецом Макарием практически росли в скиту и хорошо знали батюшку.

И сейчас так. Стоишь у могилки и чувствуешь: всё будет хорошо. Или просто – всё и так хорошо. Знаете, много было споров по поводу отца Илия и при его жизни, и после смерти. И сейчас идут. Оно и понятно. Разные слова были им сказаны. Но души-то не обманешь. Они чувствуют благодать. Потому, когда прощались с батюшкой, люди шли и шли. Ночью, часами, в метель – тогда же всё замело.

Многие из них отца Илия при жизни даже не знали. Но было чувство, что ушел кто-то родной. Так мне одна моя знакомая сказала, которая тогда в ночи сорвалась из Москвы в Оптину. И всем было в ту ночь спокойно – всё хорошо! Хотя казалось бы – умер человек.

…А вон – отец Илиодор. И к нему идут, и с ним говорят как с живым. Он и при жизни был рядом со всеми. Сам к нам шел. За несколько лет до рождения нашей Маши он нам про нее сказал. Но повторять не буду, об этом все давно знают.

«Вы – Лена?»

А в прошлом году там, рядом с его могилкой, со мной произошла необычная история. Я тогда приехала в Оптину с Машей. Пошла в часовню к монахам Василию, Трофиму и Ферапонту, а дочка захотела к отцу Илиодору.

Выхожу из часовни, смотрю, она уже отходит от креста, к которому, видимо, как всегда прикладывалась, и лезет в коробку с конфетами. Она там всегда стоит – у могилки. Одни люди конфеты туда кладут, другие берут. И, как при жизни, батюшка всех угощает.

И вот взяла Маша эти конфеты и вместо того, чтобы идти в часовню или еще куда-нибудь (как она делает абсолютно всегда), села на лавочку у могилы. До этого она не садилась ни разу. А на лавочке – женщина незнакомая.

Я подошла, хотела дочку взять и дальше идти, но она не захотела. Ну я и села рядом. А женщина та смотрит то на меня, то на Машу и спрашивает:

– Вы Лена?

– Да…

Отец Илиодор продолжает сдруживать людей, как и при жизни это делал

Оказалось, она приехала в паломническую поездку в Оптину из Тюмени, по-моему. А еще читает иногда мои рассказы. И знает, что в Оптиной я тоже бываю. И подумала она:

– Хорошо бы познакомиться. Развиртуализироваться, так сказать.

Ну и всё… Подумала и подумала. Пришла на могилку к отцу Илиодору, помолилась, посидела на лавочке, хотела уже уйти, тут голос. Как будто отец Илиодор с ней говорит:

– Не уходи, сейчас с Леной здесь познакомишься.

И вскоре пришли мы с Машей…

Это она сама мне рассказала. Я, честно говоря, долго не хотела этим делиться. Стеснялась. Подумают – возомнила о себе непонятно что. Кто я такая, чтобы со мной хотели познакомиться? Меня это, правда, всегда удивляет. И тем более – с какой стати отец Илиодор должен оттуда обо мне «говорить». Но сегодня, кстати, Дима тот, сосед наш деревенский, сказал:

– А что такого-то? Почему возомнила? Просто сдруживает отец Илиодор людей, как и при жизни делал.

«Там страшно вообще всё!»

Но вообще, конечно, грустно… Вот так хожу я между могилками и думаю о том, как время летит. Вот я… По большому счету, к Оптиной отношения не имею. Я же не тружусь здесь, ничего. На службы приезжаю, погулять и умилиться. Православный монастыринг, так сказать. Но даже я знала или видела многих, кто уже ушел и здесь лежит. Не только отца Илия и отца Илиодора.

Отец Венедикт, почивший наместник. Видела его часто, была в Оптиной, когда он служил. А говорила с ним всего один раз. Мы тогда только думали покупать где-то здесь какой-нибудь домик, молились. Однажды отца Венедикта привезли на службу. Он был уже весь больной, слабый. Когда его проводили (почти проносили) мимо меня, я неожиданно для себя самой сказала ему:

– Батюшка! Мы хотим здесь дом.

– Ты откуда такая?

– Из Москвы.

– Только ничего там не продавайте. А то продадут квартиры, уволятся с работ, а потом не знают, что здесь делать…

Я тогда даже не поняла: то, что он мне сказал, – это хорошо или плохо?

….А вон иеромонах Константин. Они с отцом Илием почили практически вместе – с разницей в неделю, может дней десять. Его я тоже видела часто. Знала, что в миру он был врачом-реаниматологом, а потом – Оптина.

А в двадцать втором году отец Константин ушел на СВО. Как врач и как священник. Окормлял Добровольческий отряд Александра Невского. Я об этом даже не из Оптиной узнала. У нас в отряде друг с позывным Стена. Вел в нашей воскресной школе рукопашный бой, фитнесом с нами, тетушками, занимался. Так бережно к нам относился, не передать словами.

– Ты в своем уме?! Ты в паспорт свой давно смотрела?! – накинулся он на меня однажды, когда я попыталась сесть на шпагат. – Заклинит тебя, что я мужу твоему потом скажу?

Но я села. И даже вернулась в исходное положение. Не сразу, правда, но всё же.

А потом после летних каникул он не появился. Оказалось – ушел добровольцем. В штурмовой отряд. В пятьдесят три года, по-моему. За пятьдесят – точно. Так и хотелось ему уже сказать:

– Ты в паспорт давно смотрел?

Сколько было разговоров на подворье, переживаний. Особенно когда узнали, что Стена был ранен, а товарищ его вообще погиб. Пролечился тогда, опять ушел воевать. А как-то во время отпуска и в храме у нас объявился. Правда, много поговорить нам не удалось. Все его тянули в разные стороны. Вот он мне про батюшку и успел тогда рассказать и сказал:

– На войне страшно вообще всё! – говорил Стена о войне. – Хорошо, что рядом есть отец Константин, который исповедует нас, причащает, с духовной точки зрения всё объясняет. Иначе – всё. Он всегда с нами – на переднем крае. Раненых помогает спасать. Дай Бог ему здоровья. Рядом с ним спокойнее.

Был отец Константин рядом с бойцами почти три года. А потом приехал в отпуск, у него оторвался тромб, и он умер. Так странно… Быть несколько лет впереди, под снарядами, когда косит всех вокруг, – и выжить. А умереть вот так. Но потом я подумала, что, может, Господь специально так всё устроил. Чтобы монах был похоронен как монах – у себя в родной Оптиной?.. Не знаю…

А на могиле у него – его фотография. Он там – в монашеском облачении и с орденами. И тут же, у креста, – эмблема отряда Александра Невского.

«У меня очень личное»

А вот отец Евфимий. Схимонах. Я прямо вижу его сгорбленную маленькую фигурку… Он всё время раздавал всем конфеты – доставал из своих бездонных карманов и с вечной своей улыбкой вручал. И всё время был окружен людьми.

Однажды, лет десять назад, у меня случился какой-то внутренний кризис. И, видимо, внешний. Потому что потом одна моя знакомая еще по запрещенной соцсети мне рассказывала:

– Я вас видела в Оптиной. Но у вас было такое лицо, что я побоялась подойти.

На самом деле, тогда у меня случился невроз, но поняла я это позже, когда меня отпустило. А тогда я судорожно искала причины моего странного состояния. И решила подойти к отцу Евфимию с этим вопросом.

Как всегда, он был окружен людьми, но я пробилась сквозь толпу и попыталась за локоток отвести его в сторону:

– Батюшка! У меня очень личное.

Не скажу уже, что он мне говорил, но хорошо запомнила, как при слове «личное» толпа колыхнулась вслед за нами и кто-то из женщин даже начал давать мне духовные советы.

– У меня личное! – повторила я и потащила отца Евфимия дальше.

Толпа опять колыхнулась за нами… В итоге я просто взяла у батюшки конфету и пошла восвояси. А вслед мне так и летели советы. И извиняющаяся улыбка отца Ефимия… И горсть конфет, которую он мне продолжал протягивать. Как будто в компенсацию за то, что личное стало публичным. Было забавно, на самом деле.

Если честно, я всегда думала, что отец Ефимий – простак. Такой, знаете… Деревенский мальчик, который рос при церкви, два класса церковно-приходской школы, ну а потом естественным путем перетек в Оптину. Я кому-то в монастыре как-то так и сказала.

А мне объяснили, что он вообще-то был директором областного научного аграрного института. И собирался писать докторскую. А потом познакомился с архимандритом Венедиктом, который как раз искал специалиста для подсобного хозяйства.

Вот такая жизнь… И вот он уже здесь – на кладбище.

«Помнишь, мы читали?»

Отец Захария, отец Петр… Их я не знала, но часто видела. Отец Алипий – маленький, в огромных очках. У него я однажды исповедовалась.

Монаха Лазаря знают, наверное, все православные семьи с детьми. Он написал книжку про Ежика и Кузнечика Богомола

А там – монах Лазарь… Его я никогда не видела, но его знают, наверное, все православные семьи с детьми. Он написал книжку про Ежика и Кузнечика Богомола. На этой книжке выросли наши дети. Всем мы ее в свое время читали. И из нее я когда-то впервые узнала об отце Илии. Там и о нем тоже написано. И даже картинка есть. Но мне кажется, я тогда думала, что это вымышленный персонаж.

Весной я решила, что и Маша до нее доросла. У которой синдром Дауна. Взяла я эту книгу и начала ей читать по вечерам. Ей очень понравилось. Это было где-то за неделю до ухода отца Илия. Так она тоже о нем узнала… Народ с ним прощался, а мы дочитывали книгу. Вроде бы мелочь, но мне кажется, что и это не случайно. Всё не случайно.

Сейчас мы приезжаем в Оптину, идем на могилку, и я говорю дочке:

– А это отец Илий. Помнишь – мы читали?

– Помню, мама…

А на могилке отца Лазаря, кстати, – тот самый Ежик. Маша очень ему радовалась.

…А есть другое Оптинское кладбище. Чуть за территорией, рядом со стоянкой машин. Я давно хотела туда зайти, но – не поверите – не могла понять, где вход. Близко, правда, не подходила. Издалека высматривала. Сейчас вот только заметила, что там в заборчике сбоку нет «звена».

Иду – смотрю. Вот этого парня знаю. Мирской, не монах. Надо же, оказывается, погиб на СВО. На этом маленьком кладбище, кстати, достаточно мирян. Я еще подумала – какое это счастье, наверное, быть похороненным рядом с Оптиной. Что-что, а молиться за тебя точно будут.

«Ищи бумагу – пиши»

А вот Георгий… Тоже здесь. Точнее – монах Тихон. Видела его часто – большой такой, улыбчивый. Точно как на фото на могилке. А общалась один раз. Тогда же, кстати, когда пыталась поговорить с отцом Евфимием об очень личном.

В тот свой приезд я очень хотела поговорить по поводу своего состояния с отцом Илием тоже. Но то ли его не было, то ли я не смогла к нему попасть, уже не вспомню. Но помню, что я стояла очень расстроенная и роптала по этому поводу.

И тут рядом со мной сам собой материализовался какой-то незнакомый мужчина. Большой, бородатый и очень веселый. Он спросил, как меня зовут, отчего я такая грустная… Я почему-то рассказала.

– Ищи бумагу – пиши, я передам, – сказал он мне.

Я сначала не поверила, но тетушки рядом зашептали:

– Пиши-пиши, это Георгий, помощник отца Илия…

Для меня тогда это было чудо. А с отцом Илием я так ни разу и не поговорила. При его жизни, по крайней мере. Сейчас-то: говори – не хочу. Он и благословлял меня всего однажды – года два назад.

Тогда шла вечерняя служба. Мы с девчонками стояли на улице. Между Казанским и Введенским храмами. Кто в Оптиной бывал – знает. И тут все куда-то колыхнулись, зашептались, начали теснить друг друга. Подъехал автомобиль, и оттуда вынесли (действительно – вынесли) отца Илия.

Каким-то странным образом мы оказались прямо перед ним. И батюшка нас благословил. Как-то очень тихо, кротко, смиренно, с улыбкой. Меня это тогда в нем поразило – вот эта кротость. Он был уже очень пожилой, маленький, худенький. Уже даже прозрачный, как мотылек. Дунешь – и улетит. Монахи несли его сквозь толпу под руки, а он так смиренно это всё претерпевал…

Мне он тогда напомнил того Кузнечика Богомола из книжки монаха Лазаря.

Нет уже на этом свете ни отца Илия, ни Георгия (монаха Тихона), ни отца Лазаря… Надо же…

«Мы все тебя любим»

Да… Хожу я между могилами и думаю: «Вот такие у нас сейчас встречи…»

Нет-нет, конечно, я не только с умершими здесь встречаюсь. Не думайте ничего такого.

Как-то отец Давид сказал Маше, что она похожа на птичку. А она ему ответила: «А ты – на медведя!»

Вон отец Давид… Спешит к нам навстречу. С палкой, но спешит. Они с Машей – друзья! Как-то он ей сказал, что она похожа на птичку. А Маша ему ответила:

– А ты – на медведя!

Он, правда, похож на медведя.

– Я очень тебя люблю, – сказал он ей в этот наш приезд. – Мы все здесь тебя любим.

– И я вас всех люблю! – улыбнулась дочка.

…А вон семья – папа, мама и маленький сын. Когда я их увидела здесь, в Оптиной, то была в настоящем шоке. Но тут надо рассказать предысторию.

В мае мы с Машей ездили по путевке в Крым. И там в один из дней взяли экскурсию по местам царской охоты – форелевое хозяйство, царский домик и монастырь Космы и Дамиана. Решающим для меня было, что монастырь, плюс – недалеко. Километров восемнадцать-двадцать от нашего санатория. Но я не учла одного – крутой серпантин на старенькой газельке.

– Будут крутые повороты. Если детям станет плохо, говорите, мы съедем в «карман», – объявила экскурсовод, когда было уже поздно – мы ехали…

Проблема в том, что у меня очень слабый вестибулярный аппарат и патологическая боязнь высоты и ее перепадов. На всяких колесах обозрения я не катаюсь принципиально. Для меня это действительно «чертово колесо». Наша жизнь на шестнадцатом этаже дается мне с большим трудом. Я не смотрю вниз, когда еду на эскалаторе, и ненавижу прозрачные лифты в торговых центрах. Что касается всякого «качания» – это для меня вообще кошмар.

В общем, если коротко, рыдали надо мной всей старой газелькой. Потому что думали, что я умру. Да я сама так думала. Я лежала зеленая на лавке в первом пункте нашей экскурсии – форелевом хозяйстве – и проклинала всё на свете. А остальные обмахивали меня всем, что у них там махалось. Кто-то даже брызнул мне в лицо водичкой.

Когда я услышала, что до монастыря еще девять километров, то хотела было остаться на той лавке, но вспомнила, что обещала одной знакомой из Москвы подать за нее записки в монастыре. У нее тоже ребенок с синдромом Дауна. За день до этого она просила молитв, потому что были серьезные подозрения на проблемы с собственным здоровьем. И она ждала результаты анализов. А Косма и Дамиан – святые врачи.

Нырнула больная – вынырнула здоровая

Кое-как доехали… Нас с Машкой высадили у монастыря и поехали выше – в охотничий домик. Его бы я точно уже не осилила.

Поползала я по обители, помолилась у двух чудотворных икон – Космы и Дамиана и Богородицы «Иерусалимской», записки написала. Опять полежала на лавке, а Маша махала на меня рукой. Тут подоспела наша группа. И после посещения храма экскурсовод начала объяснять, где купель.

Правда, все наши «коллеги» по поездке восприняли эту информацию сугубо отрицательно. А одна бабушка сказала, что окунаться вообще очень вредно:

– Не зря же возле каждого источника скорые колоннами стоят, – объяснила она. – Тут же и увозят…

Интересно, где она такое видела? Но в тот момент я очень жалела, что скорых там не было. Потому что предстоял еще путь обратно, и лучше бы мне было его проделать на одной из них.

Окунулись – и… случилось чудо. Всё у меня как рукой сняло. Нырнула больная – вынырнула здоровая. Как в сказке

В итоге не решился никто, кроме нас с Машей. Мне-то терять уже точно нечего было. Окунулись – и… случилось чудо. Всё у меня как рукой сняло. Нырнула больная – вынырнула здоровая. Как в сказке. И эта перемена была так очевидна и удивительна, что, когда мы с Машкой вышли из купели, бабушки наши просто ахнули.

Обратно по тому же самому серпантину я ехала так, как будто меня никогда в жизни не укачивало. И сама не могла в это поверить.

…А теперь о той семье, которую я встретила недавно в Оптиной пустыни. Дело в том, что я их встретила тогда и в монастыре святых Космы и Домиана. И очень хорошо запомнила.

Выглядели они очень колоритно. Он – небольшой, коренастый и ростом чуть выше меня. А я – метр в прыжке. А она – очень высокая, статная. Похожая на баскетболистку. И он очень трогательно о ней заботился. Как будто она – крошечная и беззащитная. И это было здорово.

Но запомнила я их не только поэтому. Мне тогда было не до чужой разницы в росте. Глядя, как они гуляют по монастырю с коляской, меня без преувеличения потрясло, что кто-то приезжает сюда в здравом уме своим ходом – погулять. Да еще и с ребенком. А не как мы – запихнули нас в газель и деваться некуда.

Я даже подошла и спросила тогда, откуда они.

– Из Севастополя.

– Вы сюда просто вот взяли и приехали?

– Да.

– А вас не укачивает?

– Нет.

…В Оптиной я тоже к ним подошла.

– Вы же из Севастополя? А помните?..

Поудивлялись, насколько тесен православный мир.

«Вы – с зубами»

Встретила своих читателей…

Одна Ирина (ну, это я потом узнала, как ее зовут), сидела на службе на лавочке рядом с Машей. А потом посмотрела на меня:

– Вы же Лена?

– Да…

– Я читаю ваши книжки.

Мы тогда так здорово поговорили на улице. И она даже подарила Маше ангела и зайца – вязаных, ручной работы. Дети у них в воскресной школе делают.

Встретили наших многодетных прихожан из Москвы. У нас старшие девчонки, маленькими еще, ходили вместе в воскресную школу. А теперь им уже по двадцать… Когда мы об этом заговорили, я с тоской посмотрела в сторону Оптинского кладбища – быстро жизнь летит, да…

Маша с радостью встретилась со своей давней подругой. Женщиной, которая убирает туалет. Они всегда друг другу рады.

А когда однажды мы уезжали из Оптиной в деревню, почти у ворот меня окликнули:

– Лена… Вы нас помните?

– Да, конечно. Вы… с зубами.

– Точно!

Звучало, конечно, странно, но так и есть. Марина и ее дочка Саша… Мы познакомились в прошлом году здесь же. И здесь у них однажды произошло чудо с зубом. Я об этом даже писала.

Дело в том, что было время, когда у Марины полностью разрушился нижнечелюстной сустав. Она не могла даже открыть рот, такие были боли. Ей пропихивали сквозь щелочку маленькие крошечки еды, и так она питалась. Нужно было оперировать и протезировать.

Но однажды они с дочкой приехали в Оптину.

– Походили по монастырю, помолились и отправились в часовню к трем убиенным монахам – Трофиму, Ферапонту и Василию, – рассказывала Марина. – А там у каждого – лампадки с маслом. Кто был – знает. «Мам, ну помажь сустав себе маслицем», – сказала Саша. Помазала… И потом каждый день мазала, и мне становилось лучше. Прошлым летом сделала снимок. Прихожу к врачу за результатами. «А что вас беспокоит?» – спросил он. «Так и так…» – «У вас там вообще ничего нет. Даже артроза нет». Вот так братики меня исцелили. У меня и документы есть – что было и что стало. Я их даже к письму приложила, которое в Оптину отправила.

Вот такая история и вот такая встреча… Так что да, я там не только с умершими общаюсь.

И мы станем невидимыми живыми

Но недавно, опять же на кладбище, я увидела монаха – живого. Я у него в тот день как раз исповедовалась перед причастием.

Он ходил между могил и целовал каждый крест – будто просто здоровался с этими людьми, как с живыми

Он ходил между могил и целовал каждый крест. Все, которые там были. А не только как мы, избирательно: отец Илий, отец Илиодор… И что-то было такое в этом его целовании… Не скорбь утраты, не что-то еще такое печальное. А будто он просто с ними здоровается, как с живыми. Всех их он знал, со всеми общался при их жизни. И вот теперь так продолжается их общение.

Закончилась служба, и он пришел сюда – рассказать, например, что он их всех поминал. Это мои фантазии, конечно, но правда казалось, что это разговор живого с живыми.

И, глядя на это, я подумала:

– А почему нет? У Бога же все живы. И цель нашей земной жизни – вернуться домой, к Своему Творцу. Мы еще идем, а они уже пришли. Ради чего и жили. И где тут место смерти?

А еще я вспомнила, как Дима, наш сосед по деревне и охранник в Оптиной пустыни, говорил, что едет на три дня в рай. И если Оптина – рай, то тем более тут все живы. И отец Илий, и отец Илиодор, и три монаха – Василий, Трофим и Ферапонт, благодаря которым я и приехала сюда в первый раз… И монах Лазарь с его Ежиком и Кузнечиком Богомолом, и схимник Евфимий… И иеромонах Константин, который и сейчас, наверное, помогает своему отряду… И улыбчивый Георгий – Тихон… И отец Венедикт, который так же следит за своей обителью… Про старцев Оптинских я вообще не говорю. Они живее всех живых.

Настанет день, и мы тоже станем такими же – невидимыми живыми (надеюсь – живыми). И случится это быстрее, чем нам хотелось бы. Жизнь-то вон как летит. И мы тоже не исчезнем, просто дойдем. Вопрос только – как и куда. И страшно, если честно.

А вчера, когда я с дочками опять приехала из деревни в Оптину, встретила на воротах Диму.

– Вы когда в трапезную? – спросил он.

Я вдруг вспомнила того монаха, который приветствовал усопших.

– Сейчас поздороваемся, – кивнула я в сторону храмов, где лежат мощи старцев, и кладбища, – и сразу.

– Давайте… А то они уже спрашивали, где вы, – улыбнулся он.

А почему бы и нет? Оптина – это же рай. Тут всё возможно…

Вот такой у меня странный текст, появившийся между могил.