«Чудеса — это не обязательно к королям и герцогам». Интервью с Марией Семёновой, автором цикла «Волкодав»

— Как вы впервые столкнулись с жанром фэнтези?

— Я советский ребенок, 1958 года рождения, выросла на соцреализме и советской фантастике. Стругацкие, Ефремов и далее по списку. Вообще, я по своим склонностям технократ, и про будущее, про космические полеты я читала просто с горящими глазами. В те времена для меня пиком достижений литературы была сцена посадки планетолета «Хиус» у Стругацких в «Стране багровых туч». Всё, это максимум, дальше не прыгнуть. Естественно, сама что-то пыталась кропать на эту тему — сейчас и смешно, и жутковато это вспоминать. Потом примерно в 1980 году я разыскала в Киеве единственный на весь город магазин, где продавали иностранные книги. И купила там пародию на «Властелина колец». И пока я ее читала, у меня все время было ощущение, что за этой смешной пародией таится что-то грандиозное.

Спустя еще некоторое время я пришла в комиссионный книжный, уже в Питере. Продавцы предложили мне «Хоббита» и первую книгу «Властелина колец». Я прочла и подумала: ого, оказывается, так можно! Это было погружение в атмосферу легенд и сказок, которые не просто собраны где-то в хрестоматии или сборнике фольклорном, а люди в этом мире живут, разговаривают, решают свои проблемы, и еще с приключенческим сюжетом. Когда я дочитала книгу в оригинале, я поняла, что просто умру, если тут же не прочту остальное. Единственным местом в Питере, где нашлось продолжение, была публичная библиотека. После работы я мчалась туда и читала, читала, читала. Ну а потом времена изменились, и фантастика и фэнтези стали для меня основными жанрами для чтения.

— А как вы попали в издательство «Северо-Запад»?

— Это был 1992 год. Научный институт, где я работала, стал таять, как мороженое под солнцем. Половину помещений сдали коммерсантам в аренду. Сотрудников одного за другим отправляли в неоплачиваемые отпуска. Примерно в это время я столкнулась в публичке со старым другом по литобъединению. Он меня поймал за пуговицу и говорит: «Маша, ты же знаешь английский?» Я говорю: «Ну да». «Издательство „Северо-Запад“ набирает переводчиков. Хочешь попробовать?» Я пришла домой, рассказала родителям. А родители у меня еще более старорежимные, чем я: мама была 1922 года рождения, отец — 1925-го. И мама пришла в ужас, а отец подумал-подумал и меня благословил. Вот так с 1 апреля 1992 года я перешла на литературные рельсы и с тех пор только этим и занимаюсь.

— А писательство вы начинали с исторических романов?

Переводы были жуткие. Кажется, переводить кинулись все, у кого в школе была хотя бы тройка по английскому. Иногда читаешь и просто не можешь понять фразу: вроде по-русски написано, а о чем это? Но это все разлеталось как горячие пирожки. Пришло что-то новое, чего мы в советские времена и близко не видели. Один Майкл Муркок чего стоил.

И на этом фоне я тоже вписываюсь в переводчики. Но мне доставались приличные книжки. Все-таки «Северо-Запад» — крупное издательство, откровенная чушь попадалась редко. Я рассказала им, что у меня есть и свои произведения. А мне: сиди переводи — кому нужны твои исторические романы? И тут я обнаруживаю, что отечественные авторы, причем не последние, например наша питерская Елена Хаецкая, вынуждены брать импортные псевдонимы и выдавать свои оригинальные творения за переводы. Глядя на это все, я просто взбеленилась: что ж такое-то? Без конца одно и то же — про эльфов, гоблинов и принцесс. Пережевывают по девяносто восьмому разу. Когда у нас у самих под носом колоссальный материал, просто сокровищница! Я уже имела представление о наших исторических и фольклорных богатствах, которые лежат никому не нужные. И в какой-то момент я сказала: не нужна историческая проза — ладно, будет вам фэнтези. И буквально в один присест написала первую главу «Волкодава».

— Насколько сложно было перейти от исторического жанра, который все-таки основан на фактах, к чистому фэнтези?

— В какой-то момент я начала понимать, что средствами классического исторического романа удается показать не всё. Как только ты начинаешь писать про то, как герои думают, во что они верят, это автоматически зачисляют в сказочную фантастику. То архаическое мышление, о котором я хочу рассказать, не помещается в рамки исторического романа. Ну черт с вами, сказала я, фэнтези так фэнтези. Какая разница, как это называется.

— Действие «Волкодава» происходит в вымышленном мире, в нем живут вымышленные племена. Но там чувствуется база: знание славянской истории и мифологии, вообще истории Северной Европы. Как вы это изучали? Это же были еще докомпьютерные времена.

— У меня был один из первых в Питере персональных компьютеров. Самодельный — я же недаром технарь. Я училась в Ленинградском институте авиационного приборостроения на факультете вычислительной техники, потом работала по специальности. И регулярно посещала черный рынок электронных деталей. То одно куплю, то другое — и собрала себе машину. На ней были сделаны многие переводы, а потом написан «Волкодав», по крайней мере начало. Выглядело это так: вокруг свисали провода, где-то копошились дисководы, тут стояла корзина с работающими платами, на полке — угловатый корпус размером с обувную коробку. Это был тогдашний писк техники — винчестер аж на пять мегабайт.

— Но за информацией все же приходилось идти в библиотеку?

— Это да. С «Волкодавом» было так: в одной библиотеке, где я выступала, отправляли на списание каталожные ящики. Один из них мне подарили в качестве гонорара. Мы с отцом привезли его домой на крыше нашего «Москвича». И к моменту написания «Волкодава» он был уже битком набит карточками, ссылками и выписками. Они были объединены в алфавитный каталог. Это же сколько штанов было просижено в той самой публичной библиотеке и не только в ней. И сейчас продолжается: меня книги уже выжили из городской квартиры, теперь из домика выживают. Но все равно приходится покупать, в электронном виде не всё есть.

— В «Волкодаве» практически нет архаизмов, слов, которые воспринимаются как древние. При этом сам строй языка, ритм, строение фразы как будто говорят, что ты имеешь дело с древним текстом. Как вы этого добивались?

— Менталитет проявляется и в языке тоже. Когда чуть-чуть приближаешься к пониманию древних людей, начинаешь чувствовать, что они фразу построили бы иначе. У меня есть и словарь древнерусского языка XI–XVII веков, и Срезневский, и Фасмер. Но все-таки основное — это Даль. Это просто кладезь слов, которые и сейчас понятны, а значит, очень хорошо работают на месте многих заемных. Например, мне было нужно слово, эквивалентное слову «мастер», которое пришло из немецкого языка. Что ему делать в произведении об условно-русском Средневековье? Я копаюсь в Дале и нахожу замечательное слово «источник». Но это не тот источник, который источает блага, а тот, который точит, источит, человек высшего профессионализма и мастерства.

— Интересно еще, как у вас передана древняя вера. Это не поклонение идолам, а особое отношение к природе как к чему-то одушевленному. Нужно поклониться дереву, сказать спасибо источнику.

— Вы рассказывали в интервью, что многие вещи в «Волкодаве» вам пришлось изучить на собственном опыте.

— Есть разные уровни постижения. Многие пишут, вообще не слезая с дивана. Следующий уровень — посмотреть ролик на «Ютьюбе». Дальше — все-таки почитать книжки. Есть академик Рыбаков, есть профессор Кирпичников, есть адепты Велесовой книги или вообще откровенные духовидцы, которые говорят: «Я так вижу Древнюю Русь». Надо критическую массу чтения накапливать, а у нас кто в лес, кто по дрова. А следующий уровень — это когда начинаешь на себе пробовать. Мы же видим, например, в книге о современной жизни, водит автор машину или нет.

— А как у вас было?

— Мои родители были учеными, и дома царил культ научной достоверности. Если ты что-то пишешь, внизу должна быть ссылка на конкретные книгу и страницу, откуда ты это почерпнул. На таком материале уже можно строить что-то свое. В художественной литературе подобных ссылок не ставят, но наличие или отсутствие у автора той или иной информации все равно торчит. И речь не только о книжном или музейном познании, но и о практических навыках.

Когда я поняла, что Волкодаву придется частенько драться, я посмотрела, какие бывают боевые искусства, и выбрала для себя айкидо. Оно мне показалось интересным с философской точки зрения. Твоя задача не искалечить или убить врага, хотя ты вполне можешь это сделать. Вместо этого ты демонстрируешь ему глубину его заблуждения, в чем он не прав с точки зрения гармонии мироздания. Я пришла взять несколько уроков, почерпнуть пару приемов… А в итоге четыре года корячилась на татами. Потом я поняла, что герой должен ездить на лошади. Деваться некуда — я отправилась на конюшню. Было еще страшнее, чем когда шла на боевые искусства. Мне было 38 лет. Это ребенок не понимает, что с лошади можно упасть и свернуть шею, что у нее 500 килограммов мышц и свои мысли в голове, а я вполне это понимала. Пришла и говорю: «Мне только узнать, как лошадку чистят и седлают, а верхом разве что пару уроков на корде». И тоже осталась на четыре года. Через препятствия прыгала, выездку осваивала, под копытами побывала. Все нормально.

— В первом издании «Волкодава» на обложке была надпись «Русский Конан». Понятно, что это была рекламная уловка. А вам как кажется, Волкодав похож на Конана-варвара или нет?

— Они очень разные. Волкодав — это совсем другой герой, другая история, другой менталитет. Я для себя это формулирую так: в мире Конана бабы рожают детей, чтобы те становились воинами и геройствовали на войне. А у меня в «Волкодаве» мужчины идут воевать и становятся героями для того, чтобы бабы могли спокойно детей рожать. «Русский Конан» — это была издательская уловка, сделанная без моего ведома. Прошло 30 лет, а я все от этой надписи отплеваться не могу.

— Там еще есть особая арка героя. Волкодав не просто воюет и побеждает врагов, он постепенно идет по пути постижения мудрости.

— Все начинается с того, что он на каторге оказался в компании невинно осужденного мудреца. И это не литературный прием, это то, что на своей шкуре прочувствовал мой дед, который 17 лет отсидел на Соловках и в Норильске. Он говорил: «Я с такими людьми там сидел..!» Заключенные академики, чтобы не скатиться в скотское состояние, читали сокамерникам лекции по своей специальности. Такие, что Оксфорд и Кембридж сдохли бы от зависти! Мне было интереснее про это написать, чем про уголовные разборки.

— Как появился нелетучий мыш? Наверное, самый симпатичный герой в этой книге. Говорят, есть люди, которые делали себе такие татуировки.

— Я очень люблю животных. Когда начинала работать над «Волкодавом», у меня еще никого не было, но очень хотелось. Я стала думать: у героя обязательно должен быть помощник, животное-спутник. Прекрасный конь, замечательная собака? Это и красиво, и мифологически оправдано. Но столько их уже было! Я задумалась: а кого он с каторги мог с собой вытащить? Активное животное, чтобы участие в его делах принимало? Вот так у меня покалеченный Мыш и образовался. Правда, потом я узнала, что у них порванные перепонки благополучно срастаются… Ладно, думаю, пусть будет фантдопущение!

Могучие харизматичные персонажи, реальные или литературные, — они ведь проверяются на безответных. Цена человеку — это как он с безответным будет поступать.

— А как появилось само имя — Волкодав?

— Я понимала, что у героя должно быть животное-первопредок. Я все перебрала: и барсов, и волков, и беркутов с кречетами. Чувствую, здорово, но не то. И вот смотрю я как-то по телевизору передачу про художника Константина Васильева, а там его друг говорит: «Для меня это иллюстрация к пословице „Волкодав прав, а людоед — нет“». На меня как кирпич упал: вот оно! Я поняла, что барсы и медведи существуют вне человеческого мира. Они с человеком либо друг на друга охотятся, либо конкурируют за пропитание. А волкодав — он не менее страшный и грозный, но стоит рядом с человеком. И за человека он и убьет, и свою жизнь отдаст.

— «Волкодав» запустил огромную волну. И прямых подражаний и продолжений, и вообще того, что называется славянским фэнтези. Как вы на это смотрели?

Такую, извините, чушь несли. И по языку, и по деталям обихода.

Пишущая публика унюхала тренд, решила, что это вернячок: напишу-ка я на эту тему, и книжка будет хорошо продаваться. Может, поначалу так и было, но читатель правду видит — вздувшаяся волна быстро сошла на нет. Сейчас, правда, снова поднимается, и там уже видны признаки освоения материала, не только славянского. У нас же страна — колоссальный континент. В одном только Дагестане 150 народов живет. Наконец-то пишущая публика начала понимать, что чудеса — это не обязательно к королям и герцогам. Рядом, прямо за углом, столько всего! Отъезжаешь на 100 километров от Питера и оказываешься в гостях у народа, который во всех учебниках числится давно вымершим, ассимилировавшимся. А они живут себе, и песни поют, и своему языку детей учат. В другую сторону 100 километров — еще один народ. Это же прекрасно!

— А кто вам интересен из ныне пишущих?

— Маститых авторов не хочу называть. Я вообще человек, недовольный по определению, всегда найду, к чему прикопаться. Но я бы всем посоветовала обратить внимание на молодую писательницу Алину Потехину. Ее рукопись попала на одну из литературных мастерских Сергея Лукьяненко. Алина выросла в Магадане, сейчас живет в Казани, она написала вот фэнтези, называется «На деревянном блюде» Там действуют персонажи чукотских и вообще северных сказок, фольклорные герои. Естественно, я нашла, за что ее поругать. Но в целом книга замечательная. И, я надеюсь, Алина не бросит эту тему и продолжит рассказывать о северных мифологиях, с уважением и пониманием.

— Хотел спросить о еще одной книге из мира Волкодава — «Там, где лес не растет». Откуда взялся такой необычный для фэнтези герой — мальчик, который не может ходить?

— 52 года моей жизни прошли в обществе отца, инвалида детства — он перенес полиомиелит в два года. При этом умудрился повоевать, причем не где-нибудь, а в разведке — был нелегальным радистом в Тихвине, который наши то брали, то отступали из него. Мальчик 1925 года рождения в 30-е годы, когда еще вовсю неграмотность ликвидировали, умудрился самоучкой освоить радиодело. Потом, в 1937 году, еще и стал сыном «врага народа». Семья переехала из Питера в Ярославль, оттуда он воевать и пошел. После войны учился в Одесском политехе. Он написал диплом, который из Одессы отправили в Питер с сопроводительным письмом: дорогие ленинградские коллеги, пожалуйста, ознакомьтесь, нашего научного уровня не хватает, чтобы его оценить. До вынужденного выхода на пенсию в 90-е он стал доктором наук, профессором, моим отцом. Человека лучше и мужчину достойнее я в жизни не встречала. Это не потому, что он мой отец — это просто объективный факт. Если бы я не написала книгу про персонажа с физическими особенностями, ну это я бы просто себя не уважала.