Трагедия и триумф Шакарима Кудайбердиева
Представьте себе суровые, молчаливые горы Чингистау. Здесь, вдали от суеты городов, споров политиков и грохота зарождающегося XX века, в добровольном изгнании живет человек. Он не беглец и не отшельник в привычном смысле слова. Он – аристократ, интеллектуал, паломник, побывавший в Мекке, Стамбуле и Париже. И вот, на пике своих творческих сил, он выбирает тишину. Этот человек – Шакарим Кудайбердиев, и его уединение – не конец истории, а ее кульминация. Это попытка найти ответ на главный вопрос, который мучил его всю жизнь: как человеку и народу не потерять душу в безжалостной мясорубке истории?
Чтобы понять Шакарима, нужно сначала понять тень, в которой он вырос. Это была тень гиганта – его родного дяди, великого Абая Кунанбаева. Быть племянником просветителя такого масштаба – одновременно и дар, и тяжелейшее бремя. С малых лет, оставшись без отца, Шакарим воспитывался в ауле Абая, впитывая не просто знания, а сам дух просвещения, критической мысли и гуманизма.
Абай дал ему все: доступ к русской и европейской литературе, направление для ума, первые уроки поэтического мастерства. Он видел в племяннике не просто продолжателя рода, а наследника своей духовной миссии. «Я нашел в нем родственную душу», – говорил Абай.
Это сформировало в нем удивительное сочетание качеств: глубочайшее уважение к наследию Абая и отчаянное, подспудное желание найти собственный, уникальный путь. Если Абай был учителем, бичующим пороки общества, то Шакарим все больше становился философом, ищущим первопричину этих пороков. Он не хотел просто обличать – он хотел понять и излечить. Эта жажда собственного голоса и стала двигателем его дальнейших поисков.
На рубеже ХІХ–ХХ веков, уже будучи зрелым человеком, Шакарим совершает поступок, определивший всю его дальнейшую судьбу. В 1905-1906 годах он отправляется в хадж. Но это не было паломничеством фанатика. Для Шакарима это было научное и духовное путешествие. По пути в Мекку и обратно он задерживается в библиотеках Стамбула, изучает архивы, беседует с учеными. По некоторым сведениям, его маршрут пролегал и через Париж.
Что искал казахский мыслитель в пыльных хранилищах Османской империи и на шумных бульварах Европы? Он искал корни. Не только своего народа, но и общечеловеческой мысли. Результатом этой титанической работы стали фундаментальные труды: «Родословная тюрков, киргизов, казахов и ханских династий» и «Мусульманство».
Это не было простым пересказом легенд. Шакарим, как истинный историк-аналитик, сопоставлял источники, отсеивал мифы, пытался создать объективную картину прошлого. Он спорил с устоявшимися мнениями, доказывая, например, что Чингисхан происходил из тюркского, а не монгольского рода. Но главным его открытием в этом путешествии стало другое: он увидел, что ни одна религия, ни одна идеология сама по себе не гарантирует человеку нравственности. Он видел и благочестивых мудрецов, и корыстных политиков, прикрывающихся знаменем веры. Мир оказался сложнее, чем казалось из тишины казахских степей. И тогда он понял, что ответ нужно искать не во внешних догмах, а внутри человека.
Вернувшись на родину, Шакарим формулирует центральную идею своей жизни, свой главный философский труд – Ар-ұждан ілімі («Наука совести»). Это была ошеломительно смелая концепция для своего времени.
В чем ее суть? Шакарим утверждал, что основой человеческой жизни и общества должна стать не слепая вера (которая может привести к фанатизму) и не голый материализм (который ведет к бездуховности и эгоизму), а совесть. Но совесть для него – не абстрактное понятие, а строгая научная дисциплина, которую нужно изучать, понимать и воспитывать. Его философия стояла на трех китах:
Труд: Честный труд как основа существования.
Совесть: Внутренний моральный регулятор.
Сердце: Способность к состраданию и любви.
Он писал: «Главный стержень в человеке – это совесть, стыд. Без них он – не человек».
По сути, Шакарим пытался создать третий путь, синтезировать лучшее из восточной мудрости и западного рационализма. Он переводил на казахский язык Льва Толстого, который был ему невероятно близок идеей «непротивления злу насилием», и одновременно изучал труды американских ученых. Он был одним из первых композиторов, переложивших казахскую музыку на ноты. Он был истинным полиматом, человеком Возрождения, родившимся в эпоху катастроф.
Его «Наука совести» была одновременно и утопией, и пророчеством. Утопией – потому что он призывал к нравственному самосовершенствованию в тот момент, когда мир делили на «красных» и «белых», на «своих» и «чужих». Пророчеством – потому что он предвидел, что без этого нравственного фундамента любое, даже самое прогрессивное, общество обречено на саморазрушение.
Когда грянул 1917 год, Шакарим, как и многие представители казахской интеллигенции, с надеждой встретил весть о свержении царизма. Он примкнул к движению «Алаш», видел в нем шанс на обретение народом долгожданной автономии. Однако, чем дальше разгорался пожар Гражданской войны, тем большее отторжение вызывала у него жестокость всех сторон конфликта.
Он видел, как вчерашние соседи убивали друг друга во имя лозунгов, которых до конца не понимали. Идеалы большевиков, белогвардейцев – все они тонули в крови. И тогда Шакарим делает свой самый спорный и трагический выбор. Он отходит от политики. Он заявляет о своем нейтралитете, уходит в свое последнее, 22-летнее затворничество в урочище Шакпан.
Был ли это акт трусости? Или мудрое решение философа, не желающего марать руки в братоубийственной бойне? Современники и потомки до сих пор не могут дать однозначного ответа. С одной стороны, он оставил свой народ в самый тяжелый момент. С другой – он остался верен своему главному принципу, своей «науке совести», которая не допускала насилия как метода. Он предпочел физической борьбе духовное сопротивление, продолжая писать, размышлять и переводить в своем уединении. Он верил, что сохраненное им чистое слово окажется важнее выигранного сражения.
Новая власть не простила ему ни знатного происхождения, ни авторитета среди народа, ни, главное, его нейтралитета. В мире, разделенном на черное и белое, человек, выбравший третий путь, был опаснее явного врага.
Осенью 1931 года 73-летнего мыслителя выманили из его уединения. По официальной версии, для допроса. Без суда и следствия, по ложному обвинению в организации «бандитского налета», его расстреляли председатель районного ГПУ А. Карасартов с двумя подручными.
Но даже смерть его была омрачена чудовищным актом варварства. Тело философа было сброшено в заброшенный колодец. Для кочевой культуры, где ритуал погребения имеет сакральное значение, это было высшим унижением, попыткой стереть человека не только из жизни, но и из посмертной памяти. Его имя было запрещено, его книги и рукописи сжигались. Казалось, «наука совести» была застрелена и брошена умирать в грязной яме.
Наследие: триумф из небытия. Десятилетиями имя Шакарима было вычеркнуто из истории. Но, как оказалось, идеи нельзя расстрелять и сбросить в колодец. В 1958 году его реабилитировали, а в 1961 году его сын Ахат с неимоверным трудом нашел тот самый колодец и перезахоронил останки отца согласно мусульманским обычаям. Это стало началом долгого возвращения.
Сегодня Шакарим Кудайбердиев – один из столпов казахской духовной культуры. Его главный вопрос – как сохранить совесть в бесчеловечные времена? – не потерял своей остроты. Возможно, его уход от мира был не бегством, а единственным способом сберечь для потомков хрупкий огонек гуманизма в бушующей метели жестокости. Он проиграл в своей земной жизни, став жертвой системы, которую презирал. Но он одержал безоговорочную победу в исторической перспективе. Его «Наука совести», казавшаяся современникам наивной утопией, сегодня звучит как завещание. Завещание народу и всему человечеству о том, что любая идеология бессмысленна, если в его основе не лежит простой, ясный и незыблемый моральный закон.