Стало известно неожиданное о жизни и смерти Александра Казарского
Лекцию о жизни и смерти Александра Казарского, легендарного командира брига «Меркурий», прочитал студентам Севастопольского госуниверситета его сотрудник Евгений Абаев. Сообщил докладчик и о том, что ему и режиссёру Вячеславу Варлагину предстоит снять 4-серийный документальный фильм о Казарском — средства на это обеспечил грант, полученный от Президентского фонда культурных инициатив.
«Пылкость и смелый взгляд»
В самом начале предупредим: воспринимать этот материал (точнее, краткий пересказ лекции) лучше всего как повод для дискуссии. В ходе подготовки к съёмкам, по словам докладчика, было найдено много новых документов. В том числе несколько раз упоминался дневник самого Казарского. Как выяснилось, такой документ существует, но цитируется в основном в той части, которая касается подготовки к знаменитому бою. В любом случае каждый читатель имеет право выбрать — в чём с Евгением Абаевым соглашаться, а в чём нет.
С чем спорить точно не стоит, так это с тем, что родился Александр Казарский в селе Дубровно (ныне город в Витебской области, Белоруссия) в семье крайне небогатого отставного губернского секретаря, управляющего имением князя Любомирского. Это факт общеизвестный, а вот год рождения Александра Казарского под вопросом.
В разных источниках он указывается по-разному, и причиной, по мнению Абаева, могло стать стремление многих тогдашних молодых людей пораньше поступить на военную службу. Пока годы рождения Казарского докладчик обозначает словами «между 1797 и 1800 годом», а более точный ответ надеется найти во время поездки в Белоруссию.
Жизненный путь Александра Казарского определился в 1808 году с приездом его крёстного, двоюродного брата отца Василия Семёновича Казарского, к тому времени служившего в обер-интендантстве Черноморского флота. Он и предложил отпустить понравившегося ему юного родственника с ним, дабы определить его в штурманское училище в Николаеве.
Это предложение было принято. И, как писал позднее первый биограф Казарского, а во время службы на «Меркурии» — его подчинённый капитан-лейтенант Иван Сущев, на прощание отец напутствовал сына словами «Честное имя, Саша, — это единственное, что я оставлю тебе в наследство».
Николаевское штурманское училище по тем временам было лучшим на Черноморском флоте — здесь преподавали офицеры, имеющие большой практический опыт, в том числе те, кто воевал вместе с Фёдором Фёдоровичем Ушаковым. Но изучали здесь и гуманитарные науки: историю и языки (греческий, итальянский и турецкий).
Отличники выходили из училища офицерами, Казарский вышел гардемарином. А гардемарины, как подчёркивает Евгений Абаев, выполняли на корабле те же обязанности, что и нижние чины. Кроме этого, гардемарин Казарский ежедневно упражнялся в стрельбе из пушки и стрелкового оружия и в течение полутора часов в день обучался судовождению.
В итоге полученные знания сочетались с ясным пониманием, что такое жизнь матросов и какова жизнь на корабле.
Это обучение Александр Казарский прошёл в кратчайший срок — всего за одно плаванье. Уже в 1814 году он получил чин мичмана и был направлен на службу в Дунайскую гребную флотилию. Но перед этим съездил домой, в Дубровно.
Радости эта поездка не принесла: отец к тому времени умер, мать вернулась на родину, в Малороссию, сестёр и брата разбросало по разным местам, а одна из сестёр и вовсе утонула (по другим версиям, утопилась) в Днепре в 1812 году, когда в Дубровно вошли наполеоновские войска. Зато благодаря этой поездке у нас есть описание внешности Казарского на тот момент.
По просьбе Ивана Сущева (опять-таки, конечно, через несколько лет) своего знаменитого земляка описали жители села. По их воспоминаниям, это был человек «небольшого роста, крепкого телосложения, быстрый и лёгкий во всех движениях». Нельзя было сказать, что он хорош собой, черты лица его не отличались особой правильностью, но выражение глаз было умным и благородным. Абсолютно чуждый светскости, Казарский был тихим и скромным, но «в разговорах о службе и Отечестве», а особенно — о служившем ему кумиром Дмитрии Николаевиче Сенявине, «высказывал пылкость и смелый взгляд».
Перечислять все этапы дальнейшего пути молодого офицера не будем — информацию о том, на каких судах и под чьим началом он служил, можно найти в открытых источниках. Упомянем лишь, что Александр Казарский отличился при осаде Анапы и Варны и получил за участие в первой чин капитан-лейтенанта, а за вторую — золотую саблю. Весьма интересна и история, которая этому предшествовала.
К началу Русско-турецкой войны 1828-1829 годов Казарский командовал транспортным судном «Соперник», которое выполняло каботажные рейсы между Севастополем и Керчью. В начале мая он должен был доставить груз в Севастополь, однако из-за «противного ветра» (по крайней мере, таково было его объяснение) не смог этого сделать и вместо этого прибыл в Анапу, где тогда находилась эскадра под командованием Алексея Грейга. После чего обратился к Грейгу с просьбой перевести его корабль с статус боевого.
В любых других условиях, подчёркивает Абаев, эта попытка вряд ли увенчалась бы успехом. Но свою роль сыграло несколько факторов, на которых останавливаться не будем, в том числе потребность эскадры в определённого рода судах. Грейг инициативу оценил и приказал вооружить «Соперника», превратив его в бомбардирское судно. Так решительный и смелый офицер начал свой путь к славе.
К счастью, непреодолимым препятствием на этом пути не стал скандал, связанный с братом Василия Семёновича Казарского Григорием. Он, как и Александр, был переведён на Дунайскую флотилию, где родственники одновременно служили на протяжении 4 лет. После этого жизнь их развела, а в 1823 году Григорий Семёнович был арестован и сослан на каторгу за так называемый «семейный проступок» — «блудное сожитие» со своей родной сестрой. Сестра же и вовсе была осуждена не только за «прижитие» от родного брата детей, но и за их последующее убийство.
Позже, уже после подвига брига «Меркурий», когда «блестящий Казарский», как отозвался о нём Пушкин, был представлен императору и тот пообещал выполнить любую его просьбу, обласканный светом герой попросил смягчить участь его родственника. В результате тот был освобождён от каторжных работ и направлен в армию простым солдатом, после чего следы его теряются.
При всём негативном отношении к содеянному Григорием Казарским нельзя не признать, что поступок Александра был и благородным, и смелым: ведь попросить он мог о чём угодно, к тому же не напомнив лишний раз императору о скандале.
«Пылкая преданность всему прекрасному»
На бриге «Меркурий» Казарский сначала служил под командованием Аристарха Конотопцева (тот был командиром брига с 1822 по 1826 год), который всегда восхищался молодым коллегой, «называл его удивительным офицером» и отмечал всегдашнюю его «благонамеренность, непоколебимую твёрдость и пылкую преданность всему прекрасному». «Меркурий» на тот момент был кораблём новым: он был заложен в 1819 году и, как считается, был построен из крымского дуба. На самом же деле преобладал дуб польский: его было использовано 750 стволов, а его крымского собрата — 540.
Руководил строительством Иван Яковлевич Осминин, незадолго до этого учившийся новым кораблестроительным веяниям в Англии. При этом Осминин использовал метод Сеппингса, благодаря которому корабль становился более прочным, но и более тяжёлым и тихоходным. От других русских бригов его детище отличалось меньшей осадкой и вёслами, которыми, правда, практически не пользовались.
Вооружение «Меркурия» было достаточно стандартным для такого корабля, а его карронады — достаточно точными и скорострельными. Но больше они подходили для ближнего боя: никто и представить не мог, что бригу придётся сражаться с большим линейным кораблём. Однако успех боя, который позволил имени Казарского сохраниться в веках, объяснялся, видимо, не только вооружением и военным искусством командира и всего экипажа.
В воспоминаниях Сущева есть слова о «верёвках истинной преданности и уважения», которыми были «повязаны» члены экипажа. А чтобы эту преданность заработать, знания морского дела, как пишет биограф и бывший подчинённый Казарского, мало — нужно знать людей и иметь здравый смысл. Кстати, значительную часть экипажа «Меркурия» — 43 человека — в день боя с турецкими кораблями, по словам историка, составляли старшие юнги. Теоретически это могли быть подростки в возрасте от 12 до 17 лет — по достижении этого возраста они становились матросами второй статьи. Но скорее всего юнгам с «Меркурия» было 15-17 лет. Что, конечно, тоже поразительно.
О самом бое написано много, поэтому упомянем лишь о некоторых наиболее интересных моментах. Погоня турок длилась несколько часов, и всё это время, по свидетельству членов экипажа, на «Меркурии» царило полное спокойствие. О многом говорит тот факт, что после окончания боя всем выдали по чарке водки и ужин — то есть пища на корабле, который 8 часов сначала уходил от погони, а затем сражался, была приготовлена, как и в любой другой день.
Вопреки общепринятому мнению, Евгений Абаев утверждает, что сражаться «Меркурию» пришлось с кораблями «Селемие» и «Буруч-у Зафер» (Burc i Zafer, Büruç-u Zafer). Второе название можно перевести как «Созвездие победы». Наши историки всегда пишут о «Селемие» и «Реал-Бее».
Но «Реал-бей», говорит историк, не может быть названием судна — это обозначение его статуса, соответствующего младшему флагману. Настоящее же название было обнаружено в одной из диссертаций, написанных на турецком языке турецким учёным. Хотя, в принципе, в этой стране вспоминать о «Меркурии» не любят. Что и понятно.
Воспоминания о том бое оставили сразу несколько членов экипажа. Штурманский ученик I класса Федор Спиридонов вспоминал: каждый знал, где должен находиться и что делать, всё было готово к бою, важные снасти прихвачены в нескольких местах. Чтобы вернее уйти от преследователей, решено было использовать и вёсла, но они дали очень мало — скорость увеличилась примерно на 2,5 км в час.
Самому Спиридонову было поручено следить за греблей по правому борту. Все были спокойны, Казарский подбадривал команду даже тогда, когда ядра уже начали долетать до брига и палуба покрылась мусором и сбитыми снастями. Одну из трёхфунтовых пушек матросы буквально на плечах перенесли с носа на корму, где она была нужна. Чтобы уменьшить риск попаданий, «Меркурий» постоянно маневрировал, меняя галс. В результате два турецких корабля, стремившиеся взять бриг в клещи, постоянно мешали друг другу.
О некоторых особенностях того боя порталу ForPost рассказал в 2022 году советник Российской академии ракетных и артиллерийских наук, представитель международного общества исследователей Крымской войны в Севастополе Юрий Куликов. Умелое маневрирование буквально спасло корабль, но в конце концов турки поняли, что нужно что-то менять, и начали давать друг другу пространство для манёвра. Однако успеха это уже не принесло: команде «Меркурия» удалось сначала сбить бушприт «Селемие», а затем вывести из боя и второй корабль.
Ещё одно общепринятое мнение — что решение сражаться до последнего и, если не будет другого выхода, взорвать корабль вместе с турками было принято на собрании офицеров. Евгений Абаев описывает эти события иначе. По его словам, Казарский лично обошёл всех и с каждым поговорил. Решение действительно было всеобщим, взорвать же корабль в роковой момент вызвался выдававший боеприпасы 18-летний мичман Дмитрий Притупов.
Кстати, в этом смысле у «Меркурия» были предшественники, которым, в отличие от экипажа брига, пришлось-таки пойти на крайнюю меру. В 1737 году аналогичным образом поступил незаслуженно забытый русский офицер, француз по национальности Пётр (Пьер) Дефремери.
Бот под его командованием был окружён в Азовском море турецким отрядом из 1 корабля, 30 галер и мелких судов. Сознательно посадив его на мель и высадив команду на берег, Дефремери остался на судне в компании двух подчинённых. При приближении неприятеля они выстрелили из всех пушек, рассыпали по палубе порох и, когда турки начали брать бот на абордаж, взорвали и их, и себя.
Ещё один подобный пример подал потомкам Христиан Иванович Остен-Сакен. 20 мая 1788 года он столкнулся возле устья Южного Буга с 11 турецкими гребными судами. Попытка прорыва не удалась, и Остен-Сакен, также отправив 10 членов экипажа на берег в лодке, подпустил неприятеля на минимальное расстояние и взорвал своё судно вместе с четырьмя турецкими галерами. При этом погибло 43 русских матроса.
Но вернёмся к «Меркурию», в истории которого нужно отметить два неприятных обстоятельства. Первое общеизвестно — хоть и говорил, по воспоминаниям его подчинённых, Александр Казарский перед боем, что сдаться неприятелю для русского человека немыслимо, как раз в это время за сражением наблюдал с борта одного из турецких кораблей ранее сдавшийся врагу вместе со своим фрегатом «Рафаил» Семён Стройников. При этом вину свою, подчёркивает Евгений Абаев, Тройников позже пытался переложить на другого офицера, который к тому моменту был уже мёртв и, соответственно, оправдаться не мог.
Второй факт менее известен: по словам историка, экипаж «Селемие» был многонациональным. В том числе на его борту находилось как минимум 60 служивших здесь нижних чинов из числа задунайских казаков, во время боя кричавших команде «Меркурия» «сдавайся, убирай паруса».
Два сына Стройникова — а они тоже были морскими офицерами — за отца, к счастью, не ответили: оба участвовали в обороне Севастополя, оба дослужились до контр-адмиралов, а один из них, Александр, отличился и в Синопском сражении. Сам Семён Стройников, видимо, мог сыграть определённую роль в судьбе «Меркурия»: по воспоминаниям турецких офицеров, он, находясь на палубе, говорил им, что Казарский, которого он хорошо знает, будет сражаться до последнего и в конце концов взорвёт бриг вместе с ними. Повлияло ли это на настроение неприятеля, утверждать не берёмся. Главную роль в любом случае сыграли умения и настрой экипажа русского брига.
Новый путь
Вскоре о подвиге «Меркурия» и его командира узнал весь просвещённый мир. Переменилась и жизнь Казарского: он был назначен флигель-адъютантом его величества, призванным исполнять особые поручения. Сначала последовала поездка в Англию: во-первых, чтобы поприветствовать нового короля Вильгельма IV — по словам Евгения Абаева, возможность увидеть прославленного героя была своего рода подарком королю, который и сам в молодости бороздил моря в качестве мичмана. Но Казарский использовал проведённое в Англии время, чтобы узнать как можно больше о флотских нововведениях — благо, показывали ему все самые современные достижения. Предложений об усовершенствованиях на русском флоте, которые он подал после возвращения, было так много, что рассматривать их, по словам Евгения Абаева, закончили только в 1852 году. Хотя дело тут, предположим, могло быть не только в объёме предложений, но и в медлительности нашей бюрократической машины.
Во время эпидемии холеры, которая к 1831 году добралась до Санкт-Петербурга, Казарскому было поручено руководить карантинным караулом в Петергофе, где находилась императорская семья. Затем, уже в чине капитана 1 ранга, он инспектировал состояние больниц и тюрем в ряде городов и их соответствие выделенным на них финансам. При этом был выявлен ряд нарушений — в городе Петровске Пензенской губернии, например, финансовая отчётность прекратила своё существование за полгода до инспекции.
Побывал герой и в тех местах, где позднее был построен Беломорско-Балтийский канал. Планы построить здесь судоходный канал существовали уже тогда, и Казарский, задачей которого было этот проект оценить, его поддержал: так доставка грузов между Онежским озером и Белым морем становилась значительно дешевле и проще. Тем не менее проект был признан неудачным, а Казарский направлен в Севастополь — наблюдать за строительством нового адмиралтейства.
Указав на допущенные при строительстве ошибки, флигель-адъютант вернулся в Санкт-Петербург, но пробыл там недолго: в феврале 1833 года его направили в Одессу, на этот раз — организовывать 2-й и 3-й десантные отряды Босфорской экспедиции. И с этой задачей, по словам историка, он справился успешно, хотя и не без сложностей. А затем ему предписано было ехать в Николаев, где Александр Казарский и скончался.
В то, что он был отравлен, Евгений Абаев не верит. Предупреждая негодующие комментарии, напомним, что такого же мнения придерживается и Любовь Ульянова, подробно объяснившая свою позицию в опубликованном на ForPost материале «Загадка смерти скрывает от потомков Казарского – человека». Эту статью интересно прочитать уже потому, что она содержит много фактов, касающихся последних лет жизни Александра Казарского. А также объясняет, почему не внушают особого доверия внезапно всплывшие аж в 1886 году воспоминания некоей вдовы Фаренниковой — именно после этой публикации версия об отравлении получила широкое распространение.
Евгений Абаев подробно останавливаться на этом моменте не стал, сказав лишь, что Фаренниковой также не верит. В том числе и потому, что этому противоречат записи в дневнике самого Казарского.
Об этом документе нужно сказать отдельно: о существовании дневника, как рассказал Евгений Абаев ForPost, известно давно, однако в основном он цитируется в той части, которая касается подготовки к бою.
«Но недавно в документах, касающихся босфорской экспедиции (а это большое дело, около 250 страниц), я нашёл сделанные небрежным почерком записи, сделанные, видимо, просто для себя. Это тоже фрагмент дневника, который остался в посмертных бумагах, которые были опечатаны и сохранены. Ими долгое время никто особенно не интересовался, но сейчас они хранятся в Российском государственном архиве Военно-Морского Флота, и нам прислали их фотографию высокого качества», — рассказал историк.
Из этих записей, как стало понятно, можно сделать вывод, что ещё в Одессе Казарский простудился, гуляя по городу после (или во время?) дождя. 30 мая (по старому стилю) он прибыл в Николаев, 2 июня серьёзно заболел — настолько, что 9 июня слёг, а 16 июня скончался.
Всё это, по словам Абаева, плохо согласуется с воспоминаниями Фаренниковой о последних днях жизни легендарного человека. Но мы делать никаких выводов не станем, ибо оснований для этого у нас нет. Всё сказанное, подчеркнём ещё раз, можно воспринимать по-разному — и соглашаться, и яростно оспаривать. Подвиг Казарского и его подчинённых (а имена абсолютно каждого, напомним, благодаря кропотливой работе в архивах нанесены теперь на карту-памятник бригу «Меркурий» на возрождённом Матросском бульваре) всё равно останется в веках — потомству в пример. Хотя лучше бы, конечно, потомкам нашим никогда и ни с кем воевать не пришлось.
Ольга Смирнова