— Главное событие мировой политики этого года — победа на выборах президента США Дональда Трампа и его первые действия на посту президента. Но, казалось бы, где Трамп, и где — Челябинская область? Насколько то, что будет происходить в Челябинской области, зависит от Дональда Трампа?
— Я, конечно, не сертифицированный геополитик из телевизора, могу рассуждать лишь как социолог и историк.
Прежде всего, сегодня мы живем в очень проницаемом глобальном мире. Он проницаем всячески: информационно, экономически, политически, социально, культурно. Когда, условно говоря, взмах крыльев бабочки на берегу Атлантики может сказаться бурями и торнадо на побережье Тихого океана.
И нас это касается не в меньшей степени. Даже СССР не был полностью независим и замкнут в себе, а уж сейчас… Россия — не автаркия, а часть глобальных рынков. И те события, которые на них происходят, конечно, влияют и на нашу страну. И на Челябинскую область, в том числе.
Я, прежде всего, говорю о рынках ресурсов — углеводородов, металлов, энергии, продовольствия. Но это и рынок человеческих рук и умов, глобальный рынок влияет и на процессы миграции трудовых ресурсов — как квалифицированных, образованных специалистов, так и слабо квалифицированных рабочих, которые, к слову, в равной степени нужны экономике Южного Урала.
В этом смысле и наша страна, и наш регион, и Челябинск как город, сейчас конкурирует в мировом пространстве с десятками тысяч других городов, областей, с сотнями стран. Мы бьемся за качественных специалистов точно также, как и какие-нибудь Карачи, Атланта, Бангалор или Нордхаузен.
Есть и внутристрановая конкуренция. И это очень заметно. Например, вам, медиа, нужны хорошие корреспонденты или квалифицированные райтеры. И вы за них уже очевидно конкурируете скорее с Екатеринбургом или даже Москвой, а не между собой в Челябинске. Идут процессы выравнивания, в том числе по зарплате. Если работодатель хочет качества, ему придется за него платить, хоть в Москве, хоть в Хабаровске. Люди, обладающие нужными компетенциями высокого уровня, на самом деле, хотят примерно одну и ту же зарплату, живут ли они в Екатеринбурге, Челябинске или Белграде.
Есть, конечно, локальные особенности. Так, в Челябинске исторически очень маленький, узкий рынок специалистов гуманитарных профессий, компетенций. Они здесь, в общем, никогда не были особо нужны. С точки зрения стратегии развития региона это большая проблема, хотя она все еще так и не осмысливается.
Говоря же о Трампе… Это очень крупная бабочка. И крылышками машет, бяк-бяк, будь здоров. Конечно, мы зависим от его действий. Прежде всего, речь о конфликте с Украиной. Как вы видите, настроен президент США решительно, и уже поговорил и договорился о встрече с Владимиром Путиным.
И вот поговорили Трамп с Путиным по телефону — и тут же капитализация российского фондового рынка в виде котировки акций на Московской бирже выросла на 500 миллиардов рублей. А среди тех, чьи акции торгуются на ней — в том числе и челябинские компании.
Надо четко понимать, что военные действия чаще всего плохо сказываются на конкурентности и благополучии воюющих стран. Да, специальная военная операция, особенно на первом этапе, позволила руководству России мобилизовать элиты, решить достаточно много серьезных и не решавшихся до этого задач — экономических, политических, управленческих и так далее. В последние два года де-факто произошел передел на многих рынках, ушли одни собственники (в основном, находившиеся за границей), пришли другие. Частью этого процесса стала и национализация собственности ряда предпринимателей Южного Урала. Но в перспективе надо помнить, что наша система очень хрупка, и растущая нагрузка на нее может быть крайне опасна.
Однако помимо текущих событий есть и большие тренды, процессы в мировой экономике, мировой политике. И вот тут важно, что для Трампа окажется важнее — внутриамериканская повестка, взаимоотношения США и Китая, США и Европы, израильско-палестинский конфликт или вот мы с Украиной. Россия, наша область, не так уж сильно зависят от его решений в моменте, тактически. А вот в средне– и долгосрочной перспективе то, что будет делать президент США, конечно, скажется и на нас, и на всем мире.
— Удивительно, как быстро переметнулись к Трампу от, казалось бы, традиционных для себя партнеров-демократов, практически все лидеры американского IT — помимо Илона Маска это Марк Цукерберг, Джефф Безос и многие другие.
— Для бизнеса свойственно присоединяться к победителю. Он адаптируется к любой ситуации.
Пока понятно, что геополитические приоритеты у администрации Трампа иные, нежели у его предшественника. Конкретно сказать, как именно его курс повлияет на нас, пока трудно. Пока видно лишь заявленное желание прекратить конфликт России и Украины. На каких условиях — это уже совершенно отдельный вопрос, но даже такое желание уже благоприятно воздействовало на российскую экономику.
Мы видим, что сейчас есть окно возможностей. Пока оно открыто.
— Хорошо. Представим, что завтра заканчивается СВО. Но разве процессы в экономике тут же развернутся в другую сторону? В конце концов, вряд ли остановится тот же оборонно-промышленный комплекс — потраченное оружие и боеприпасы надо восполнять на случай новых конфликтов…
— Главное, что может измениться — это возврат России на мировые рынки, в первую очередь, в Европу. Энергоносители, удобрения, лес, продовольствие — все это многие европейцы продолжали бы у нас закупать (и кое-что покупают втихую, тот же сжиженный газ), но до остановки конфликта это политически невозможно.
В Европе идут свои политические процессы: в ряде ведущих стран Союза либо у власти, либо на пути к власти находятся те силы, которые хотели бы возобновления экономических отношений с Россией. И это уже будут совершенно другого уровня деньги и экономические последствия для нашей страны — в том числе, и для жителей Челябинской области.
— В последние годы сложилась ситуация, когда внешняя ситуация вокруг нашей страны самым серьезным образом влияет на внутреннюю политику. Скажите, как на ваш взгляд, за это время изменились внутренние требования к элитам, к регионам и региональным властям? Тот же губернатор Челябинской области Алексей Текслер ведь в 2019 году заходил во власть в совсем другой реальности (до КОВИДа и до СВО), и, скорее всего, под совершенно другие задачи…
— Если мы о KPI для губернаторов, то про это лучше спросить профильных сотрудников органов власти, которые вынуждены работать, исходя из этих требований федерального Центра (улыбается).
Что же до нашего общества, то одно из его основных качеств — высокая адаптивность к практически любой жизненной ситуации. Особенно у тех, кто постарше, и успел повидать на своем веку несколько вооруженных конфликтов разного масштаба (а те, кто жил в республиках бывшего СССР и после переехал в Россию — еще и гражданские войны), распад государства, почти добрый десяток экономических кризисов самой разной природы и разных последствий… Словом, есть, отчего появиться такой вот сверхвысокой адаптивности.
Другое качество, свойственное нашему населению — это так называемая «вненаходимость», которую прекрасно описал Алексей Юрчак в книге «Это было навсегда, пока не кончилось» (в ней понятие «вненаходимости» описывается как «третья позиция, отличная от подчинения и сопротивления советской власти», и означавшая, например, скорее формальное соответствие и следование ритуалам политической реальности — произнесению «правильных» слов на партийных и советских съездах и собраниях, — а потом возврат к своей «нормальной» жизни, которая могла включать прослушивание западной рок-музыки или радио, и рассказывание политических анекдотов — прим редакции).
Вненаходимость эта по отношению к государству — это в том числе замкнутость в своей частной, семейной жизни, умение выстраивать горизонтальные контакты и связи, которые часто просто не видны никому, в том числе властям…
Люди привыкли. Привыкли к ситуации внешнего конфликта, изоляции, к милитаризации, к СВО, которая уже коснулась многих лично.
Как это отразится на обществе в будущем — кто знает. Мы пока ориентируемся на некие кейсы, которые нам известны из прошлого — «афганский» и «чеченский» синдромы, или годы после Великой Отечественной войны.
При этом как практикующий социолог я часто провожу различные фокус-группы, и пока не наблюдаю того страха, который когда-то вызывала тема, связанная с коллективизацией, раскулачиванием, репрессиями в 30-е годы. Люди сейчас готовы активно заявлять и отстаивать свою позицию. Да, на каких-то стадиях часть опасается, прежде всего, бюджетники. Но! Удивительно, но нет более негативно настроенных людей по отношению к власти, нежели именно те самые «рядовые бюджетники». И это недовольство проявляется очень сильно.
— Почему?
— Качество жизни у бюджетников, мягко говоря, не растет. Зарплаты-то остались прежние. Они смотрят на заработки в ВПК, смотрят на растущие ценники в магазинах, (инфляция-то у нас самая большая именно в потребительском секторе)… А нагрузка на работе только растет, как и ответственность за ошибки. Работа начинает занимать все время, и продуцировать все бОльшее количество самой разнообразной отчетности и прочей документации…
В итоге бюджетники получают все меньше и меньше бонусов от выражения своего лоялизма. «Спасибо» им еще говорят, но тоже уже не так, как раньше.
И люди своего недовольства не скрывают. Страха, боязни открыто высказываться я у них не замечаю. Более того, все чаще даже старики-пенсионеры, которые обычно боятся всего, начинают открыто говорить о неверии тому, что подается в официальных медиа… Повторюсь, это люди, стоящие на абсолютно лоялистских позициях к власти.
— Но будет ли от этого эффект?
— Это даст эффект, который может проявиться в падении рейтингов власти до уровня 2018 года. И отсутствие ярких политических и экономических успехов делают эту вероятность все сильнее.
Проблема здесь в том, что в самой основе нашего государства лежит очень серьезное, базовое, системное противоречие между крайне левой идеологией общества, и на самом деле правой идеологией государства.
То, что говорят, что у нас нет идеологии — это ерунда. Да, идеологии как осознанной доктрины, которая транслируется, и лежит в основе общества — этого нет. Но идеология как представление об идеальной модели общества, о политических идеалах, об идеальном устройстве общества — конечно же, есть.
Спросите практически любого, хоть на улице, хоть в университетской аудитории, как должно быть устроено общество. 9 из 10 ответят, что оно должно быть более социально, более справедливо, что необходимо поддерживать бедных и, грубо говоря, помогать встать на ноги упавшим. Что экономика — это когда государство отвечает за то, чтобы дымили заводы, у людей была работа, а в магазинах были товары по доступным ценам. Никакого понимания, как работает рынок, у людей нет, и желания в этом разбираться — тоже.
Однако в России, как и в большинстве стран мира, либерально-рыночная экономика. У нас сейчас очень прагматичное, технократическое государство, которое нажимая на определенные кнопки, получает тот или иной результат. А технократия означает, в том числе, опору на науку — науку об экономике, науку об обществе в том числе. А они либеральны. Либерализм возникает не от того, что кто-то кое-где у нас порой хочет… нетрадиционых отношений, а потому что хочется правильно работающей, эффективной экономики, работающей с минимальными издержками и максимальной выгодой для инвестора. Все!
— Но если у нас государство такое правильное, технократичное, с опорой на науку, то почему вложения в образование у нас, мягко говоря, не то, чтобы росли?
— Потому что это невыгодно! Не-вы-год-но! Особенно если горизонт планирования краткосрочен.
Если вы думаете на долгий срок вперед, то тогда заниматься инвестициями, которые принесут свой эффект через много лет, эффективно. Но для того, чтобы думать наперед на десятилетия, нужно быть ну очень уверенным в будущем и в себе. В своем будущем, в будущем страны, мира… Надо быть китайцами. Либо Рокфеллерами старых времен, 19-го века. Которые думали на век вперед.
У нас сейчас другая ситуация. Россия — нестабильный рынок. В том числе в политическом плане. А «длинные» инвестиции на нестабильном рынке — это против любой интуиции.
Я думаю, эту нестабильность на самом деле прекрасно понимает и наше первое лицо. И создать систему, работающую стабильно, в том числе систему преемственности власти — это ключевая задача. Так что, думаю, что определенные эксперименты с институтами власти у нас еще будут. Это если мы вернулись к теме требования к элитам, в том числе на местах…
— Давайте о более конкретных, приземленных, тактических вещах. Наша область в этом году — в самой середине трехлетнего избирательного цикла. В 2025-м важнейшие выборы в регионе — это избрание нового созыва Законодательного собрания области. На ваш взгляд, много ли будет неожиданностей в эту кампанию?
— Если говорить о крупных структурах, о партийной системе, то многое зависит от задач, стоящих перед региональными отделениями политических партий.
Скажем, у «Справедливой России» задача — взять реванш за провал на выборах в Городскую думу Челябинска, на которых они не получили даже того, что могли бы, не говоря уже о том, на что пытались замахнуться.
Кроме того, для них это в очередной раз и вопрос собственно политического выживания, потому что вся партия перед выборами в Государственную думу 2026 года опять висит, что называется, «на волоске». Это же было и в 2020-м, но в тот раз обошлось.
Если же история «Справедливой России» закончится перед выборами 2026-го года, то результат на выборах челябинского ЗСО за год до них важен лично для Валерия Гартунга — это вопрос ценности региональной партийной структуры «эсеров». Появление новой левой партии весьма вероятно, запрос на нее в обществе отчетливо фиксируется социологами, и те, кто унаследуют «Справедливую Россию», будут крайне заинтересованы в сильных региональных кадрах.
Федеральное руководство ЛДПР пытается перезагрузить партию, сохранить, а то и расширить базу своих сторонников. И это, надо сказать, им отчасти удается. В любом случае, после смерти Жириновского ЛДПР не превратилась в «партию-призрак». Плюс им повезло с повесткой — СВО, антимигрантская тематика… В общем, снова «мы за бедных, мы за русских». ЛДПР — вне сомнения, один из бенефициаров той идеологической ситуации, что сейчас сложилась в стране.
Им на руку играет и общий рост ксенофобии в обществе, лишь отчасти связанный с антимигрантской повесткой. Это довольно любопытный момент, поскольку наиболее ксенофобски настроенными выглядят представители старшего поколения, то есть те, кто, по идее, воспитан при СССР, в духе интернационализма, и все такое. Именно от бабушек — «божьих одуванчиков» чаще всего слышишь про «чурки понаехали», «говорят не по-нашему». И при этом эти же пожилые люди чаще всего сдают мигрантам жилье и ходят к ним за дешевыми овощами в киоски.
Вот эта вот «вненаходимость», о которой мы говорили, проявляется порой самым экзотическим способом. При этом ксенофобия — это, конечно же, отражение самых обычных страхов людей, которые в силу возраста стали просто физически слабы, а многие бабушки остались одиноки — у мужчин в России более ранняя смертность.
— С «эсерами» и ЛДПР ясно. Что другие партии?
— Думаю, что большие амбиции у «Новых людей». Сегодня, в условиях идеологического раскола, протестно настроенная часть населения может прийти к ним. Причем их число, думаю, растет за счет среднего возраста и молодежи, и именно потому, что партия ассоциируется с современностью, а не со вчерашним днем. Тем, кому хочется думать о прогрессе, развитии, будущем, также импонирует этот политический бренд.
Кроме того, мы видим, что в процессе прошлогодних муниципальных выборов к челябинским «Новым людям» перешла часть активистов «Справедливой России». И этот процесс может продолжиться. В перспективе «Новые люди» могут составить очень серьезную конкуренцию другим оппозиционным партиям в борьбе за протестный электорат.
Что до КПРФ… Мне иногда кажется, что руководству регионального отделения уже настолько ничего не хочется и не надо…
И потом — давайте честно: «коммунисты» во многих регионах давно превратились во франшизу, со своими «держателями» этой франшизы, и их личными экономическими и политическими интересами и «хотелками». В Екатеринбурге эту франшизу «держит» Александр Ивачев, и у них так куча коммунистических лидеров, которые являются крупными бизнесменами, и ездят на «Майбахах» или «Гелендвагенах», в том числе в храмы на церковные мероприятия. В Челябинске интересанты тоже всем известны.
— Может они там сплошные Фридрихи Энгельсы, кто знает.
— Вполне может быть. А эта эклектика, фьюжн с православными коммунистами на федеральном уровне их руководства — ну, дело такое. В любом случае, свои 7 — 10 процентов КПРФ получат. Потому что общество у нас — левое, и свой электорат у коммунистов будет всегда, просто по традиции, за название.
— А закончатся выборы в Заксобрание все равно очередным тотальным большинством «Единой России»?
— Думаю, да. Если говорить о голосовании по партспискам, то ЕР получит примерно половину, а за остальное будут биться те четыре партии, о которым мы только что говорили.
Что до одномандатных округов, то здесь есть некоторая интрига, да и кадровый голод никого не обошел. Многое зависит от тех олигархических команд в регионе, у которых есть ресурсы, как кадровые, так и финансовые.
Главную угрозу создаст опять-таки Валерий Гартунг, который может рассчитывать, максимально оптимистически, на 3-5 округов в Челябинске и Копейске. Другое дело, сможет он заполучить их на деле. Тут, что называется, бабушка надвое сказала.
Возвращаясь же к «Единой России»… Знаете, в поздней Римской империи было понятие «литургия». Но не современное, связанное с богослужением. А значило оно определенное общественное обязательство богатого человека, которое необходимо выполнить. И если ты не смог, что называется, «убежать в кусты», то твоей литургией, обязанностью, могло стать содержание городской стражи или ремонт водопровода. С очень почетным званием, но за свой счет. Хочешь, не хочешь, а куда деваться. Собственно, одна из причин гибели Римской империи заключалась в том, что богатые люди начали слишком часто и успешно уходить от литургий… Кажется мне, что многие бизнесмены все чаще считают участие в публичной политике вот такой литургией.
Но в нашем случае пока не все так печально. И общий итог выборов в Заксобрание Челябинской области довольно предсказуем.
— Алексей, поддались ли вы последней профессиональной моде — заявились ли вы на участие в конкурсе социальных архитекторов. И вообще, как вы относитесь к этот попытке переименовать профессию, что ли?
— Нет, у меня не хватило уверенности в себе (улыбается).
На самом деле история-то важная, и хорошая. В кои-то веки государство решило инвестировать в гуманитарных технологов. Потому что рынку-то они не нужны на самом деле. У нас в стране (и в Челябинской области тоже), повторюсь, очень слабый спрос на гуманитарных специалистов. Потому что это очень длинная инвестиция, а как мы уже говорили, в текущем моменте она всегда невыгодна.
Поэтому в такие вещи нужно вкладываться государству. Особенно если учесть, что мы стоит перед гигантским вызовом, социальной проблемой в ближайшие годы — это возвращение в мирную, надеюсь, жизнь ветеранов СВО. Это очень, очень много людей. «Афганский» и «чеченский» синдромы никуда не делись, теперь к ним прибавится «синдром СВО», и как он себя проявит, сработает, покажет — пока никому не известно.
Ветеранов надо сопровождать, реабилитировать, помогать им, общаться с ними… Иначе куда им — в собес?! Ну ок, в крупных городах эти службы еще как-то работают. А в малых городах и селах? Что он там делать будет? Пить горькую? А затем?
Все это может превратиться в непредсказуемое развитие событий. Люди решительные, с оружием обращаются прекрасно, чувство справедливости обострено до предела…
И наличие достаточного количества специалистов, которые способны и умеют вовремя спрогнозировать и направить в нужное русло те или иные социальные процессы, конечно, необходимо.
Возвращаясь же к политтехнологам и социальным архитекторам — спрос на политические технологии и на политических технологов всегда зависит от рынка. Есть где-то конкурентная политическая борьба, есть люди, готовые потратить на эту борьбу деньги — будут и услуги от профильных специалистов. Не будет спроса — ну, переберутся политтехнологи в социальные архитекторы, бизнесмены, или, по заветам Остапа Бендера, переквалифицируются в управдомы (увы, проблематика ЖКХ не становится менее острой).
Только вот в контексте истории страны надо помнить, что с политтехнологами, как с армией — если не кормить своих специалистов, рано или поздно придется кормить чужих. Если Россия не хочет быть объектом чужих политических манипуляций, надо иметь собственный кадровый потенциал в этой сфере. А уж если есть амбиции играть на мировом политическом рынке — то тем более.
Что же до социальных архитекторов — пока это скорее благое намерение, нежели рынок, где есть спрос и предложение. Уже существует близкая к данной тематике сфера НКО, волонтерства, социальных инициатив. Искренне надеюсь на развитие этого государственного начинания и желаю удачи всем коллегам, которые найдут себя в этом проекте. Нашей области, о чем мы уже говорили, как раз и не хватает именно тех самых социальных архитекторов.
