"Холодная война 2.0" началась. Вашингтон сменил курс и дал Европе по морде

Филип Кунлифф

Мы вступили в новую эру геополитического соперничества. Она охватила мировую политику после начала Россией военной операции на Украине в 2022 году и все чаще называется второй холодной войной. Мир вновь разделился на восточный и западный блоки. Они интенсивно шпионят друг за другом, спорят о торговой политике и противостоят друг другу в Совете безопасности ООН. Они расширяют свои ядерные арсеналы и планируют грандиозные космические проекты, включая колонизацию Луны и даже других планет, одновременно пытаясь сдержать экономический и технологический прогресс друг друга. Они создают конкурирующие альянсы, НАТО обретает партнера в Шанхайской организации сотрудничества, и они борются за лояльность крупных государств, таких как Индия и Бразилия, которые еще не определились, на чью сторону встать. В других регионах косвенные противники ведут прокси-войны (пример — Украина) и организуют перевороты в Африке, пытаясь обеспечить себе доступ к важнейшим промышленным минералам — литию, кобальту, урану. В некотором смысле, можно сказать, что первая холодная война так и не закончилась.

Есть четыре варианта "обмена территориями" между Россией и Украиной. Вот как они выглядят

Однако между холодными войнами 1.0 и 2.0 есть по крайней мере одно существенное различие. В холодной войне 1.0 идеологический спор между левыми и правыми напрямую отражался в геополитическом конфликте. Первая холодная война была испытанием силы государств, измеряемой военной мощью и степенью дипломатического влияния страны. Но это была также конкуренция между социальными системами, политическими концепциями и противоборствующими идеологиями: капиталистические рынки Запада против социалистической плановой экономики Востока. Это было испытанием того, сможет ли конкурентный многопартийный либерализм получить от своих граждан больше политической легитимности по сравнению с коммунистическими однопартийными государствами. Таким образом, испытание касалось не только инноваций в области вооружений, но и вопросов прав личности и легитимности государства.

Напротив, идеологические расколы современной холодной войны не соответствуют этим международным противоречиям. Вместо этого они создают гораздо более сложную картину политической напряженности и геополитического соперничества. Да, Китаем по-прежнему руководит Коммунистическая партия, пришедшая к власти в 1948 году, но Китай не является поборником левых идей, каким был СССР. В Пекине теперь есть фондовая биржа — третья по величине в Китае после Шанхая и Шэньчжэня — и, по некоторым оценкам, в Китае больше миллиардеров, чем в самих США. Многие из этих миллиардеров сделали свое состояние после того, как Китай начал интегрировать свою экономику в мировую. СССР был частью СЭВ, автономного торгового режима восточного блока, который изолировал своих членов от мировой экономики, однако экономики Китая и США глубоко взаимосвязаны. Об этом свидетельствует сложность переговоров по пошлинам, которые в настоящее время ведутся между торговыми представителями двух стран.

В то же время военно-морские силы двух держав угрожают друг другу в Тихом океане. Напряженность между странами реальна, но реальна и их взаимозависимость. Каждая сторона представляет одно из двух крыльев глобального капитализма, с промышленным капиталом, сосредоточенным в Китае, и финансовым капиталом в США. Хотя Дональд Трамп громко обвиняет Китай в краже американских рабочих мест и экспорте ядовитого фентанила американским потребителям, он и его администрация относительно сдержанно критикуют китайский режим. Это логично, если учесть, что Китай, как и США, является капиталистической страной и, следовательно, не представляет идеологической угрозы для глобального лидерства США. Ирония заключается в том, что по мере роста промышленной мощи Китая его идеологическое влияние ослабевает. "Красный Китай" никогда не был идеологически сильнее, чем в период расцвета маоизма, когда страна была гораздо слабее. В то время "Красный Китай" стремился вдохновить легионы бедных крестьян третьего мира на глобальную партизанскую войну, а также привлечь на свою сторону радикально настроенных студентов западных университетов. (Впечатленные Китаем, "Черные пантеры" продавали экземпляры "Маленькой красной книжицы" Мао Цзэдуна, чтобы собрать деньги на оружие.)

Сегодня инвестиции Китая в инфраструктуру помогают странам "глобального Юга" превратить бедное сельское население в городских жителей. Но бывшие западные маоисты, такие как Бернар-Анри Леви, стали неоконсерваторами, одержимыми кровавыми крестовыми походами за распространение демократии на Ближний Восток, в то время как Китай тихо укреплял свое возвышение.

В холодной войне 1.0 идеологический экстремизм маоистов компенсировал относительную слабость Китая по сравнению с военной мощью Советского Союза. Сегодня роли поменялись: теперь Россия занимает относительно более слабую позицию в новом китайско-российском альянсе. Как и следовало ожидать, именно российский лидер Владимир Путин, а не китайский лидер Си Цзиньпин, приложил больше всего усилий, чтобы сделать свою страну альтернативным идеологическим полюсом в международной системе. Путин резко критикует западную гегемонию и пытается выставить себя защитником глобального консерватизма и семейных ценностей против распространения транснационального западного либерализма. Однако сфера идеологического влияния Путина еще более ограничена, чем у Мао Цзэдуна. Его позиция в основном реактивна и оборонительна, а культурная защита православной церкви и "русского мира" по своей природе не имеет большого влияния за пределами России. В то время как Трамп постепенно затягивает узел антироссийских санкций, пытаясь добиться прекращения огня на Украине, неудивительно, что Белый дом не прилагает особых усилий, чтобы критиковать видение Путина о захудалой и искаженной российской вотчине.

Так где же, если не между Китаем и США или США и Россией, проходит ключевая идеологическая линия фронта холодной войны 2.0? Эта линия проходит не столько между Востоком и Западом, сколько внутри самого Запада: между США и Европой. То, что США ведут идеологическую холодную войну с Европой, наиболее заметно в дипломатии вице-президента Трампа Джей Ди Вэнса. Вэнс начал эту идеологическую атаку в своей необычной речи, произнесенной на Мюнхенской конференции по безопасности в феврале, когда он спокойно и методично разобрал печальную историю европейских государств в области индивидуальных свобод и демократических прав. Он раскритиковал вмешательство ЕС в президентские выборы в Румынии в прошлом году и даже упомянул британского активиста против абортов Адама Смита-Коннора, арестованного в 2024 году за молчаливую молитву у клиники, где делают аборты. При этом Вэнс использовал ту же манеру и тон, что и американские лидеры, когда они говорили о подавлении народного сопротивления в Восточном блоке и жестоком обращении с советскими диссидентами, такими как физик Андрей Сахаров или писатель Александр Солженицын. После своего выступления Вэнс встретился с лидером партии "Альтернатива для Германии" (АдГ) Алисой Вайдель — фигурой, вызывающей презрение европейской либеральной ортодоксии. Во время своего отпуска в Котсуолде Вэнс не только в очередной раз раскритиковал британскую политику в области свободы слова, но и встретился с Робертом Дженриком — диссидентом и соперником нынешнего лидера тори Кеми Баденок.

Когда в последний раз китайский или российский диссидент достигал такой известности, как Смит-Коннор, благодаря упоминанию в речи крупного американского политика? Эти уколы исходят не только от Вэнса. Марко Рубио, госсекретарь Трампа, раскритиковал подавление немецким государством национал-популистской партии АдГ как "скрытую тиранию". Лидеры ЕС объединились против нападок Вэнса, а бывший канцлер Германии Олаф Шольц выступил в защиту ограничений свободы слова на континенте. МИД Германии даже выступил в X с критикой Рубио за вмешательство во внутренние дела Германии. Не говоря уже о годах яростных выпадов в адрес Трампа со стороны европейских политиков и обозревателей с 2016 года. Они осуждали его как пророссийского ставленника, демагога и фашиста — только для того, чтобы через несколько лет сгладить остроту своих высказываний. Трамп, который в основном оставил международные идеологические баталии Вэнсу, даже поставил в неловкое положение премьер-министра Великобритании Кира Стармера во время своего недавнего частного визита в Шотландию. Одного упоминания Трампом свободы слова было достаточно, чтобы Стармер начал корчить гримасы и мучительно все отрицать.

Между прошлой холодной войной и ее новым панатлантическим аналогом есть несколько важных отличий. Когда западные лидеры осуждали коммунизм в ходе первой холодной войны, они делали это, утверждая, что централизованная экономика и приватизация частной собственности в Советском Союзе были неизбежным следствием тоталитарного строя. Вэнс, напротив, упрекает европейцев в том, что они отступили от своих идеалов, а не в том, что они преследуют какие-то более зловещие цели. Недавно он также обвинил Европу в самоубийстве цивилизации из-за ее нежелания остановить массовую миграцию. Исторически беспрецедентный приток мигрантов представляет собой не только отход от наследия западной цивилизации, общего для США и Европы, но и нарушение демократического договора элит с народом. Избиратели неоднократно выражали свое недовольство масштабами массовой миграции, но их голоса не были услышаны.

Идеологическая уверенность Вэнса, как он дал понять в своей речи в Мюнхене, основана на демократическом мандате, полученном Трампом. В ответ на нападки Вэнса и его коллег европейские лидеры начинают действовать оборонительно, поскольку они привыкли к бюрократическим торгам в залах брюссельских комитетов, а не к общению с европейскими избирателями. Как и в любой холодной войне, обе стороны уклоняются от прямых столкновений: они спешно отступают, пытаются наладить отношения и дают заверения в прочности союзов. Но основная политическая тенденция очевидна.

"Сначала диагноз". Вот чем больны немецкие политики — и это не лечится

Эта евро-американская идеологическая холодная война отражает глубинные политические и даже экономические разногласия между США и Европой. ЕС не только цепляется за свою устаревшую политическую модель — наднациональный торговый блок, предназначенный для технократического регулирования глобализации, — но и остается идеологически и стратегически приверженным экономической политике той ушедшей эпохи. В повестке дня ЕС по-прежнему значатся многосторонние соглашения о свободной торговле, деиндустриализация и дорогостоящие возобновляемые источники энергии. Администрация Трампа, напротив, опираясь на сильный демократический мандат, стремится реиндустриализировать Северную Америку, введя таможенные барьеры, которые наносят ущерб Европе. Она расширяет использование ископаемого топлива и сокращает зависимость от возобновляемых источников энергии.

Идеологические крестовые походы за границу, в том числе и Вэнса, всегда отражают внутренние потребности. В данном случае MAGA стремится отстоять национальные интересы перед либеральным глобализмом, который продвигают демократы. То, что Вэнс может позволить себе развязать идеологическую холодную войну против Европы, отражает суровую реальность: в нынешней холодной войне значение Европы для США просто значительно меньше, чем в первой холодной войне. Вэнс может позволить себе быть столь резким в критике либерального, глобалистского ЕС, потому что знает, что Европа нуждается в Америке больше, чем Америка в Европе. ЕС зависит от США как в сфере безопасности, так и в сфере энергетики, но мало что может предложить США в их борьбе с Китаем.

В то время как первая холодная война объединила идеологическое и геополитическое соперничество в одно большое двухполярное противостояние, холодная война 2.0, похоже, будет характеризоваться финансовой многополярностью (по мере постепенного ослабления господства доллара), геополитической двухполярностью (между Китаем и США) и идеологической трехполярностью между популистско-демократическими США, либерально-технократическим ЕС и консервативной Россией. Как формально независимое от ЕС островное государство, Великобритания, как и другие державы среднего порядка, может обнаружить, что новый мировой порядок богат возможностями. Кроме того, она выигрывает от более низких пошлин, чем те, которые введены в отношении ЕС. Однако для того, чтобы воспользоваться этими возможностями, необходимо проявить готовность маневрировать в погоне за национальными интересами, а пока наша упорно глобалистская однопартийная система не проявляет особой политической гибкости. Для Великобритании, как и для многих других государств, реализация национальных интересов потребует внутреннего обновления политической системы.