В. Мацарский. Был ли Эйнштейн классическим физиком?

Виталий Мацарский
«Троицкий вариант» №1(420), 14 января 2025 года

Оригинал статьи на сайте «Троицкого варианта»

На этот вопрос¹, на мой взгляд, следует ответить резко положительно. Возможно, это всем ясно и без меня, и я ломлюсь в открытую дверь, но столь часто приходится слышать, что Эйнштейн был бунтарем, революционером, ниспровергателем, что хочется в этом убедиться самому. Да, благодаря ему вся современная физика выглядит совершенно не так, как в начале XX века. И создана она была в основном благодаря его усилиям.

Но какими методами он этого достиг? Каков был его подход? Каков был стиль его мышления? Тут совет дал сам Эйнштейн: «Если вы хотите узнать у физиков-теоретиков что-нибудь о методах, которыми они пользуются, я советую вам держаться такого принципа: не слушайте, что они говорят, а разглядывайте их деяния»². Этим мы и займемся.

Что значит быть классическим физиком? Для наших целей примем, что классическим будет считаться физик-теоретик, который убежден в наличии объективной реальности, существующей независимо от экспериментатора. Кроме того, он придерживается принципа локальности, иногда называемого принципом близкодействия, согласно которому на физический объект влияет только его непосредственное окружение.

* * *

В 1905 году Эйнштейн еще не был светочем и дивным гением. Он считался неудачником и остро это переживал. По получении в 1900 году дипломов цюрихского Политехникума все его однокашники обрели должности ассистентов. Все, кроме Эйнштейна. Он стал лихорадочно искать работу, любую работу — от частного репетиторства до учительства в средней школе, был даже готов пойти работать в страховую компанию — там математики были нужны. На два письма Вильгельму Фридриху Оствальду с просьбой о месте ассистента профессор даже не ответил. Отец был настолько озабочен подавленным состоянием сына, что написал Оствальду трогательное умоляющее письмо с просьбой поддержать Альберта, а может быть, и подыскать ему место. Ответа тоже не последовало.

В оправдание Оствальда нужно сказать, что он был первым и единственным, кто выдвинул Эйнштейна на Нобелевскую премию по физике еще в 1910 году. Сам он получил Нобелевку по химии годом раньше. Оствальд повторил свою номинацию Эйнштейна еще дважды — в 1912-м и в 1913-м.

К 1904 году Эйнштейн опубликовал пять работ по молекулярной физике и термодинамике, которые позже сам назвал никчемными. Это не совсем так, поскольку статьи были добротными и верными (кроме первых двух), но не содержали новизны. Вполне традиционной была и его диссертация о новом методе измерения размеров молекул, опубликованная в 1905 году. Требовалось что-то другое, совершенно новое, привлекающее внимание. Поэтому не кажется случайным, что работой, опубликованной в марте 1905 года, чуть раньше диссертации, стала статья о световых квантах, которую сам Эйнштейн в письме другу Конраду Габихту назвал революционной. Она должна была эпатировать, заставить говорить о себе, разорвать цепь неудач.

Вполне возможно, что размышляя о том, как приложить новорожденное представление Планка о квантах энергии в теории излучения, Эйнштейн не мог не вспомнить о корпускулах Ньютона, о совершенно классических частицах, обладающих массой, импульсом и, конечно, энергией. Эти частицы света простым и естественным образом объясняли вылет электронов из металлов. Обладая достаточной энергией, кванты света выбивали электроны из атомов.

В 1922 году Нильс Бор в своей нобелевской лекции заявил: «Несмотря на свою эвристическую ценность, гипотеза световых квантов, совершенно несовместимая с явлениями интерференции, не в состоянии пролить свет на природу излучения»³. Пикантность этого заявления состоит в том, что Эйнштейну Нобелевская премия за 1921 год была присуждена как раз за объяснение фотоэффекта, основанное на гипотезе световых квантов.

К 1905 году Эйнштейн уже пришел к выводу о том, что в светоносном эфире нет нужды, а потому утверждал: «Без эфира энергия, непрерывно распределенная в пространстве, представляется мне абсурдом»⁴.

Эту же тему он активно обсуждал с профессором Цюрихского университета Альфредом Кляйнером, у которого позднее защитил докторскую диссертацию. «Сегодня я полдня провел у Кляйнера в Цюрихе, объясняя ему свои идеи об электродинамике движущихся тел и беседуя о самых разных проблемах физики. Он не так глуп, как я думал, и вообще славный малый»⁵.

Альфред Кляйнер действительно оказался славным малым. Он не только стал научным руководителем успешно защищенной Эйнштейном диссертации, но и позднее помог ему получить должность в университете, а потом и рекомендовал его на вновь созданную кафедру теоретической физики.

Тут мы подходим к следующей классической работе Эйнштейна, где он изложил специальную теорию относительности (СТО). Называется она «К электродинамике движущихся тел»⁶.

Начинается эпохальная статья с указания на противоречие. «Известно, что электродинамика Максвелла в современном ее виде приводит в применении к движущимся телам к асимметрии, которая несвойственна, по-видимому, самим явлениям». Далее Эйнштейн переходит к изложению собственно теории. «Развиваемая теория основывается, как и всякая другая электродинамика, на кинематике твердого тела, так как суждения всякой теории касаются соотношений между твердыми телами (координатными системами), часами и электромагнитными процессами. Недостаточное понимание этого обстоятельства является корнем тех трудностей, преодолевать которые приходится теперь электродинамике движущихся тел».

Как справедливо заметил Абрахам Пайс, «Сколько инерциальных систем отсчета, столько и времен. В этом суть кинематического раздела июньской статьи Эйнштейна, одного из крупнейших достижений науки как по содержанию, так и по форме»⁷.

В электродинамической части Эйнштейн рассмотрел уравнения Максвелла, самостоятельно вывел выражение для уже полученной Лоренцом силы, названной его именем, получил выражения для эффекта Доплера и аберрации. Чего нет в этой статье, так это самой знаменитой формулы E = mc². Впервые он записал ее в другой статье 1905 года⁸.

Эйнштейн прекрасно понимал, что СТО есть первый шаг, что эта теория применима лишь к частному случаю инерциальных систем, потому она иногда называется частной теорией относительности. Он принялся строить общую теорию относительности (ОТО), справедливую для неинерциальных систем, т. е. для тяготения. Эйнштейн завершил ее после неимоверных усилий 25 ноября 1915 года. Позднее он сам говорил, что СТО создали бы и без него, к этому были очень близки и Анри Пуанкаре, и Хендрик Лоренц. А вот ОТО, по мнению многих физиков, без Эйнштейна была бы, вероятно, создана гораздо позже или не создана вообще.

Остается лишь подчеркнуть, что и СТО, и ОТО являются классическими теориями, построенными с применением классического подхода, с использованием реально ощутимых вещей — часов и жестких стержней в СТО и падающего лифта, в котором незадачливый пассажир не ощущает своего веса, в ОТО. Крупный советский физик-теоретик Игорь Юрьевич Кобзарев с этим согласен: «Если по своему содержанию работы Эйнштейна по частной теории относительности и его более поздние работы по общей теории относительности принадлежали к классической физике (выделено мной. — В. М.) в нашем теперешнем ее понимании, то по своему духу и стилю именно они начинали новый период ее истории»⁹.

В 1905 году Эйнштейн опубликовал также работу по броуновскому движению (сразу после статьи о световых квантах), плюс уже упоминавшуюся статью, где впервые появилась его знаменитая формула. Он «стрелял» в разных направлениях в надежде где-то попасть в цель. А попал во все цели, что равносильно чуду. Недаром 1905 год называют annus mirabilis Эйнштейна, годом чудес. Отметим еще раз, что статьи 1905 года были чисто классическими по своему подходу, но при этом открыли новую эру в физике. Результат, к которому Эйнштейн пришел в работе о световых квантах, был действительно революционным, но достигнут классическими методами с применением классической термодинамики Больцмана. Так Эйнштейн стал революционером поневоле. Как и Макс Планк.

Гипотеза световых квантов показалась настолько дерзкой, так противоречащей волновой теории великого Максвелла, что ей просто не поверили. Физики не могли согласиться с воззрениями Эйнштейна. Но последуем его совету и посмотрим, какими методами он пришел к гипотезе световых квантов.

Анализируя подход Планка, Эйнштейн подметил, что энтропия монохроматического излучения зависит от объема точно так же, как энтропия газа. А если газ состоит из дискретных молекул, то почему бы и свету не состоять из дискретных элементов?

Эпохальную статью марта 1905 года¹⁰ Эйнштейн начинает так: «Между теоретическими представлениями физиков о газах или других весомых телах и максвелловской теорией электромагнитных процессов в так называемом пустом пространстве существует глубокое формальное различие. <...> ...несмотря на полное подтверждение экспериментом теории дифракции, отражения, преломления, дисперсии и т. д., может оказаться, что теория света, оперирующая непрерывными пространственными функциями, приведет к противоречию с опытом, когда ее будут применять к явлениям возникновения и превращения света». И здесь, как в статье о СТО, он первым делом указывает на нестыковку взглядов, их противоречие. Фотоэффект приводил именно к таким противоречиям. Для их устранения и понадобились кванты света.

«Я и в самом деле думаю, что опыты, касающиеся «излучения черного тела» <...> и других групп явлений, связанных с возникновением и превращением света, лучше объясняются предположением, что энергия света распределяется по пространству дискретно», — писал Эйнштейн.

Вся статья построена на последовательном применении термодинамики Больцмана в духе Планка. В результате Эйнштейн приходит к ясному выводу: «Монохроматическое излучение малой плотности <...> в смысле теории теплоты ведет себя так, как будто оно состоит из независимых друг от друга квантов энергии...» Результаты были получены Эйнштейном на основе чисто классического термодинамического подхода и классическими методами.

Похоже, что гипотеза световых квантов вызывала беспокойство и у самого Эйнштейна. Он изо всех сил пытался понять, что же они такое, эти кванты, как заставить их вписаться в волновую картину. Он полагал, что его гипотеза носит временный, переходный характер, о чем говорил неоднократно. Эйнштейн явно не хотел навсегда порывать с Максвеллом.

В 1951 году Эйнштейн писал Мишелю Бессо: «После пятидесяти лет раздумий я так и не смог приблизиться к ответу на вопрос, что же такое световой квант».

Эйнштейн не мог придумать, как совместить две противоречащие друг другу классические теории — теорию истечения Ньютона с его корпускулами, столь похожими на световые кванты, и волновую теорию Максвелла.

Завершив в ноябре 1915 года титанический труд по построению ОТО и немного передохнув, Эйнштейн возвращается к световым квантам. В 1916 году он публикует две работы, в которых получает выражения для импульса и окончательно приходит к выводу, что кванты света есть полноправные частицы. Он пишет Мишелю Бессо: «Я не сомневаюсь больше в реальности квантов излучения, хотя по-прежнему одинок в этом убеждении».

Похоже, еще тогда, в 1917 году, а может быть и раньше, Эйнштейн первым осознал, какая колоссальная проблема возникла для классической физики вместе со световыми квантами. Это ясно из его слов: «...свойства элементарного процесса [спонтанного излучения] <...> делают почти неизбежным создание подлинно квантовой теории излучения».

В 1924 году Эйнштейн узнал о диссертации молодого французского физика Луи де Бройля, которая, казалось давала надежду на примирение волновой и корпускулярной теорий.

Луи де Бройль сделал гигантский шаг. Он предположил, что квантовое выражение для энергии частиц должно быть справедливо не только для фотонов, но и для электронов. Он приписал им «фиктивную сопряженную волну» — «волну-призрак», «волну-лоцман», которая должна была направлять частицу по некой траектории. Тем самым сохранялись черты обеих классических теорий — волновой и корпускулярной.

В начале 1926 года Эрвин Шрёдингер предложил заменить «волну-призрак» для индивидуальных частиц своей волновой функцией для множества частиц. Чуть раньше Вернер Гейзенберг предложил свою матричную механику. Вскоре Поль Дирак опубликовал свое знаменитое уравнение, а затем появилась статистика частиц, названная по имени Дирака и Энрико Ферми. Так началось бурное развитие «новой» квантовой теории — квантовой механики. В 1927 году Гейзенберг предложил принцип неопределенности. Квантовая революция свершилась.

Однако ее «породители» — Планк и Эйнштейн — участия в этом не принимали. Как потом непочтительно некоторые выражались об Эйнштейне, «он почил в Бозе». В то время он уже напряженно работал над объединением гравитации и электромагнетизма.

В 1927 году состоялся пятый Сольвеевский конгресс на тему «Электроны и фотоны». Бор на конгрессе отстаивал «существенно статистический характер интерпретации физического опыта посредством волновой трактовки». Он полагал: «Символический характер всей концепции, может быть, наиболее разительно проявился в необходимости замены обычного координатного трехмерного пространства представлением состояния системы из нескольких частиц в виде волновой функции в конфигурационном пространстве с числом координат, равным числу степеней свободы системы».

Эйнштейн был категорически не согласен со статистическим подходом. «Трудно заглянуть в карты Господа Бога, но я ни на секунду не верю, что он бросает кости и прибегает к «телепатии» (как то следует из квантовой теории в ее теперешнем виде)», — писал он другу. То же он повторил в письме Максу Борну в 1926 году: «Квантовая механика производит очень сильное впечатление. Но внутренний голос говорит мне, что это всё не то. Из этой теории удается извлечь довольно много, но она вряд ли подводит нас к разгадке секретов Всевышнего. Я, во всяком случае, полностью убежден, что Он не играет в кости».

Эйнштейн полагал, что природа не требует выбора между квантовой и волновой теорией, а требует только синтеза обеих теорий, что физиками пока еще не достигнуто.

Хотя Эйнштейн не участвовал в разработке квантовой механики, он внимательно следил за всем происходящим в этой области, признавал, что всё это позволяет достичь значительного прогресса, в 1928 году представил Гейзенберга и Шрёдингера к Нобелевской премии, в 1932 году — одного Шрёдингера, но отказывался считать квантовую механику фундаментальной теорией, ссылаясь на ее неполноту.

Эйнштейн заявил об этом в ставшей знаменитой «статье ЭПР», написанной вместе с Борисом Подольским и Натаном Розеном. В данной статье авторы особо останавливаются на объективной реальности. «При анализе физической теории необходимо учитывать различие между объективной реальностью, которая не зависит ни от какой теории, и теми физическими понятиями, с которыми оперирует теория. Эти понятия вводятся в качестве элементов, которые должны соответствовать объективной реальности, и с помощью этих понятий мы и представляем себе эту реальность», — писали они.

Эйнштейн был убежден в наличии объективной реальности с ее надежной, проверенной веками причинностью, с возможностью в любой момент времени определить положение и скорость любого объекта, описать любое физическое явление классическим языком. Он говорил в 1933 году: «Я всё еще верю в возможность построить такую модель реальности, <...> которая выражает сами события, а не только их вероятности».

Квантовая же механика такие возможности отрицала. Согласно ей, на вопрос, где сейчас находится частица, можно ответить только статистически. Бор полагал, что «в качестве уместного способа выражения можно настоятельно рекомендовать ограничение использования слова «явление», которое должно относиться исключительно к наблюдениям, проводившимся при строго определенных условиях, с учетом всех обстоятельств проведения эксперимента».

Пайс отмечает: «В отличие от тех, кто был уверен в том, что понятие явления с необходимостью включает в себя учет всех конкретных условий эксперимента, в ходе которого проводятся наблюдения, Эйнштейн считал, что нужно искать более глубокие теоретические представления, позволяющие описывать явления вне зависимости от данных условий. Под термином «объективная реальность» он понимал именно это. После 1933 года он был практически единственным, кто полагал, что, хотя квантовая механика логически непротиворечива, она есть лишь некое незавершенное представление более глубокой теории, допускающей описание с применением объективной реальности».

Эйнштейн писал другу молодости Морису Соловину в 1938 году: «Если во времена Маха огромный вред наносила господствовавшая тогда точка зрения догматического материализма, то в наши дни преобладают субъективная и позитивистская точка зрения. Сторонники этой точки зрения провозглашают, что рассмотрение природы как объективной реальности — это устаревший предрассудок (выделено мной. — В. М.). Именно это ставят себе в заслугу теоретики, занимающиеся квантовой механикой. Люди так же поддаются дрессировке, как и лошади, и в любую эпоху господствует какая-нибудь одна мода, причем бóльшая часть людей даже не замечает господствующего тирана».

Убежденность Эйнштейна в наличии объективной реальности была очень глубока. Поступиться ей он не соглашался ни при каких обстоятельствах. Он был готов сам искать объективную реальность, невзирая на то, сколько ему потребуется времени. Здесь уместно привести несколько выдержек из его работ на эту тему.

«В этой статье¹¹ я хочу кратко и элементарно изложить, почему я не считаю метод квантовой механики в принципе удовлетворительным. Однако в то же время я хочу заметить, что никоим образом не собираюсь отрицать того, что эта теория представляет выдающийся, в известном смысле даже окончательный, шаг в физическом познании. Мне представляется, что эта теория будет содержаться в более поздней примерно так, как геометрическая оптика в волновой оптике: связи останутся, но основа будет развита и, соответственно, заменена более широкой».

«Если спросить, что характерно для мира физических идей, независимо от квантовой теории, то прежде всего бросается в глаза следующее: понятия физики относятся к реальному внешнему миру, т. е. они предполагают идеи о вещах, требующих независимого от воспринимающих субъектов «реального существования» (тела, поля и т. д.); эти идеи, с другой стороны, приводятся в возможно более верное соответствие с чувственными восприятиями».

«...я склонен думать, что следовало бы рассматривать описание квантовой механики... как неполное и непрямое описание реальности, которое позже будет заменено опять полным и прямым».

А вот что Эйнштейн писал в самом конце жизни, в 1953 году: «...Можно встать на такую точку зрения: «реальное» есть только результат отдельного наблюдения, а не то, что объективно существует в пространстве и времени независимо от акта наблюдения. Принимая эту чисто позитивистскую точку зрения, можно, очевидно, не думать о том, как понимать «реальное состояние» в рамках квантовой теории. Тогда попытки ответить на поставленный вопрос напоминают борьбу с призраками»¹².

И далее: «Применяемые в наших высказываниях независимые понятия и системы понятий являются творением человека, созданными им орудиями, оправдание и ценность которых основываются исключительно на том, что они позволяют «с пользой» упорядочить ощущения (оправданность). Иначе говоря, применение этих орудий оправдано¹³ постольку, поскольку понятия позволяют «объяснить» ощущения. Только с точки зрения этой оправданности и следует выносить суждение об обоснованности понятий и систем понятий. Это относится также и к понятиям «физическая реальность», «реальность внешнего мира», «реальное состояние системы». Априори нет оснований считать эти понятия логически необходимыми или запрещать их; это решает только оправданность. За этими словами-символами кроется целая программа, которая безусловно служила основой развития физического мышления вплоть до создания квантовой теории: всё должно сводиться к мысленным пространственно-временным объектам и к закономерным связям между этими объектами. В таком описании нет ничего, что было бы связано с эмпирическими знаниями об этих объектах. Например, Луне в каждый данный момент времени приписывается положение в пространстве (относительно некоторой системы координат), независимо от того, наблюдается это положение или нет. Этот способ описания и подразумевают, когда говорят о физическом описании «реального внешнего мира», каким бы ни был выбор элементарных понятий (материальные точки, поле и т. д.), положенных в основу такого описания».

«По моему мнению <...> нельзя отказаться от возможности объективного описания отдельной макросистемы (от описания «реального состояния») без того, чтобы физическая картина мира в известной степени «скрылась в тумане». В конце концов, кажется неизбежным представление, что физика должна стремиться к описанию реального состояния отдельной системы. Природу в целом можно рассматривать только как отдельную (однократно существующую) систему, а не как «ансамбль систем"», — заключает Эйнштейн.

Из приведенных выше цитат Эйнштейна следует, что он постоянно, прямым текстом (хотя и другими словами) заявлял о том, что он классический физик до мозга костей. «Я убежден в наличии объективной реальности, независимой от наблюдателя», —писал он.

Как это ни удивительно, Эйнштейна не слышали, вернее, даже не слушали. Вольфгангу Паули пришлось разъяснять позицию Эйнштейна одному из его ближайших друзей и в прошлом соратнику Максу Борну.

«Эйнштейн дал мне почитать вашу рукопись, — писал не лезший за словом в карман и не признававший никаких авторитетов Паули своему бывшему руководителю Борну 31 марта 1954 года, чуть больше чем за год до кончины Эйнштейна. — Он вовсе не сердится на вас, он лишь сказал, что вы из тех людей, которые никогда не слушают. Это совпадает со сложившимся у меня впечатлением, потому как я не мог узнать Эйнштейна ни по вашим письмам, ни по вашей рукописи. Мне кажется, что вы воздвигли себе ложного Эйнштейна, а затем с большой помпой свергли его с пьедестала. В частности, Эйнштейн не считает понятие «детерминизм» столь уж фундаментальным, как это часто представляется (мне он это говорил неоднократно). Он также не согласен с тем, что якобы использует в качестве критерия приемлемости теории ответ на вопрос, «является ли она строго детерминистской»? Отправной точкой для Эйнштейна является «реализм», а не «детерминизм», откуда следует, что его философский предрассудок иной»¹⁴.

В конце замечательной книги Пайса, где речь идет о мировоззрении Эйнштейна и о попытках построения единой теории поля, чувствуются недоумение и досада автора. Как же его гениальный герой мог не признавать квантовую механику и не считать ее фундаментальной теорией?

Пайс объясняет «слепоту» Эйнштейна так: «Мне кажется, что крупные достижения могут вызвать своего рода шок у их автора, и что чистота теорий относительности подействовала на Эйнштейна ослепляюще». Это заявление можно понять и как завуалированное обвинение создателя СТО и ОТО в «звездной болезни». Вряд ли это так. Эйнштейн понял, что несут с собой кванты, гораздо глубже и гораздо раньше остальных.

Он полагался на свою невероятную физическую интуицию, которая до сих пор его не подводила. Именно эта фантастическая интуиция позволяла ему находить нестыковки, неувязки между различными теориями и предлагать выход из конфликтных ситуаций. Так было дело со СТО, световыми квантами и броуновским движением.

В письме Соловину в 1948 году Эйнштейн сокрушался по поводу взглядов современных физиков: «...Сегодня я читал [парализованной сестре Майе] любопытные аргументы, которые Птолемей выдвинул против мнения Аристарха о том, что Земля вращается вокруг собственной оси и движется вокруг Солнца. При этом я невольно подумал о некоторых аргументах современных физиков: высокоученых и изысканных, но лишенных интуиции».

Убеждения заставляли людей идти на костер, совершать убийства, отправляться на каторгу. Убеждения Эйнштейна обрекли его на одиночество. Он стал в одиночку строить свою единую теорию поля — объединение тяготения и электромагнетизма — в надежде, что в ней появятся частицы. Он решил идти своим одиноким путем.

Его не поддержал никто. Практически все физики сочли Эйнштейна просто старым чудаком, занимавшимся невесть чем, реликтом славного прошлого. Был гений — да весь вышел.

В 1949 году Эйнштейн писал Соловину: «Вы думаете, что я с чувством полного удовлетворения смотрю на дело всей моей жизни. Вблизи же всё выглядит иначе. Нет ни одного понятия, относительно которого я был бы уверен, что оно останется незыблемым. Я даже не уверен, что нахожусь на правильном пути вообще. Современники же видят во мне еретика и реакционера, который, так сказать, пережил самого себя. Всё это, конечно, вопрос моды и объясняется их недомыслием, но чувство неудовлетворенности поднимается во мне и изнутри».

Оставаться в одиночестве Эйнштейну было не впервой. Он был одинок со своим фотоном, в одиночку строил теорию тяготения — и в итоге оказался прав. Видимо, он надеялся оказаться правым и в этот раз.

Эйнштейн понимал, как выглядит в глазах современников, и старался относиться к этому с юмором. Он сообщал Соловину: «...Меня еще высоко ценят здесь как старый музейный экспонат и как своеобразную диковину, но это хобби уже проходит». Вот как он писал о себе: «Я, должно быть, выгляжу страусом, прячущим голову в релятивистский песок, чтобы не видеть зловредных квантов».

* * *

Подведем итоги. Эйнштейн не был бунтарем, ниспровергателем и революционером. Не был он и реакционером. Он был классическим физиком и пользовался классическими методами. Объективная реальность была для него важнее всего. Судьба распорядилась так, что именно его работы произвели революцию в физике, хотя сам он оставался верным последователем своих гениальных предшественников — Ньютона и Максвелла.

В этом мнении я не одинок. Так, хорошо знавший Эйнштейна немецкий физик Райнхольд Фюрт (позднее он работал с Максом Борном в Эдинбурге) высказался прямо и недвусмысленно: «Эйнштейн, несомненно, был классическим физиком. Как и Планк»¹⁵.

Что же касается одинокой позиции Эйнштейна, то он оставался оптимистом. В конце жизни он как-то сказал, что лет через сто физики его поймут. Что ж, ждать осталось недолго. Подождем еще немного.

Выражаю искреннюю и глубокую признательность Геннадию Горелику за очень полезные обсуждения и конструктивную критику. Он потратил массу времени, придавая строгости моим рассуждениям, хотя совершенно с ними не согласен. Большое спасибо Евгению Берковичу за ценные поправки.

---

¹ Сокращенная версия статьи, опубликованной в журнале «Семь искусств».

² О методе теоретической физики. Спенсеровская лекция (1933) // Эйнштейн А. Собрание научных трудов. — М.: Наука, 1965–1967. Т. 4. С. 181–189. (При ссылке на этот четырехтомник в дальнейшем указан лишь том и страницы.)

³ Бор Н. О строении атомов // УФН, 3, 1923.

⁴ A. Einstein, MS, Response to Manuscript of Planck // Collected papers, vol. 3, Doc. 3.

⁵ Einstein to Mileva Maric // Collected papers, vol. 1, Doc. 130.

⁶ Т. 1. С. 7–35.

⁷ Пайс А. Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна. — М.: Наука, 1989.

⁸ Зависит ли инерция тела от содержащейся в нем энергии? // Т. 1. C. 36–38.

⁹ Кобзарев И. Пуанкаре и теоретическая физика накануне создания теории относительности // УФН 113, 4 (1974).

¹⁰ Об одной эвристической точке зрения, касающейся возникновения и превращения света // Т. 3. С. 92–107.

¹¹ Квантовая механика и действительность (1948). Том 3. С. 612. Почему-то при переводе Wirklichkeit на русский выбрано слово «действительность», а не «реальность».

¹² Элементарные соображения по поводу интерпретации основ квантовой механики // Том 3. С. 617.

¹³ Здесь Эйнштейн сделал любопытное подстраничное примечание: «В основе словесного родства слов «правда» и «оправдываться» лежит родство по существу; не следует понимать это утверждение только в утилитарном смысле».

¹⁴ The Born — Einstein Letters, Macmillan, 1971. Благодарю Е. Берковича за указание на это важное письмо.

¹⁵ Fürth R. H. «Personal reminiscences», in Einstein: the first hundred years (ed. M. Goldsmith, A. Mackay and J. Woudhuysen). — Oxford: Pergamon Press, 1980.