Зона интересного: как снимали фильмы по Стругацким и зачем это делают снова

Тексты братьев Стругацких неоднократно становились основой для кино, по ним снимали большие режиссеры, и некоторые из этих фильмов стали общепризнанными шедеврами. Сегодня мы видим новый всплеск интереса к советским фантастам — в производстве сразу четыре масштабные экранизации. При этом создатели и старых, и новых картин признают: Стругацкие плохо поддаются переносу на экран, их кинематографичность обманчива, в фильмах теряется их дух, юмор, а иногда и смысл. Почему же адаптации, сделанные Тарковским, Германом и Лопушанским все равно стали классикой? Можно ли вообще, опираясь на Стругацких, снимать фантастику или все равно получится правда жизни? И почему при всех трудностях киновоплощения за их произведения берутся снова и снова? Константин Шавловский поговорил об этом с людьми, участвовавшими в создании старых и новых экранизаций.

Помимо сценарных переделок, «Сталкер» известен также беспрецедентной по мировым масштабам пересъемкой полностью готового материала. Официальная версия — операторский брак, неофициальная — Тарковский воспользовался таким объяснением, чтобы полностью переделать кино (эту версию подтверждает тот факт, что перед началом новых съемок сценарий был кардинально переработан).

Может быть, главное отличие той эпохи, особенно 1970–80-х годов, от нынешней состояло в том, что мы жили в ожидании культурных событий от конкретных людей. Было очень важно, что сейчас делает Тарковский. Что следующее будет издано у Трифонова. Какие новые песни у Высоцкого и Окуджавы. И, конечно, все ждали новую книгу Стругацких. А вторая половина 1970-х годов у них — это и «За миллиард лет до конца света», и «Жук в муравейнике», и «Волны гасят ветер». Сколько это обсуждалось! Я знаю, между прочим, что на «Жука в муравейнике» заглядывался Илья Авербах. Они в каждой книге что-то нам могли объяснить про нас. Переводили на рациональный язык наши ощущения от времени, в котором мы стояли, по выражению другого современника, Фазиля Искандера.

У Стругацких было твердое убеждение, что кино — это дело режиссера. Они никогда не работали против кинематографа. Они работали только за кино, по-умному понимая, что кино укрепляет и их позиции как писателей тоже.

Первый сценарий был гораздо ближе к повести Стругацких, и это было совсем другое по характеру кино. Это было что-то гангстерское, скорее в стиле «нуар». Можно сказать, блокбастер. Тарковский и сам сначала хотел, чтобы это было кино остро действенное. И особенно этого хотели Стругацкие, потому что они тоже надеялись заработать на этом фильме — в это время как раз их почти перестали печатать. Я думаю, что эта установка — заработать — вообще во многом направляла и творчество Тарковского, который постоянно был в долгах, и творчество братьев. Не случайно в дневниках что у Стругацких, что у Тарковского слово «деньги» встречается так часто.

Когда я учился на высших курсах, Тарковский у нас читал лекции по кинорежиссуре, и я к нему напросился на практику на съемки «Сталкера». Когда я приехал, мне выдали сценарий, и я был поражен, что там одни диалоги. Я спросил Машу Чугунову, его ассистентку: в чем дело? Она ответила: остальное Андрей Арсеньевич держит в голове.

В какой-то день, предшествовавший полному развороту в концепции «Сталкера», Борис в письме к Аркадию говорит: ну, пусть он возьмет листочек бумаги и перышко и нацарапает хоть что-нибудь! Борис Натанович не мог понять своим точным астрофизическим умом, что Тарковский сам не знает, чего ему нужно. И когда тот им сказал (а это уже был бог знает какой вариант): «Чтобы этого бандита в сценарии не было» (имея в виду первоначальный образ Сталкера. — Прим. ред.), они мучились день-два, жутко матерились, но в конце концов придумали вот этого юродивого. И это был гениальный ход, очень точный, они увидели это в самом Тарковском. В его характере, истовой вере, его реакциях. Увидели, что это внутреннее присуще ему. И тогда для братьев, а потом и для Тарковского, все стало на свои места, ему стал наконец понятен этот герой.

То, что Тарковский произнес эту фразу — «Уберите вы из сценария этого хулигана», — говорит о его тотальном непонимании философии Стругацких. Именно сталкер Рэдрик Шухарт в финале «Пикника на обочине» вдруг все понимает и выкрикивает слова этого бедного, только что погибшего мальчишки: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» Это же у них выделено, как нынче выражаются, капслоком. Будущий автор биографии Тарковского в ЖЗЛ (сколько уже ее изданий вышло — три?) Виктор Филимонов тогда, прочитав повесть, кричал: «Это же Афоня на Солярисе!» Если вот это совершенно неважно постановщику, по-моему, тогда тут просто не о чем говорить.

Вам, конечно, будет очень интересно узнать, как «Сталкер» шел в моем родном Луганске, где в то время я был редактором конторы кинопроката. Кому-то из руководства пришла в голову прекрасная нахальная мысль — объявить предварительную продажу билетов. В городе с полумиллионным населением весной 1980 года был невероятный шум, все билеты были распроданы на месяц вперед. Кто чего понимал при этом в фильме, сказать трудно. Но, что важно, на него пошли и зрители Тарковского, и читатели Стругацких — в то время это чуть-чуть разный был народ. А главное, пошли все остальные, потому что раз все билеты в кои-то веки расхватали, значит, будет нечто сенсационное.

В народе ходила версия, что братья Стругацкие измордовали Тарковского. И что до этого он подрался с Лемом. Это все чушь. Тарковский мог полезть в драку, правда скорее в не очень трезвом виде. А Стругацкие, полагаю, были людьми достаточно воспитанными, и, потом, публично они всегда очень хвалили фильм, потому что сами добровольно выбрали этот путь. Признаться в том, что они не ожидали ничего подобного и все оказалось не так, им, наверное, было бы трудно. При этом в дневниках у них есть весьма комплиментарное мнение о фильме Григория Кроманова «Отель „У погибшего альпиниста“», у которого кассовые сборы были во много раз больше, чем у «Сталкера». Наверное, этими же соображениями коммерческого успеха было продиктовано внимание и поощрение Борисом Стругацким фильмов Бондарчука-младшего. Но это уже мнение, высказанное в то время, когда умер Аркадий и он был вынужден работать сам. Судить его в такой ситуации, наверное, некорректно.

Читатели Стругацких были возмущены, прежде всего несоответствием языка. Их прозу — легкую, точную и крайне ироничную — было не узнать в сложном синтаксисе фильмов Тарковского или Сокурова. Книги Стругацких были для этих авторов только материалом, на котором они создавали совершенно оригинальные произведения. И те, кто работает с их текстами сейчас, приходят к тому же выводу: они вообще с трудом поддаются экранизации.

Среда, реалии, какими они описаны в повести «За миллиард лет до конца света», — они, на мой взгляд, совершенно не кинематографичны. Они нуждались в переносе действия в другой мир, где внешние обстоятельства могли бы не дополнять, а создавать историю. Где среда, в которой происходит действие, равнозначна сюжетной коллизии. Так же как и в «Сталкере», где среда, созданная усилиями Андрея Арсеньевича, обрела конгениальное сюжету значение и звучание.

Всё, о чем пишут Стругацкие, очень просто представить. Они отлично мизансценированы, там все очень четко. Герои говорят так, что ты веришь, что они живые. И в этом есть большая обманка. Потому что, когда ты садишься за экранизацию, ты понимаешь, что вот так, как у них написано, — это сделать вообще нельзя. Или можно, но тогда никто ничего не поймет.

Мы в итоге пришли к тому, что делаем фильм, который в какой-то момент подхватывает книгу, и они идут вместе. И в итоге пришли к стопроцентному триллеру с очень-очень ясным конфликтом и твистом, для того чтобы людям это было интересно смотреть. Потому что я из тех людей, которые могут смотреть все что угодно, но люблю я «Крепкий орешек».

Дороги наши разошлись на какое-то время. Вспомнил я про «Гадких лебедей» уже в новое время, в 2002–2003 годах. Мы с продюсером Андреем Сигле позвонили Борису Натановичу. Он спокойно отнесся. Сказал: «Ну что, приезжайте, поговорим». Я ему рассказал, как вижу кино и как собираюсь его снимать. Он покивал: ну да, да, может быть, и так. А в конце сказал: «Чем дальше вы отойдете от книги, тем для вас это будет лучше».

К кино они относились спокойно. Борис Натанович говорил мне: нам кино не очень интересно, мы никогда не вмешиваемся в то, что хочет режиссер. И у них никогда не вызывало протеста то, что в итоге получалось. Это у Станислава Лема произведение Тарковского вызвало гневное отторжение, а Стругацкие были очень либеральными, умными и глубокими людьми. С «Днями затмения» они писали вначале сами, но все варианты сценария, которые были написаны при их участии, не вызывали у меня никакого интереса. Тогда мы договорились с Борисом Натановичем, что я приглашу Юру Арабова. И мы даже не предъявляли Стругацким новый вариант сценария, потому что Борис Натанович сказал мне: «Делайте что хотите».

Самые известные режиссеры, которые брались за Стругацких, к сожалению, объединены, кроме своего масштаба, невероятным отсутствием чувства юмора. Что Тарковский, что Сокуров, что Лопушанский (с Германом сложнее). И они почему-то экранизируют Стругацких, у которых никогда не исчезает иронический прищур, даже в поздних произведениях. Наличие чувства юмора тут необходимо: подлинно смешное возникает из стремления преодолеть ужасное, освободиться от страха. Тотально серьезным людям, по-моему, доверять Стругацких нельзя. Они сами, конечно, уважали серьезных режиссеров и думали, что, может быть, в кино так и надо. Но, знаете, они были людьми интеллигентными и деликатными, поэтому, что они думали на самом деле, мы не знаем.

Я вообще-то суперироничный человек, я что угодно могу превратить в шутку. Но «Жук в муравейнике», в отличие от того же «Обитаемого острова» или даже «Трудно быть богом», написан просто как хоррор. Там вообще нет смешных шуток, просто ни одной. Есть их фирменная, спрятанная в быту ироничность — она, конечно, останется, это просто необходимо жанру. Если ты надеваешь на артиста костюмы, в которых есть вайб футуризма, и они у тебя ходят с суровым лицом по экрану, они становятся похожи на клоунов. Нужно их заземлять, и Стругацкие отлично это делали. Это, кстати, работает и в «Звездных войнах», когда сцена начинается в баре, где бухают какие-то странные чуваки, точно так же, как в баре в твоем доме. А «Стражи Галактики» — это вообще стендап. Я, конечно, все это учитываю, мы все время вместе с актерами, особенно с Колоколом, досочиняем шутки. Но при этом я сейчас собираю основной монтаж, и это триллер. Это, блин, «Семь» Финчера!

Единственная пока экранизация Стругацких, полная фантастических деталей, — это «Обитаемый остров» Фёдора Бондарчука. Сегодня особенно заметно, что, несмотря на цитаты из голливудских фильмов (сам Бондарчук называет среди референсов «Бегущего по лезвию», рецензенты писали о штурмовиках из «Звездного десанта»), фильм наследует именно советской фантастике с ее неуклюжей ламповостью и наивностью и стоит на одной полке скорее с «Отроками во вселенной», чем со «Звездными войнами». Как ни парадоксально, за этим единственным исключением, собственно фантастических фильмов по произведениям Стругацких не снято. Возможно, баланс изменят новейшие сериалы.

Кого с помощью современных компьютерных технологий можно погубить еще более свирепо, чем «Властелина колец», так это Стругацких. Их нужно снимать в документальной манере. Как снимает сумасшедший дом в «Днях затмения» Сокуров. Как Герман снимает Арканар. И Бондарчук после «Обитаемого острова» не случайно ведь снял «Притяжение». Он, видимо, догадался, как нужно было делать «Обитаемый остров», просто поздно. Там у него большая часть действия происходит в самых заурядных, до зубной боли знакомых спальных кварталах. Засуньте туда Максима Каммерера, и все заработает. Стругацкие — они все про это.

Надо еще добавить, что наше кино принципиально сторонится героя Стругацких. Ведь самое значительное, что Стругацкие привнесли в высокую русскую литературу, — они привели туда героя, которого там не было, победительного интеллектуала-воина. Это и дон Румата, и Иван Жилин, и Виктор Банев. Господи, наконец появился тот, кто в состоянии «серым» дать в морду! В кинематографе того времени был единственный ему эквивалент — это Гамлет Смоктуновского. Григорий Козинцев, по-моему, о существовании Стругацких так и не узнал, с его Олимпа он на такое не глядел, но Стругацкие точно были зрителями его фильмов. И «Трудно быть богом» весь пропитан оглядками на шекспировскую трагедию. Румата даже читает скрытому книгочею «Быть или не быть» в собственном переводе на ируканский. Единственный актер в нашем кино, который мог сыграть такого победительного, ироничного и обреченного на героическую гибель интеллектуала, — это, конечно, Высоцкий. Не зря же Стругацкие c ним дружили и им вдохновлялись, сочиняя Виктора Банева из «Гадких лебедей».

Для Тарковского это главный вопрос, разложенный на трех героев, которые ходят и думают, загадывать им желание или нет. О чем он, как мне кажется, думал: эти люди живут в мире, в котором нет идеи Творца. И это приводит их в состояние тотальной растерянности. У Германа это еще более наглядно, потому что роман тематически этому посвящен.

То, что Стругацкие были неверующие, это абсолютно точно. Потому что если на секунду представить, что они верующие, тогда они страшные богохульники. А богохульниками их назвать никак нельзя. Они гениальные фантасты в прошлом, а сегодня — реалисты!

Борис Стругацкий разрешил Герману изменить, может быть, главный смысл всей его истории. В книге у Стругацких Румата возвращается на Землю, а у Германа — нет. Он не хочет возвращаться. Я полагаю, когда Герман придумал, что Румата остается в Арканаре, это стало для него невероятно важно и интересно.

Не нужно быть киноведом, чтобы сложить два и два и понять, почему именно в 2025 году в производстве оказалось сразу четыре сериала по Стругацким. Продюсерский расчет на фан-базу (Стругацких продолжают издавать и читать), запрос на сказки и фантастику, новые возможности CGI — все это, безусловно, сыграло свою роль. Но также есть все основания полагать, что Стругацкие востребованы сегодня у кинематографистов в том числе и как мастера иносказания. Что история совершила очередной виток по спирали и новый Румата опять приземлился на Арканар. И, как и в фильме Алексея Германа, ему больше некуда возвращаться.

Могу сказать однозначно: то, что сейчас выйдет, — это будут не Стругацкие. Не те идеи, которые они выражали в своих произведениях. Тот же «Союз спасения» — можно же было по-разному эту историю снять. Но ее сняли так и с теми идеями, которые авторы туда вложили. И в том числе те же продюсеры делают сейчас «Машину желаний». Там, насколько я знаю, целый мир будут выстраивать, это будет не «Сталкер», а скорее, что-то в сторону «Людей Икс». Большой, масштабный проект c акцентом на сюжетную составляющую, которая подправляется в соответствии, скажем так, с духом времени, как его себе понимают авторы. Это будет коммерческое кино, классно сделанное, с экшеном и хорошей графикой. Актеры там будут хорошие играть. Будет на что смотреть. Но с точки зрения самого главного, за что любили Стругацких, рефлексии о реальности, в которой они жили, — это туда не войдет.

Я тут пошутил месяц назад, увидев Федю Бондарчука. Говорю: «Фёдор, ну что за смелость такая, что ты со мной решил соревноваться?» И Фёдор Сергеевич тактично ответил: «У вас с Германом свое кино, а у нас — свое».

Это же есть и в «Трудно быть богом». Плюс это история попаданца, когда человек из условного нашего сегодня, а точнее, завтра, оказывается на другой планете. И через этого героя мы можем посмотреть на самих себя — либо на планете Саракш, либо на планете Арканар. Структура одна и та же, и эта структура очень кинематографична. И, конечно, то, что они нашли форму, в которой они могли говорить о современности в дизайне фантастических миров, тоже делает их сегодня очень актуальными.

Вообще, любой фантастике свойственно провоцировать участников экранизации на контрабанду смыслов. Будут ли они пользоваться этим — вопрос к их совести. Я не вижу необходимости через Стругацких протаскивать эту контрабанду, они сами по себе такие лютые контрабандисты, не очень понятно, что еще накидывать в этот воз. Там и так столько смелого и классного придумано и сказано, про всё на свете. Потому эти книги и пережили свое время. Ведь много забытой фантастики, а они не забыты. И нет у них фиги в кармане никакой. Что в «Сказке о Тройке», что в «Обитаемом острове» — там все довольно открыто, прямым текстом сказано.

Вообще, нетрудно догадаться, почему все сейчас бросились к Стругацким. Потому что очень многое сегодня как бы не рекомендовано к экранизации, а Стругацкие — это фантастика. Или, точнее, пророческая классика. Моя роль Сикорски очень отличается от роли Руматы во всех смыслах. Румата — это бессмертный солдат и поэтому подобен богу. А Сикорски — это вечный генерал, руководитель. Вечный функционер. Вечный умница и вечный дурак. Всегда и везде есть такой Сикорски.

И главное отличие: у Стругацких ничего этого не было, но у них были надежды. В этом разница между ними и нами. Да, эти надежды не сбылись, не оправдались. Но сегодня из-за того, что нет этих надежд, состояние сознания очень прагматичное, очень трудно вообразить себе антиутопию. Смешно, кстати, что в «Жуке в муравейнике» планета, на которой происходит весь ... [ужас], называется Надежда. А надежда, как мы знаем, — это последнее, что лежит на дне ящика Пандоры.