В текстах братьев Стругацких можно проследить несколько постоянных и важных для авторов тем, касающихся возможностей и барьеров на пути прогресса, а также человеческой ответственности в непознаваемом мире. Что происходит с этими темами в современном мире, где непознаваемого становится как будто еще больше, а возможностей принять ответственное решение, кажется, совсем не осталось? Разбирается исследователь фантастики Николай Трябин.
Хорошие книги, согласно формуле Набокова, написаны не для того, чтобы их читали, а чтобы их перечитывали. Таковы фантастические повести Стругацких. Может показаться, что они рассказывают о путешествиях к далеким звездам, причудливых цивилизациях и загадочной Зоне, однако в фокусе братьев всегда человек — неважно, какой эпохе он принадлежит. Оттого и вопросы, поставленные Стругацкими, уточняются, но не стареют.
В творчестве Аркадия и Бориса Стругацких можно выделить четыре главные темы, касающиеся самых обыденных и самых сложных вещей. Где проходит граница человеческой ответственности? Как мы понимаем прогресс и развитие цивилизации? Что делать с тем, чего не можешь понять? И почему в науке необходим этический выбор? Четыре неразрешимые задачи, сформулированные Стругацкими в фантастических сюжетах, — не для того, чтобы получить окончательный ответ, а для того, чтобы снова и снова задаваться ими.
Человек и ответственность
«Именно то, что наиболее естественно, менее всего подобает человеку» («Гадкие лебеди»).
Какие обязательства должен принять на себя человек — перед обществом, коллективом, другим человеком или собственной совестью? Эта проблема уходит корнями в среду, из которой выросла советская фантастика; среду, где безраздельно доминирует идея долга индивида перед коллективом. Ранние рассказы Стругацких, «Страна багровых туч» и последовавшие за ней повести о капитане Быкове в полной мере отражают коммунистические идеалы. Здесь герой одномерен, а его внутренняя драма сводится к единственному вопросу: справится ли он, выдержит ли груз ответственности? Как достойный советский человек, он подает читателю пример стойкости, физической и нравственной. Но, самое важное, он неотъемлемая часть коллектива, а значит, долг перед товарищами и партией для него на первом месте.
Уже в «Попытке к бегству» внутренний мир персонажей Стругацких существенно усложняется. Здесь появляется молодежь из беспечного будущего, чья легкомысленность уравновешивается трагическим героем Саула, беглецом из страшного лагерного прошлого. Сталкиваясь с чудовищной ситуацией на открытой ими планете, персонажи осознают, что обязаны действовать, но одновременно понимают, что никакое их действие не оправданно однозначно. В последующих текстах Стругацкие моделируют все более сложные этические ситуации.
Степень индивидуализма героев возрастает, они все более отдаляются от человечества, стремление поступать в соответствии с привычной идеалистической этикой сталкивается с невозможностью ее применения в реальных условиях.
«Гадкие лебеди» — окончательный перелом в теме ответственности. Совершенно новый персонаж для Стругацких — писатель Банев, пьяница и гедонист, талантливый писатель и абсолютно безответственный человек. Он порывист и временами даже стремится действовать, но все равно в итоге перекладывает груз ответственности на плечи детей и мокрецов. И остается сторонним наблюдателем в деле спасения человечества: его судорожные поступки и отчаянный протест никак не препятствуют происходящему.
Именно этот образ оказывается удивительно близким к стандартам XXI века, где изобретено колоссальное множество способов перекладывания ответственности вплоть до ИИ, на который с недавних пор возложена обязанность думать за человека: в поисках правильного ответа гораздо проще задать вопрос Алисе или ChatGPT, чем разобраться самому. Человек развил невероятную способность к распределению ответственности и ее избеганию, многие выбирают встраиваться в систему, чтобы избежать груза вины и принятия последствий.
Современный мир с его невероятным ускорением превратился в пространство поверхностного выбора: скорость реакции часто важнее смысла действия. Новости замещаются мемами, трагедии становятся поводом для флешмобов, а сам выбор сводится к потребительскому рефлексу. Мы все чаще просто не успеваем пережить этическое давление — тяжелую необходимость обосновать и принять решение; как следствие, идея ответственности превращается в симулякр, а глубокая рефлексия подменяется быстрой реакцией — репост, лайк, смайлик.
Человек и прогресс
«Совесть действительно задает идеалы. Но идеалы потому и называются идеалами, что находятся в разительном несоответствии с действительностью» («Обитаемый остров»).
Прогрессоры с их стремлением привести людей к счастью — еще один важная тема в творчестве Стругацких. Эти герои находят во вселенной очаги боли — зловещие миры, где цивилизация на каком-то этапе безнадежно отстала или сошла с рельсов. Совесть не позволяет им пройти мимо. Но попытки протянуть руку помощи наталкиваются на непонимание и сопротивление: носители прогресса, обладающие иным кругозором и иной шкалой ценностей, неизбежно воспринимаются большинством как пришельцы и чужаки.
В рассказе «Бедные злые люди», где впервые возникает эта тема, Стругацкие осторожно обозначают цивилизационный разрыв, углубляют его в повести «Трудно быть богом», подробно исследуют в «Обитаемом острове» и незначительно дополняют в «Парне из преисподней». Постепенно уточняется и образ прогрессора — производная от тургеневского нового человека, идея грядущего Прометея, посланника из иного мира, предлагающего будущее ради будущего и цивилизацию ради цивилизации. Совсем немного, буквально на пару лет, Стругацкие опережают Урсулу Ле Гуин, реализовавшую подобный образ в «Хайнском цикле», и Джина Родденберри с его отважными капитанами из «Звездного пути».
Однако Стругацкие не только раньше начинают разрабатывать тему сверхнового человека, но и разрабатывают ее значительно глубже, создают сложных героев, разрывающихся между долгом и бессилием, сочувствием и вмешательством.
Эта идея замечательно работала в оттепельном СССР, когда было предельно ясно, где прошлое, где будущее, за что борются сверхдержавы и какие ценности должен разделять отдельно взятый честный человек. Но в наши дни цивилизационные вызовы, сохраняя свою суть, обретают более замысловатые формы. Эпоха отдельных миров — первого, второго или третьего — ушла безвозвратно. На планете, живущей под присмотром всевидящих спутников, больше нет понятия «далеко». В едином информационном поле, где любая новость становится доступной немедленно и повсеместно, стираются административные границы. Новые возможности машинного перевода, позволяющие понять любого человека и быть понятым кем угодно, окончательно разрушают границу между разными цивилизациями. Наш мир — это всё, везде и сразу. И совершенно неясно, в какой точке прилагать усилия, чтобы этот лоскутный мир двигался вперед. Или хотя бы определиться в том, какого рода Полдень можно предложить этому миру.
Большинство все чаще ставит под сомнение право авангарда вообще тянуть цивилизацию куда-либо. Люди, наученные горьким опытом реализации утопических идей XX века, помноженным на цепочку техногенных катастроф, воспринимают обещание светлого завтра с изрядным скепсисом. В этом можно увидеть не столько слепой консерватизм, сколько естественные сомнения и осторожность. И это не считая усиливающегося культурного иммунитета к прогрессу, новый источник которого — усталость от бесконечного техногенного шторма, изменяющего жизнь быстрее, чем человек успевает привыкнуть.
Еще важнее, что прогрессору XXI века пришлось бы действовать в мире, где царит белый шум. У него на пути даже не активное неприятие новых идей, а сплошные помехи информационного поля, в принципе исключающие возможность быть услышанным. Оглушающий гул новостей, трещание соцсетей и визг медийных кампаний создают идеальный кокон, делающий маловозможным любое сознательное вмешательство. Если у Стругацких прогрессору противостояли подлость дона Рэбы или паранойя Неизвестных Отцов, то сегодня ему противостоит глухая и вязкая, как туман, среда, способная поглотить любое усилие, оставляя его незамеченным. Башни-излучатели больше не подавляют критическое мышление, они делают его бесполезным в хаосе разрозненной информации. Прогрессор прошлого шел вперед, зная, за что борется. Прогрессор настоящего даже не уверен, есть ли, куда идти.
Человек и неведомое
«Я совершенно уверен, что в подавляющем большинстве случаев мы забиваем микроскопами гвозди» («Пикник на обочине»).
Начиная с появления в текстах Стругацких образа Странников — некоей сверхразумной, но совершенно непонятной для человека цивилизации, — они разрабатывают одну из самых сложных проблем не только в научной фантастике, но в философии вообще. Незнание о незнании — человек оказывается перед лицом настолько чуждого явления, что даже не понимает, чего он не знает о нем.
Мотив непознаваемого мелькает еще в самых ранних произведениях, впервые отчетливо проступает в «Попытке к бегству», но в полной мере раскрывается в «Улитке на склоне». С этого момента Стругацкие последовательно углубляют тему знания за пределами человеческих возможностей. В «Улитке» Кафка сталкивается с Вольтером. Новый Кандид погружается в бытие без интерпретации, в пространство Леса, в самую глубину неведомого и непознаваемого.
В начале 1970-х одна за другой выходят повести «Малыш» и «Пикник на обочине», где Стругацкие вновь сталкивают своих героев с необъяснимыми явлениями. И если в «Малыше» это скорее декоративный элемент, то в «Пикнике» обнаруживается новая, чрезвычайно любопытная структура — чудо, лишенное метафизики. Предполагаемое посещение Земли инопланетянами наводняет образовавшиеся Зоны чудесами и ужасами, которые можно иногда использовать, но понять невозможно. Пространство Зоны компактно, обнесено периметром и находится под контролем, однако внутри Зоны существует безграничное количество аномалий, загадок, явлений, отрицающих привычные законы природы. Парадокс: ограниченное в физических координатах пространство содержит в себе бесконечность непознаваемого.
Подлинная вершина темы неведомого — «Град обреченный», где Стругацкие формируют еще более сложное и философски заряженное пространство непознаваемого. От локальных понятий Леса и Зоны они движутся к динамическому пространству абсолютной неопределенности бытия, где непостижимое охватывает все пространство повествования. Герои существуют в рамках неведомого эксперимента, причем даже неясно, каковы его условия и действительно ли он происходит.
Здесь у Стругацких возникает еще одна важная линия — способность человека утвердить в абсолютной пустоте собственную систему смысловых координат.
В завершающих главах романа мы видим, как отчаянно сопротивляются герои неназванным правилам навязанного им эксперимента, упорно и почти бесцельно идут в ничто, словно надеясь одной несгибаемой волей переломить пустоту.
Наверное, самое неожиданное преобразование этого круга идей Стругацких в современном мире — геймификация непознаваемого. «Пикник на обочине» стал основой не только для фильма Тарковского, но и для одного из самых известных игровых миров постсоветского пространства — компьютерной игры S.T.A.L.K.E.R. Оригинальные идеи и образы в ней неизбежно упростились, но вместе с этим, получив визуальное воплощение, стали частью массовой культуры. Концепция выплеснулась за границы интеллектуальной литературы, превратившись в заманчивое предложение для потребителя — возможность пройти через непознанное и одержать над ним победу. Returnal, Outer Wilds, Death Stranding и другие современные игры превратили философскую категорию в успешно продаваемый коммерческий продукт. А идея незнания о незнании, пусть и упрощенная, распространилась шире и тревожит умы гораздо чаще.
Современный мир почти лишен загадочности, и неведомого в нем осталось крайне мало. Если тысячи лет тому назад границей изведанного мира был лес за ближайшей рекой, а сотни лет тому назад человечество только начало осознавать, сколь многого не знает, то сегодня окружающий человека мир в крайней степени детерминирован и в любой своей части снабжен исчерпывающей инструкцией. Он настолько прозрачен и предсказуем, что человеку необходима теория заговора, чтобы привнести в него хоть какую-то загадку, будь то лунный заговор, тайное мировое правительство или конспиративная сеть рептилоидов. Неведомое сегодня — это обещание чего-то нового и неизведанного в мире тотальной ясности. Миры Зоны и Града обреченного уже не пугают, скорее манят, обещая невероятное приключение. Ведь неведомое — последний несломленный и непобедимый соперник скуки.
Человек и наука
«Воевать против закона природы — глупо. А капитулировать перед законом природы — стыдно» («За миллиард лет до конца света»).
Тема науки в фантастике часто сводится либо к жонглированию терминами, либо к технологическим предсказаниям, либо к попыткам объяснить через науку некий магический мир. Стругацкие выбирают другой путь и фокусируются на научной этике. Первым шагом в этом направлении стал рассказ «Шесть спичек», лаконичная и прямолинейная история о ценности человеческой жизни. «Далекая Радуга» задает те же вопросы, но в других масштабах и в менее однозначном виде, и далее к теме научной этики Стругацкие обращаются почти в каждом произведении, приходя к одному и тому же выводу: стремление к знанию обязательно должно опираться на гуманистические ценности.
В общем потоке сказочная повесть «Понедельник начинается в субботу» выглядит явным шагом в сторону. В ней рассматриваются не только абстрактные вопросы научной этики, но и насущные проблемы вполне реальной советской науки, прекрасно знакомые и Аркадию, и Борису. Здесь высмеиваются бюрократия, приспособленчество, лень и конформизм, процветавшие в советской научной системе. Кроме того, в «Понедельнике» превосходно обыгран принцип Кларка, согласно которому любая достаточно развитая технология неотличима от магии.
Авторы выходят на новый уровень в повести «За миллиард лет до конца света, где сплавлены воедино все главные темы творчества Стругацких. Во-первых, «Миллиард лет» идеально раскрывает отношения личности и науки, то есть предельно конкретного, субъективного человека и настолько же абстрактного научного знания. Во-вторых, снова возникает проблема ответственности человека перед чем-то большим, чем он сам. Должен ли ученый бросить свои исследования под давлением самого мироздания или продолжить на свой страх и риск? В-третьих, эта повесть о том, какую роль играют в науке предельно человеческие усталость, любовь и одиночество. В-четвертых, мы видим новый поворот темы незнания о незнании: ученые сталкиваются с чем-то, что по определению невозможно изучить научными методами, познающих отторгает сама структура реальности.
Сегодня фокус научной этики смещается в сторону проблем искусственного интеллекта и трансгуманизма. Новые технологии порождают новые вопросы: как изменят наш мир большие языковые модели, насколько допустимо вмешательство в геном человека, как быть человеку в эпоху машинного разума и что вообще значит — быть человеком? Гуманизм, мораль и этика вновь сталкиваются с неудержимым стремлением к новому знанию и возможностями его практического применения. Повесть «За миллиард лет до конца света» в этом свете оказывается абсолютно вневременной, она не привязана к конкретному времени, социальному строю или уровню развития технологий, в ней нет футурологических прогнозов или системной критики. Только несколько ученых, поставленных перед неразрешимой абстракцией — бездушным мирозданием, которое сопротивляется познающему разуму.
Возможно, именно темы научной этики придают фантастике вообще и текстам Стругацких в частности непреходящую ценность. Когда возникали автомобили, правила движения для них были придуманы с большим опозданием. Но современный мир не может позволить себе подобной роскоши — неспешно создавать нормы и ограничения для уже вошедших в повседневную жизнь явлений. Сегодня возможные последствия появления на улицах беспилотных автомобилей обдумывались и обсуждались, еще когда те существовали на уровне технофантазии. И здесь на помощь приходит фантастика, где прорабатывается то, что можно назвать упреждающей этикой, способность заранее осмыслить эффект от появления чего-то нового. И моделировать эти возможности и риски для будущего гораздо проще на экране или на книжных страницах, чем в лабораториях.
Автор: Николай Трябин
Фото: «Легион-Медиа»