Поток довольно неожиданных, с точки зрения стереотипной медийной картинки об отношениях двух Корей и их ролях в различных кризисных ситуациях, новостей заставляет вспомнить ряд вещей о Южной Корее, обычно в России малоизвестных.

Одним из главных пунктов политической программы нового президента Республики Корея Ли Чжэ Мёна, пришедшего к власти в мае этого года, стал тезис о необходимости примирения с Северной Кореей.

Новое руководство страны преподнесло прекращение агитационно-пропагандистского вещания для жителей районов КНДР, прилегающих к Демилитаризованной зоне, как жест, направленный на «восстановление атмосферы доверия в межкорейских отношениях».

Поначалу в Пхеньяне наблюдали за заявлениями и действиями Сеула, воздерживаясь от каких-либо комментариев. Молчание представителей КНДР было прервано 28 июля выступлением замзавотделом ЦК ТПК Ким Ё Чжон. Ким подтвердила прежнюю позицию руководства социалистического государства, объявив об отсутствии у него  намерений вести диалог с Сеулом.

С точки зрения официального Пхеньяна, все основные южнокорейские политические силы – и консерваторы, и прогрессисты – «одним миром мазаны» и контакты с ними не имеют никакого смысла.

Стоит заметить, что реакция представителей КНДР была в высшей степени предсказуемой и не стала сюрпризом.

Во-первых, Председателем государственных дел КНДР и генеральным секретарем ТПК Ким Чен Ыном еще в декабре 2023 – январе 2024 гг. был узаконен подход, по которому Республика Корея объявлялась самостоятельным враждебным государством. Исходя из этого, любое взаимодействие с ним должно быть прекращено.

В свою очередь, несмотря на внутриполитические дискуссии о перспективах сосуществования с КНДР, правовые реалии РК исключают существование двух государств на Корейском полуострове. Иными словами, такого государства с точки зрения южнокорейского права не существует. 

Более того, существующие концепции взаимодействия с северным соседом так или иначе предполагают, что, в конечном счете он будет поглощен Республикой Корея, вопрос лишь в методах: «сила и принуждение», как на том настаивают консерваторы или «сочетание диалога и давления», о чем говорят прогрессисты.

Во-вторых, тема межкорейских отношений остается и одной из весьма политизированных. Как следствие, она привлекает внимание не только конвенциональных ученых-политологов и представителей политического мейнстрима, но и будоражит умы разного рода радикалов-активистов некоммерческих организаций. Радикалы эти сравнительно немногочисленны, чаще всего окормляются правоконсервативными политическими силами.

Вместе с тем, их инициативы – будь то готовность к засылке дронов в приграничные территории (как в 2016-2017) для подрыва памятников руководителям КНДР или отправке зондов с агитационными материалами – потенциально взрывоопасны для ситуации на Корейском полуострове.

В-третьих, колебания внутриполитического маятника в Республике Корея нередко приводят к тому, что каждая новая президентская администрация стремится к критическому пересмотру действий своих предшественников.

На практике это означает, что, например, те же консерваторы склонны убирать под сукно те договоренности с КНДР, которые были достигнуты прогрессистами. И в Пхеньяне вынуждены учитывать это обстоятельство при формировании внешнеполитической линии на южнокорейском направлении.

Не вызывает доверия у представителей КНДР и готовность Сеула координировать свои действия в межкорейском взаимодействии с США. Как неоднократно заявляли представители КНДР, межкорейский диалог должен осуществляться на самостоятельной основе без вмешательства третьих стран.

Сохранение темпов американо-южнокорейских учений, набранных при прежней консервативной администрации в 2022-2024 гг., усиление трехстороннего сотрудничества США, РК и Японии однозначно трактуются в КНДР как свидетельство склонности Сеула к враждебным действиям в отношении Пхеньяна.

Роман Лобов, кореевед, старший эксперт РИСИ (Российский институт стратегических исследований).
#эксперт_ВО

Военный Осведомитель