Кто водится в тюзовском «Омуте»?
В Казанском государственном театре юного зрителя – очередная премьера сезона. За событиями в спектакле «Омут» следил культурный обозреватель «Казанского репортёра».
Развернув программку, увидел знакомые до боли имена: Марфа Игнатьевна, Савел Прокофьевич, Тихон, Катерина, Варвара, Кудряш… Ну конечно же, пьеса современного драматурга Ирины Васьковской – вольная интерпретация «Грозы» Александра Островского, хотя имя этого основоположника национального театра нигде в программке не упоминается.
Эпатирующее осовременивание классических произведений – не новость для театров. Герои Александра Пушкина разъезжают на автомобилях и ведут диалоги в плавках у бассейна, заменившего фонтан из оригинального текста. Шекспировские персонажи носят современную военную форму и отрываются под панк-рок. Бержерак Эдмона Ростана с Эйфелевой башней вместо носа и осколками витражей Нотр-Дама вместо очков разворачивает свои интриги на фоне технических революций и научных открытий начала ХХ века… Так что типажи Александра Островского, помещённые в пространство современной коммунальной кухни – не такая уж и инновация, чтобы ломать копья вокруг осовременивания классики.
– Это средняя кухня. Какая-то коммунальная квартира, в которой мы, как нам кажется, сейчас все живём. В этой квартире и богатые люди живут, и бедные. Один сосед одним занимается, другой – другим, третий ещё что-то делает, но мы все вместе живём. И хотя у нас разное мировоззрение, ещё вечерами и водку вместе пьём, – пояснил идею сценографического решения художник Альберт Нестеров.
Перенос действия в пространстве и во времени в Казанском государственном театре юного зрителя становится трендом. Так, скажем, загадочная гувернантка из великой комедии Антона Чехова «Вишнёвый сад» обретает возможность вечной жизни в «Счастливой Шарлотте». А на концерте-квартирнике в заброшенном доме мы вновь переживаем события сорокалетней давности, памятные по железниковскому «Чучелу». Да и в других спектаклях действие классических пьес оказывается передвинутым к современности, что в «Барышне-крестьянке», что в «Недоросле», что в «Здесь был Кай»…
Но нет, не XXI век и даже не ХХ век придумали облачение исторических персонажей в современные одежды. И средневековый, и ренессансный, и даже барочный и просветительский театры стихийно, бессознательно относили материальное воплощение места и времени действия любой пьесы к настоящему, к современности той страны, где игралось произведение.
Название новой постановки позаимствовано из «Грозы». Полусумасшедшая старуха лет семидесяти грозит Катерине да Варваре: «Красота-то ваша вас радует? Вот красота-то куда ведёт, – тычет она своей клюкой в сторону Волги. – Вот, вот, в самый омут! Что смеётесь! Не радуйтесь! Все в огне гореть будете неугасимом. Все в смоле будете кипеть неутолимой!»
Вот в этот самый омут и погружает героев Александра Островского Ирина Васьковская. Инсценировок в её багаже предостаточно – и «Чёрная курица» Антония Погорельского, и «Платонов. Две истории» по рассказам, публицистике и письмам писателя, и «Головлёвы» Михаила Салтыкова-Щедрина, и «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи, и «Лолита» Владимира Набокова, и ещё несколько актуализированных прочтений классики. Теперь вот и Александр Островский добавился…
– Современный ребёнок откроет пьесу «Гроза», и что он там поймёт? – размышлял режиссёр «Омута» Радион Букаев. – Почему Катерина вдруг признаётся во всеуслышание в измене мужу? У Островского это покаяние. Но будет ли современный человек публично каяться на площади при всех? Моя история про то, что у нас сейчас между «отцами» и «детьми» нет гармонии. Я про это хотел сказать – про то, как мы не можем найти общий язык. И вы здесь найдёте не только Островского, но и другие произведения русской и не только русской классики.
Мир этой обновлённой истории – чёрно-бел. Никаких ярких акцентов ни в сценографии, ни в костюмах, ни в поведении, – никакой ярмарки жизни. Об этом, если кто вдруг из зрителей не поймёт сам, прямолинейно говорит в самом начале спектакля Борис (Сергей Мосейко): «Мертвизна мысли, духа, языка… Настоящее мёртвое царство. Как вы тут живёте?» Сам-то он, заехавший сюда с целью наловить «рыбки» в мутной водице, известно же, что в омутах предпочитают жить сомы, – единственный, пожалуй, в одеждах интенсивных цветов.
Как, пожалуй, и Феклуша – странница у Островского и эксклюзивный дистрибьютер косметики у Васьковской, заплывающая в омут Марфы Игнатьевны, чтобы выцыганить у неё побольше денег за сомнительный товар. Восхитительная Галина Юрченко даже при минимуме временны́х и текстовых возможностей срывает искренние овации за одну-единственную сцену в спектакле. Её Феклуша – скорее «окунь» или некрупная «щука», пользующая возможностью поживиться возле «сомов».
Такими «сомами» – рыбой малоподвижной, и даже если перемещающейся по водоёму, то не слишком отдаляющейся от своего жилища, а сом может и всю жизнь прожить в понравившейся ему яме – в сценическом пространстве пьесы неспешно обитают и Марфа Игнатьевна (Надежда Кочнева), властно требующая от сына продолжателя рода («Сделай мне внука, а потом хоть на Афон убирайся»), и Савел Прокофьевич (Михаил Меркушин), ни о будущем не беспокоящийся, ни прошлого не стыдящийся, поскольку знает верный подход к людям («Разоришь конкурента, а потом скупишь его по дешёвке! Потому что конкуренция – грех! А грех надо искоренять»), и самоучка-изобретатель Кулигин (Роман Ерыгин), проводящий эксперименты с электричеством над Марфой Игнатьевной да Савелом Прокофьевичем («Я мечтаю изобрести прибор, чтобы оживлять мёртвых»).
За каждым из них чувствуется сила, способная утянуть в омут, на самое дно любого, в кого вцепятся мёртвой хваткой. Только Надежда Кочнева филигранно создаёт свою героиню пастельными тонами, Михаил Меркушин гротесково предстаёт в образе постаревшего самодура Манилова, а Кулигин в основательно-классическом исполнении Романа Ерыгина – упёртый фанатик, не потерявший интереса к жизни. И эта троица нуждается друг в друге: Марфа Игнатьевна в отрицании Савела Прокофьевича любви к ближнему и родственных связей находит оправдание своей идее укрепления нравственных ценностей семейной жизни. Но стремление обоих продлить собственную жизнь оказывается на руку Кулигину. Чрезвычайно интересно наблюдать за их отношениями. Да вот только особо разыграться актёрам негде: текст их ролей хоть и ярок, но не развёрнут драматургом.
Если Борис в «Грозе» предстаёт образованным и интеллигентным молодым человеком, хоть и трусливым, то в «Омуте» – это очень даже возрастной уверенный в себе циник («Все идеалы стоят не больше, чем бутылка водки, которая тебе по карману»), мнящий себя этаким философствующим принцем («Был однажды такой Гамлет. И всё никак он не мог ни на что решиться – ни жениться, ни отомстить, ни умереть. Меня точно с него списали») и пророчествующим судьбу обольщаемой им Катерине («Была у него возлюбленная, звали её Офелия. И вот она-то вела себя как полагается: предавала и лгала. Но в конце концов сошла с ума, перестала вести себя как полагается, стала петь, прыгать, убежала в лес, свалилась в речку и утонула»).
У Сергея Мосейко герой вовсе не лузер, обанкротившийся по дурости, а предтеча братков, умеющих выкарабкаться из любого положения. И расписное стёганое пальто на вишнёвой подкладке прекрасно рифмуется с красными пиджаками недавних девяностых.
Катерина (Дарья Бакшеева) – именно такая, какой иносказательно описал её Борис. Она и предаёт, и лжёт, и прыгает. И всё ради того, чтоб вырваться из опостылевшей ей мути («Хочу снова стать живой! Слышать, как сердце бьётся, как кровь бежит!»). А Борис не желает вызволять её из этой губительной трясины («Сердце – это лишь полая мышца, кусок дрожащего мяса»). Только вот утонуть Катерине в обновлённой версии старой истории всё же не дадут. Помогут обрести черты русской мадонны, которая светится изнутри светом плода своего. Примут её в стаю тихого омута, в котором сами знаете, кто водится. И родит она им очередного «сомёнка». Черти тут живут скромные, довольствующиеся немногим. Прячутся в глубине водоворота. А если кто смелые идеи предлагает, они его хватают, и к себе тягают.
Никого не щадят, чертяки этакие. Даже детей своих Марфа Игнатьевна не пожалела – и Тихон (Виталий Дмитриев) в её цепкие лапки попался, и Варвара (Полина Малых) не убереглась. Вернее было бы указать в программке не Варвара, а призрак Варвары, ведь её уже убила родная мать ещё до того, как поднялся занавес на сцене. Марфа Игнатьевна и Тихона бы на тот свет спровадила, да вот только внук очень нужен ей. Виталий Дмитриев аккуратно рисует своего героя в полном соответствии с именем – тихий он, податливый. Взрывается только тогда, когда устои религии пытаются расшатать. А вот Полина Малых до предела насыщает свою Варвару демонизмом, который, как ему положено, не столько абсолютное принятие зла, сколько раскрытие положительных черт во внешне отрицательном образе. Жаль только, что столь талантливая актриса, без сомнения, могущая найти своё место и в столичных театрах, постепенно становится заложником однажды созданного образа. Её Варвара одной крови с её же Девушкой из «Тени», Воинственной из «Людмилы и Руслана» и Настей из «Барышни-крестьянки».
Трансцендентное в «Омуте» очень наивно, как в детских страшилках на ночь, связано с хлопаньем дверок в шкафах, струящимся дымком, мигающей люстрой и призраком во плоти. Однако не только этот ход позволил определить жанр постановки как мистическая драма.
– В целом в пьесе «Гроза» Островского есть что-то мистическое. Чего стоит сумасшедшая барыня, которая всё время всем пророчит омут… У нас всё это расширено и через других персонажей, – уточнил Радион Букаев. – Ирина Васьковская – опытный драматург. Если внимательно прочитать «Грозу», а потом наш текст, то мне точно не стыдно за то, что у нас получилось.
В тихом омуте коммунальной квартиры, ограниченном берегами столового гарнитура времён купеческого быта и современными газовыми плитами, вытяжкой, стиральными машинами, история обретает надвременной и в некотором роде инфернальный характер. Кудряш Алексея Зильбера предстаёт вочеловечившимся Мефистофелем, тем самым, помните: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Свой талант – правду людям рассказывать – Кудряш, по-видимому, обрёл после неких трагических событий, случившихся до начала спектакля, и о которых мы можем только догадываться по его диалогу с Варварой, упрекающей своего бывшего жениха в былой нерешительности. Но ведь и его утянут на дно омута.
А «Омут» у тюзовцев и впрямь получился тихий. Не по своему фигуративному смыслу, не по цветовой гамме, не по обманчивому внешнему состоянию, не по глубине внутреннего мира, а по качеству сценической речи: звук голосов едва долетал до первых рядов партера, что уж говорить о более отдалённых местах. Выгодно отличались лишь Михаил Меркушин в роли Савела Прокофьевича и Надежда Кочнева в роли Марфы Игнатьевны, громко произносящих и чётко артикулирующих слова. Но у последней мизансцены были выстроены так, что она оказывалась к зрителям то профилем, то своей тыловой частью. И тут уж актрисе было не до посыла звука, позволяющего ему долетать до каждого слушателя.
Проблема усугублялась оригинальным решением шумовых эффектов спектакля, среди которых перманентно доминирующим был гул то ли работающего трансформатора, то ли некачественного кондиционера. А если учесть «шумовое загрязнение» всей нашей жизни, способствующее понижению слуха у горожан, – современный зритель, приходя в театр даже с хорошей акустикой, плохо слышит то, что говорят актёры, без режиссёрских находок в виде раздражающего гула.
И от этого безмерно жаль актёров, впустую тратящих свой талант – одним только словом погрузить зал в особую атмосферу. Ведь напряжение в спектакле создаётся именно за счёт сценической речи и умения так произнести текст, чтобы перед глазами зрителей встали яркие оригинальные образы.
Спектакль имеет маркировку «16+». Это действительно не детское размышление о современной жизни. Например, о том, к чему может привести стремление вырваться из прочных семейных уз. Для Варвары и Тихона это ничем хорошим не кончилось. А вот Катерина и Борис смогли встроиться в предлагаемую в омуте систему ценностей. Сможем ли мы найти свой путь? И станет ли он единственно верным для нас?
Зиновий Бельцев.