Назад к реальности

Первые за три года прямые контакты Москвы и Киева породили много шума. Это становится уже традицией почти любых событий, происходящих на треке переговоров по ситуации на Украине. Первый звонок американского президента, первые российско-американские контакты, первый визит спецпосланника США в Россию — от каждого из этих событий подогреваемая многообещающими посулами Трампа и его команды публика ожидала если не завершения кризиса, то ощутимого прорыва.

Прорыва в Стамбуле не случилось, однако встречу всё равно можно считать весомым успехом российской дипломатии. Во-первых, несмотря на сопротивление Киева и его европейских союзников, переговоры прошли на условиях РФ. Как бы сейчас результаты ни интерпретировались оппонентами, противоположная сторона была вынуждена принять ту формулу и повестку прямых российско-украинских переговоров, на которых настаивала Москва. Во-вторых, Стамбул-2 в целом продемонстрировал постепенный сдвиг политического процесса вокруг Украины от медийного шума к реальной и прагматичной дипломатической работе.

Последний тренд едва ли стоит недооценивать. На протяжении трех лет с момента провала Стамбула-1 проблема урегулирования украинского конфликта последовательно наполнялась симулякрами и химерами. Западная дипломатия и пресса рассуждали, например, об отказе Киева от цели возврата к границам 1992 года как о едва ли не ключевой уступке России в качестве возможного политического компромисса. Активно обсуждалось членство Украины в НАТО, причем в высказываниях украинского руководства эта тема звучала как вопрос вполне решенный. Как правило, такого рода рассуждения были абсолютно отвязаны от «ситуации на земле», представляя собой альтернативную медиареальность.

В последние несколько месяцев, когда процесс урегулирования конфликта на Украине действительно сдвинулся с места, эта тенденция, как ни странно, лишь усилилась. Оставшись без американской поддержки, украинская и европейская дипломатии начали еще с большим остервенением надувать медиапузыри — отчасти в попытке разговаривать на том же языке с занимающимися тем же трампистами, отчасти ввиду отсутствия более весомых инструментов оказания влияния на ситуацию. В результате многочисленных саммитов, встреч, политических заявлений и информационных кампаний родилась некая «консолидированная позиция Запада» (на деле, как оказалось, отнюдь не консолидированная и отнюдь не всего Запада).

Суть этой позиции заключается в подмене сколь-либо устойчивого мира растянутым во времени переговорным процессом, на что должно работать и требование о 30-дневном перемирии (продлевать можно бесконечно), и маячащая за ним крайне громоздкая формула гарантий безопасности Украине (обсуждать можно бесконечно). Идея размещения на Украине европейских контингентов, кажущаяся возвратом к традиционным практикам сфер влияния и оккупационных зон также химерична по своей природе — реального военного значения европейские войска в силу малочисленности иметь не могут, зато симулякры европейского великодержавного присутствия наполняют информационную и политическую повестку.

Логика в этом, безусловно, была и есть: если конфликт нельзя выиграть, его нужно погрузить в серую зону, где значимость реальных военно-экономических потенциалов снижается, зато возрастает роль политических и медийных химер. На худой конец, можно спровоцировать Москву на непропорционально жесткую реакцию и скомпроментировать ее, прежде всего перед Вашингтоном. По сути, заряженное именно такой повесткой украинское руководство и формулировало курс и в отношении затеянных администрацией Трампа переговоров, и в отношении предложенных российским президентом прямых переговоров в Стамбуле.

Нисходящее движение к Стамбулу-2 само по себе достойно внимания как почти эталонный пример этой дипломатии эпохи постмодерна. Моментальное сообщение украинского президента о готовности к встрече с российским лидером не просто перевело коммуникацию в формат твиттер-дипломатии — последнее стало уже вполне привычным феноменом. Сама готовность главы государства вот так запросто «заскочить» в Стамбул на переговоры по очень сложной проблеме без всякой предварительной проработки вызвала бы шок не только у Горчакова и Бисмарка, но и у многих дипломатов совсем недавнего прошлого. Артикулированное Трампом желание тоже приехать, в случае если будет российский президент (ведь от Катара как раз лететь недалеко), сделало ситуацию и вовсе сюрреалистической. На важнейший межгосударственный саммит по вопросу о войне и мире участники собирались, как на пятничную вечеринку, публично афишируя свое возможное участие через социальные сети: может, буду, может, не буду, посмотрим, кто там соберется.

Все эти политико-медийные завихрения должны были перебить российскую повестку и предложенную формулу переговоров, заменить ее очередным симулякром, ярким снаружи, но скудным по содержанию. Между тем российская формула включает в себя не только отталкивание от драфтов выработанных в ходе Стамбула-1 условий, но саму логику взаимодействия: вначале встречаются технические переговорные команды, вырабатывают новый драфт возможного соглашения, которое затем может быть детально обсуждено на более высоком уровне и впоследствии быть завизированным лидерами. Это — вполне традиционная, но работающая модель дипломатических переговоров. Москва указала на нее и самим составом своей делегации, представляющей собой команду именно технических, а не политических переговорщиков.

То, что украинская сторона в итоге приняла эту формулу взаимодействия, вызывает очень осторожный, но всё же оптимизм. Переговоры могли бы быть с легкостью сорваны, окончиться взаимными упреками в нежелании таковые вести. Однако механизмы развития политических процессов вокруг Украины, судя по всему, действительно смещаются из области химерической в практическую.

На этом фоне публично озвученные во время переговоров позиции и заявления, а также детализирующие их «сливы» в прессе имеют не такое большое значение. То, что российская сторона устами Владимира Мединского в очередной раз увязала завершение конфликта с выводом украинских войск с территорий четырех вошедших в состав России областей, — не новость, это всего лишь повторение уже известной формулы, заявленной российским лидером в июне 2024 года. Разумеется, эта давно представленная позиция остается стартовой при начале переговорного процесса. При этом, принимая во внимание преимущество России как в военно-экономическом потенциале, так и на поле боя, логично, что эта позиция может измениться в большую сторону. О чем, по-видимому, российская делегация также проинформировала своих украинских коллег.

Подобный обмен угрозами и жесткий торг как раз стали признаком рабочей дипломатии, завязанной не на медийность, а на оценку конкретных военных, политических и экономических возможностей сторон, сверку часов и отделение жизненных интересов от вторичных, которыми можно торговаться и в случае необходимости пожертвовать. Готовность, по крайней мере формально декларируемая, украинской стороны обсуждать урегулирование в такой модели, без симулякров и идеологем, — это маленький шажок к реальному миру.

Впрочем, этот шажок далеко не обязательно показывает тренд реальных намерений. Пока что переговорный процесс остается очень хрупким. Потенциальных проблем, которые могут развалить его, по меньшей мере две. Во-первых, переговоры могут закончиться, если Киев будет продолжать настаивать на 30-дневном перемирии как на необходимом условии для содержательных разговоров. Пока украинская сторона прошла первый рубеж — она согласилась продолжать контакты, несмотря на отсутствие согласия Москвы поддерживать прекращение огня.

Однако формально эта позиция по-прежнему остается ядром позиции Киева. В этом вопросе его поддерживают европейцы и в гораздо менее выраженной форме американцы. Дональд Трамп неоднократно заявлял о необходимости немедленного прекращения огня. Но тональность его высказываний по переговорам постоянно меняется и демонстрирует гибкость — в самом деле, кажется, ему всё равно, как начнутся переговоры, главное, чтобы они начались и был прогресс. Тем не менее пока ни из Киева, ни из Вашингтона, ни из европейских столиц не исходило никаких внятных сигналов, что эта установка уходит из повестки дня. А значит, риск обвинения России в нежелании «остановить войну» остается и в любой момент может быть разыгран.

Российская позиция по этому вопросу незыблема. Играя с короткими перемириями, Москва тем не менее демонстрирует неготовность к длительному прекращению огня без жесткий гарантий того, что это время не будет использовано украинцами для восстановления сил. С российской точки зрения прекращение огня послужит соблазном для Киева и его союзников к срыву переговоров, что автоматически будет способствовать затягиванию конфликта. Жесткая позиция по перемирию — дань опыту Стамбула-1, когда, получив передышку и почувствовав силы к борьбе, Киев отказался от дипломатии.

Второй риск касается условий предоставления Киеву гарантий безопасности. Рационально следует признать, что Киев вправе на такие гарантии рассчитывать — особенно если Стамбул-2 будет продолжать линию на разоружение и военное ослабление Украины, фиксацию ее внеблокового статуса. Ни Вашингтон, ни европейские союзники не могут обойти этот вопрос стороной. Однако в нынешней конфигурации стартовой позицией Киева по этому вопросу является размещение европейских контингентов на территории Украины, что для Москвы неприемлемо. Этот вопрос способен осложнить переговоры еще и потому, что, имея в виду участие европейцев, он открывает окно для проникновения в ход переговоров французского и британского влияния, пусть и косвенно. Найдут ли стороны консенсус по этому вопросу, нам предстоит увидеть.

Если Стамбул-2 сорвется, есть все основания полагать, что дипломатия снова будет отложена. И сторонам придется входить в летнюю военную кампанию, которая к осени определит новую военно-политическую конфигурацию. А далее — снова переговоры, ибо всякая война так или иначе заканчивается миром.

Пока же сработал третий закон диалектики: история совершила круг, вернулась в отправную точку — и стороны снова пообщались в Стамбуле. Хочется надеяться, что сработает второй закон. И количество (инициатив, заявлений и разговоров) последних месяцев перерастет в качество — мирного урегулирования.

Автор — доцент, заведующий лабораторией политической географии и современной геополитики НИУ ВШЭ

Позиция редакции может не совпадать с мнением автора