Заметка о природе права собственности в старой России

Это именно заметка, записка в рабочем дневнике, поэтому прошу не относится к этому тексту как к исследованию.

9 февраля 1897 года при проведении первой переписи населения Российской империи император Николай II в своей анкете в графе «Род деятельности» написал: «Хозяин земли Русской», а в графе «Побочные занятия» назвал себя «землевладельцем». В реалиях конца XIX в. это, пожалуй, уже звучало неостроумным преувеличением. Однако ведь в исторической ретроспективе все так и было. Когда-то не только русские цари мыслили себя собственниками земель своего государства. Первый, кто здесь приходит на ум – это, конечно, Вильгельм Завоеватель, объявивший себя собственником всех английских земель после их завоевания в XI веке. Однако примерно то же происходило и в иных местах, в том числе в тех, которые были связаны с Русью культурно и исторически (кстати, и дочь английского короля Харальда Несчастливого, погибшего в битве с Вильгельмом Завоевателем, в итоге оказалась на Руси, замужем за Владимиром Мономахом).

Представление о собственности главы государства на его территорию было свойственно скандинавам. Незадолго до «реформы собственности» Вильгельма Завоевателя нечто похожее произошло в Норвегии при Харальде Прекрасноволосом. Широко известен из исландских саг сюжет о так называемом «отнятии одаля» («одаль» - это право собственности на землю в раннесредневековой Скандинавии). Рассказывая об объединении Норвегии Харальдом, саги говорят, что король Харальд «присвоил весь одаль», и бонды (до того свободные собственники земель), стали платить ему подати. В ходе обсуждения природы этого отнятия высказывается и наиболее правдоподобная, на мой взгляд, гипотеза, что в древности у германцев публичная власть короля (вождя) отождествлялась с его правом частной собственности, а потому обложение бондов налогами, доселе им неизвестными, могло быть объяснено лишь тем, что король как собственник может требовать от подданных платы за землю. В подтверждение этой гипотезы, в частности, указывается, что в средневековой Норвегии общинные земли принадлежали королю.[1] Немного забегая вперед, отмечу, что ст.ст. 175, 177 русского Судебника 1589 года также называют общинную землю общей с царем. При этом норвежские бонды и после «отнятия одаля» сохранили возможность распоряжаться своими землями.

«...Власть складывавшегося высшего класса над крестьянством выражалась в верховенстве короля над всем населением. Верховенство это на существовавшей тогда стадии общественного развития не превратилось в государственный суверенитет в обычном понимании, но мыслилось современниками в привычных для них категориях собственности — одаля. … Исландскими и норвежскими скальдами XI и XII вв., как впоследствии и авторами «королевских саг», власть конунга над Норвегией изображается в виде права наследственной собственности на всю землю страны. Скальды называют Норвегию «наследством», «одалем», «вотчиной», «отцовским владением» конунга и его рода. Подобное понимание верховенства конунга над Норвегией и ее населением встречается у скальдов сплошь и рядом».[2] Как «присвоение одаля» в народном сознании отражалось образование государства; возникновение верховной собственности короля, в котором персонифицировалось это государство… Все это указывалось как причина отнятия одаля – родовых вотчинных владений с прекращением полной земельной собственности, хотя эти владения никто не отнимал и они продолжали существовать (уже как феодальные правовые институты …) во всей средневековой Европе».^[3]

При чтении описания норвежских событий порой трудно отделаться от впечатления, что речь идет о древнерусской крестьянской общине, ее собственности на землю, и о прекрасно известном у нас праве родового выкупа земли, столь много сходства: «В этот … период земля находилась во владении коллектива патриархальной семейной общины, представлявшей собою переходную форму от родовой общины к индивидуальной семье и сохранявшей тесную связь с родом. ... Члены большой семьи жили вместе и вели совместное хозяйство. … домашняя община проявила в Норвегии большую живучесть, чем во многих других европейских странах, а изменения формы собственности происходили чрезвычайно медленно. Право собственности членов большой семьи заключалось на этой стадии не в свободе неограниченно распоряжаться землею, ибо порядок отчуждения земли вообще еще не был известен, а в том, что они возделывали ее в составе единого производственного коллектива. … Первоначально «малая семья», остававшаяся в составе домашней общины, получала участок пахотной земли в пользование на год, после чего совершался новый раздел поля, либо восстанавливалось совместное хозяйство. Такие разделы касались лишь пашни, угодья оставались в общем пользовании. ... Владелец земли, желавший ее продать, не имел права заключать сделку с любым лицом, которое изъявляло готовность приобрести эту землю, но был обязан предложить ее своим родственникам — одальменам. Последние обладали, таким образом, правом преимущественной покупки одаля. Лишь в том случае, когда никто из многочисленных родичей не выражал намерения купить земельное владение, оно могло быть отчуждено постороннему лицу. ... Более того, одальмены обладали еще одной гарантией, обеспечивавшей в какой-то мере сохранение земли в их руках, а именно — правом выкупа проданного одаля, которое оставалось в силе в течение длительного времени после осуществления запродажной сделки. Следовательно, даже в том случае, когда родичи оказывались не в состоянии немедленно воспрепятствовать отчуждению земли, они имели возможность вернуть себе проданную землю впоследствии (по-видимому, на протяжении трех и даже пяти поколений)».[4]

Конечно, это сходство давно отмечается: «Факты иерархической структуры земельной собственности, появления верховной собственности государства на землю осознавались при феодализме и основными участниками поземельных отношений – крестьянами. В многочисленных северных крестьянских актах 15-16 вв., которые фиксировали свободное отчуждение земли, была распространена клаузула: «земля великого князя, а мое владение», чем подчеркивалась иерархическая структура земельной собственности: верховная – княжеская и на низшем уровне структуры – свободная крестьянская. Возникновение верховной собственности государства на землю не отразилось в древнерусских письменнных памятниках, но ее происхождение и сущность ясно прослеживается по ее отражению в народном сознании (по сагам, записанным в XIII в.) в другой стране на Севере Европы – в Норвегии, синхростадиально развивавшейся с Русью в X-XI вв. (обе страны были связаны в этот период политическими и династическими связями)».^[5]

Своего рода идеальным «отражением» такого положения вещей в России можно считать владение крестьянами так называемой черной землей (т.е. «свободной», не принадлежавшей частным вотчинникам или помещикам). М.М. Богословский пишет, что «крестьяне относятся к черным участкам как собственники, но государство считает эти земли своими, а крестьян лишь их владельцами. Эта мысль о государстве, как собственнике черной земли, сквозит и в воззрениях самих крестьян, когда они начинают размышлять о своих правах… Мысль о верховной собственности государства высказывалась среди поморских крестьян в выражениях, … которые показывают точное различие между dominium eminens и dominium utile в сознании крестьян в XVI—XVII в. Выражения эти не раз приводились в литературе: «земля царева и великого князя, а моего владения», … «государева царева вотчина, а мое владение».^[6] М.М. Богословский при этом отмечает: «У крестьян эта мысль о государстве-собственнике … высказывалась только как отвлеченная теория крестьянского землевладения, как ее понимали крестьяне. Не забывая теорию верховного собственника, крестьяне владели и распоряжались своими земельными участками, как своею полною собственностью. … Владельцы черных земель называют свои участки вотчинами, а себя их вотчичами… Мысль о государстве как о собственнике … выражалась в том, что … заимка (свободных) земель могла производиться не иначе как с разрешения правительства»^[7].

Н.Н. Покровский недоумевает по этому поводу: «Для историков юридической школы эти грамоты (о продаже крестьянами земли – прим. мое. А.Р.) представляли собой необъяснимое юридическое явление: указание этих грамот на то, что земля является вотчиной великого князя и лишь «владением» крестьян, противоречило факту отчуждения этой земли без ведома великого князя, как и фактам продажи крестьянами земли по обычным купчим… Эту двойственность невозможно объяснить с формально-юридической точки зрения, в данном случае перед нами юридическое противоречие…»[8] Однако, как совершенно верно указывает М.М. Богословский, никакого противоречия, уж тем более юридического, тут нет – это «duplex dominium».

Русские черные (т.е. свободные) крестьяне вполне осознавали наличие верховной собственности.[9] Правительство на крестьянские участки смотрело как на государственную землю, и этот взгляд проявлялся, во-первых, в пожалованиях этой земли с населявшими ее крестьянами …, так что крестьянские вотчины с их вотчичами рисковали каждый день быть отданными в частную собственность, и это совершалось одним взмахом пера в московском приказе».^[10] Думаю все же, что в силу очевидности такого поворота событий никаких иллюзий у крестьян насчет самостоятельности своей собственности и не было.[11]

Как и в средневековой Англии, государь мог (ведь он собственник!)  черную землю передать в вотчину или поместье частному лицу, и земля становилась «белой», т.е. свободной от тягла. При этом «вотчинники частновладельческих вотчин, беломестцы, о верховном собственнике не упоминают, так как считают себя полными собственниками своих земель. … Частновладельческих же вотчин правительство не могло пожаловать кому-либо иному без предварительного отчуждения … хотя бы путем конфискации».^[12] М.М. Богословский пишет: «Идея земельной собственности, так туго пускавшая корни в русском обществе, получает свое развитие прежде всего в белой среде …У белых людей она является в достаточной степени развитой в то время, как общественным низам она остается еще чуждой. При таком развитии правосознания полная собственность на землю становится правом белого человека, сочетаясь со свободою от тягла… Право собственности на землю начинает выражаться прежде всего в освобождении ее от тягла».[13] Однако свобода от тягла вряд ли приводила вотчинников белых земель к мысли об отсутствии верховной собственности на государственные земли (Богословский М.М.: «Слова «государственный» в древнерусском языке не существовало; вместо него употреблялось более конкретное слово «государев», так как воображение людей того времени, не привыкших к отвлеченному мышлению, конкретнее олицетворяло государство в государе, так что эти понятия отождествлялись. С. 52).

Представление о праве собственности государя (царя, короля, князя etc.) на землю было тогда, по всей видимости, единственно возможным способом описания природы и источника его власти (и, следовательно, получения ренты с подвластных земель) в условиях неразвитости юридических представлений о сути государства, о публичной власти. Эта концепция формирует и само понятие duplex dominium, в рамках которой сосуществуют верховная собственность главы государства на землю и подчиненная собственность его подданных. Именно присвоенностью земли великому князю и могла тогда быть объяснена обязанность вотчинников платить за владение землей – службой, работой, деньгами или продуктами. Только после того, как стала ясно осознаваемой публичная природа государственной власти, не основанной на частноправовом господстве над землей, появилась и возможность описать иерархию вещных прав без конструкции duplex dominium. То, что раньше описывалось при помощи «верховной собственности», ныне объясняется теорией публичной власти.

Лучшим примером является, наверное, история присоединения Новгорода. Наверное, не будет сильным преувеличением сказать, что присоединение Новгорода к Москве в вопросе прав на землю во многом схоже с нормандским завоеванием Англии, после которого Вильгельм объявил английские земли своей собственностью. Когда Иван III объявил Новгород своей «отчиной», он имел в виду именно то, что новгородские земли теперь – его (т.е. государства) собственность. По некоторым подсчетам за 1484 - 1499 гг. 87% новгородских вотчинников лишились своих владений, и их земли были отданы великим князем московским служилым людям. Возникновение поместной системы как социальной опоры Российского государства стало возможным, когда в распоряжение великого князя поступил земельный фонд, достаточный для одновременного испомещения служилых людей. До присоединения к Москве Великого Новгорода с его огромными массивами населенных крестьянами земель, такого фонда в руках великого князя не имелось.[14] Все эти переселения основывались именно на идее принадлежности государю верховной собственности на землю.

Верховная собственность государя по отношению к беломестцу хорошо видна, по-моему, на одном очень позднем примере. В 1639 году боярин Ф.И. Шереметев обратился к царю с просьбой продать ему уже принадлежащую ему вотчину. Дело было в том, что вотчина у Шереметева была выслуженная, режим которой стеснял его в свободном распоряжении ею. Чтобы эти ограничения снять, боярин и попросил царя продать ему его же вотчину, чтобы она была уже не выслуженной, а купленной (купленная соответствующих ограничений не подразумевала). По государеву указу дьяки продали боярину Ф.И. Шереметеву и его жене и детям его же выслуженную вотчину в Московском уезде.[15] Таким образом, Шереметев, будучи вотчинником, источник «дополнения» своего права искал в царе, по всей видимости полагая, что недостающие ему правомочия остаются за ним.  

Все это позволило К.П. Победоносцеву писать: «образовалось у нас своеобычное вотчинное право на землю, такое право, которого нельзя подвести ни под одну из римских категорий; но которое можно поставить в аналогию с подобным же правом верховной и подчиненной собственности, образовавшимся в Западной Европе под влиянием феодальной системы. … Здесь видно не одно только право в чужой вещи; здесь нечто выше зависимого владения, видны признаки собственности, хотя и зависимой, и несамостоятельной. Но в то же самое время, в той же самой земле существует для другого лица верховная собственность, с качеством самостоятельности. ... Верховному владельцу принадлежит идеальная сторона собственности; а реальная, действительная сторона принадлежит владельцу подчиненному: сознавая зависимость своего права перед верховным собственником, он владеет и пользуется имуществом вполне, передает его по наследству, хотя ограничен более или менее в вправе отчуждения... Таким образом, собственность в одной и той же земле раздваивалась; в ней не было полного единства…»[16]

В.Б. Ельяшевич в своей книге «История права поземельной собственности в России» пишет, что в России XV-XVI веков различие между публичной властью над территорией и частной принадлежностью земли уже осознавалось. Мол, когда глава государства писал о государственной земле: «это моя вотчина», он подразумевал вовсе не принадлежность земли лично ему на субъективном праве, а имел в виду свою политическую власть над государственной территорией. Свой тезис В.Б. Ельяшевич обосновывает, в частности, так: в дошедших до нас документах помимо «земель великого князя» как подвластных территорий упоминаются также отдельные села и деревни, приобретенные великим князем по частным сделкам.[17] Отсюда автором делается вывод: в первом случае речь идет о политической власти над территорией, а во втором – о праве собственности в частноправовом смысле.

Думаю, все проще, и можно обойтись без приписывания отечественному правосознанию XV-XVI веков понимания различия между политической властью над территорией и принадлежностью земли. Даже если такая разница кем-то и ощущалась, это ощущение не доходило до формальной юридической определенности и уж во всяком случае не могло приводить к каким-то затруднениям великого князя в представлениях о своем праве на земли. Чтобы раздавать земли в вотчину или поместье, он должен был полагать себя именно «верховным вотчинником» (вспомним, что даже советское государство, распределявшее землю между гражданами и организациями на ограниченных вещных правах, для этого объявило себя собственником всей земли, не ограничившись просто осознанием своей политической власти над территорией). Когда земля по каким-то основаниям поступала в обладание частных лиц, это никак не препятствовало князю по-прежнему считать себя верховным собственником, dominus directus. При передаче земли в «частную вотчину» создавалась пара dominium directum – dominium utile. Думаю, можно даже провести некоторую аналогию со ст. 214 ГК и ст. 16 ЗК: до передачи земли в частное обладание она находилась в «неразграниченной» собственности государства, которое в целом отождествлялось с личностью государя. При выделении же конкретной земли кому-то в вотчину появлялось имение, выделенное из «общего» массива государственных земель. Поэтому впредь его судьбу нужно описывать в самостоятельных, относящихся именно к нему актах. Отсюда и отдельные указания на «купли», «мены» и пр. сделки по приобретению великим князем таких земель. Верховный собственник мог даже приобретать землю у подчиненных собственников, и подобные частноправовые акты по приобретению государем недвижимости – это функциональный аналог выкупа собственником ограниченного вещного права на свою вещь у его обладателя. Подобное описание происходящего вполне укладывается в традиционную концепцию «многоуровневой собственности», поддерживаемую самим В.Б. Ельяшевичем – без противопоставления права государственной (государевой) собственности политической власти над территорией.