Забытые события, забытые герои…

Во второй половине июля 1941 года 4-й мехкорпус находился в районе города Прилуки Черниговской области для переформирования. Большая часть боеспособного личного состава 4-го МК была направлена в 37-ю армию, в том числе — Сергей Творогов.
В начале июля немецкие войска группы армий «Юг» прорвали оборону советских войск и подошли вплотную к Киеву. Немецкая танковая дивизия попыталась форсировать реку Ирпень и ворваться в Киев, но контрудары советских войск и стойкая оборона подступов к городу сорвали планы врага овладеть Киевом с ходу. Непосредственно Киев обороняла 37-я армия. К концу августа советские войска, оборонявшие Киев, были практически разбиты. К 9 сентября германские, румынские, венгерские войска подошли вплотную к городу, окружив оставшиеся части Юго-Западного фронта.
15 сентября войска оси замкнули кольцо окружения вокруг всей киевской группировки советских войск, которые в ночь на 19 сентября были вынуждены начать отход на восток. Были окружены пять советских армий. Только 37-я сумела вырваться из окружения, понеся большие потери личного состава и тяжёлой военной техники. Вместе с ними из окружения вырвался Сергей Творогов. При прорыве он получил пулевое ранение. После госпиталя Творогов был отправлен в Харьков, где шли ожесточённые оборонительные бои. Там он попал в окружение и был пленён со вторым пулевым ранением.
В Харьковский котёл попали более 600 тысяч солдат и офицеров. Началась трагическая история, в результате провальной операции командиров 24 октября 1941 года город Харьков был сдан почти без боя и оккупирован немцами на два года.
Из воспоминаний С.Н. Творогова: «…Наша батарея тяжёлых орудий стояла на позиции в укрытии, ждали приказа. Мы видели отступающие наши части. Мы стали готовить батарею к передислокации. В это время мы увидели, что к нам приближаются немцы на бронетранспортёрах. Мы отстреливались из личного оружия. Я получил второе пулевое ранение, так я попал в плен».
Я видел эти ранения. Отчим мне рассказал, что получил их под Киевом и под Харьковом.
Тогда руководство СССР считало: нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. Командование должно ставить солдат и офицеров между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади.
Дезертирство, как явление, было настолько массовым, что применение расстрелов (в том числе без суда) в качестве наказания стало считаться в РККА нормой. Семьи военных также становились заложниками ситуации. По одним приказам семьи дезертиров подлежали аресту, по другим — расстрелу. Отступление также часто считалось преступлением, заслуживающим расстрела.
Из воспоминаний С.Н. Творогова: «…Меня, раненого, немцы отправили в госпиталь. После операции — допрос, фильтрационный лагерь, отправка в Польшу (рабочая команда, рабочая бригада военнопленных)».
От Германии как подписанта Женевской конвенции (27 июля 1929 года) a priori ожидалось применение и соблюдение принципов этой конвенции. Однако женевские постулаты в большей или меньшей степени применялись только к военнопленным США и Великобритании, а с поляками, французами и русскими обращались иначе. Сугубо специфическое «право» применялось к военнопленным Красной Армии.
Лагеря военнопленных находились в ведении вермахта (Вооруженных сил Германии). Советских военнопленных сознательно морили голодом. Им выделялись мизерные продовольственные пайки, поэтому они постепенно слабели и умирали от истощения и болезней. Даже работающих военнопленных кормили по чрезвычайно скудным продовольственным нормам (по инструкциям, принятым Верховным командованием сухопутных войск в августе 1941 года, полагалось 2200 калорий в день). Качество еды было очень плохое. Вследствие преступной политики нацистской Германии в отношении советских военнопленных многие погибали.
Из воспоминаний С.Н. Творогова: «…Мы работали на восстановлении дорог, мостов, тоннелей после «работы» англо-американской авиации, разбирали завалы разрушенных зданий и сооружений. Нас грузили в товарные вагоны и везли на место работ. Работали в разных городах, всех не упомнишь. Но большие города были Гамбург, Бремен, Ганновер, Брауншвейг. Они были очень разрушены. Часто нас в лагерь назад не привозили, если были большие разрушения и требовалось скорейшее восстановление. Спали на голом полу. Мы видели хорошую «работу» союзной авиации. Лагерь назывался Берген-Бельзен».
После закрытия лагеря Берген-Бельзен Сергей Николаевич Творогов был переведён в лагерь Фалленгбостель, там он находился в рабочей бригаде на восстановлении разрушений после бомбёжек. Сами военнопленные тоже попадали под бомбёжки союзной авиации. В этом лагере Творогов был освобождён англо-американцами 16 апреля 1945 года и вместе с другими советскими военнопленными передан советским властям. Они были направлены в лагеря, которые представляли из себя фильтрационные пункты, в них проходили проверку бывшие военнопленные и лица, побывавшие в окружении.
Срок пребывания в фильтрационных лагерях ничем не ограничивался. После окончания войны с Германией все освобождённые из плена и репатриированные советские военнослужащие, даже при отсутствии на них каких-либо компрометирующих данных, сводились в батальоны и, в порядке наказания, направлялись для постоянной работы на предприятия угольной и лесной промышленности, на стройки народного хозяйства СССР, находящиеся в отдалённых районах страны, а также на рудники с очень опасным производством. Многие тысячи военнослужащих были осуждены по необоснованным и сфальсифицированным материалам.
Так Сергей Николаевич Творогов попал в город Сталинск (Новокузнецк). Его обвинили в том, что он сдался в плен, что его не расстреляли немцы (он же был коммунистом), что он общался с офицерами британской армии, что он служил у генерала Власова. Да, лейтенант Творогов служил у генерал-майора РККА Власова в 4-м мехкорпусе, а затем в 37-й армии в 1941 году.
Находясь в лагерях в г. Сталинске, он работал на строительстве СтАЗа, ферросплавного завода, на шахте имени Орджоникидзе и других стройках города.
Агентурно-следственная разработка заключённых проводилась постоянно. Заключённых активно использовали на допросах, в судебных процессах в качестве свидетелей, находились под судом, часто перебрасывались из лагерного отделения в тюрьмы Прокопьевска, Киселёвска, Сталинска и обратно в лагерь. Целью оперативной работы являлись сбор доказательств вины и осуждение как контрреволюционеров и изменников Родины и дезертиров. Постоянные допросы, обвинения изматывали психику заключённых, рукоприкладство было обычным делом.
Конечно, Сергей Николаевич мне не рассказывал о его нахождении в лагерях НКВД в Сталинске, Прокопьевске. Всю информацию я взял из статей, работ авторов: Н.М. Маркдорф-Сергеевой, Р.С. Бикметова, Константина Лукина, Витаутаса Сенкуса и Геннадия Шабалина. Также я слышал рассказы бывших заключённых, которые находились в лагерях Сталинска, Прокопьевска, Горной Шории, Забайкалья, Якутии. «Мы руководствовались прежде всего гуманистическими задачами. История плена и лагерной системы — это история неимоверных физических и моральных страданий миллионов людей, оторванных не по своей воле от родных мест», — сказал Рашит Бикметов.
В 1953 году Сергей Николаевич Творогов был освобождён по амнистии, но без права проживать в столичных и областных городах. Он остался в Новокузнецке и устроился работать в ремстройконторе мастером-строителем. В этой же конторе работала бухгалтером моя мама, Федора-Фаина-Федосия Петровна Тукеева, участница Великой Отечественной войны, сержант, радист-телеграфист. В декабре 1953 года они вступили в брак. В 1969 году Сергей Николаевич был полностью реабилитирован, восстановили его членство в КПСС. С 1970 года Творогов поступил работать мастером на КМК в ремонтно-строительный цех, а потом стал начальником участка. С 1975 года он был секретарём партийной организации цеха. В 1982 году он вышел на пенсию. Умер в феврале 1990 года.
Вот такая судьба у моего отчима. Нет, он никогда не рассказывал всё о войне, тем более о плене. Но мы знали, кто за что сидит или сидел. О своей жизни, родственниках, о войне, плене он рассказывал маме, а она пересказывала мне.
А вот о Перемышле он мне говорил. С болью рассказывал о репрессиях в партии, в РККА, ненавидел Сталина. Но это другая история. И о западноукраинцах и поляках тоже говорил. В 1945 году, когда он был освобождён из немецкого плена, его родственники узнали, что он жив, но был в плену. А значит, они попадают под «колпак» служб безопасности. В 1946 году его сестре, подполковнику медицинской службы Лидии Николаевне Лазаренко-Твороговой, пришлось выйти в отставку из-за того, что брат находился в плену в Германии с октября 1941 года по апрель 1945 год, а после освобождения из германского плена был в заключении в лагере № 525 в городе Сталинске. Муж Лидии Николаевны, полковник артиллерии Г.И. Лазаренко, тоже был вынужден выйти в отставку — по тем же причинам. Они участники финской кампании и ВОВ, орденоносцы. Другие родственники, так или иначе, тоже пострадали. Ведь в анкетах нужно было указывать, что родственник был в плену. Они были в обиде на него за плен. В Москву Сергей Николаевич никогда не ездил.
Он много рассказывал о репрессиях в СССР, с теплотой говорил о Тухачевском, Рокоссовском, Кирове, о жестокостях Сталина, Мехлеса и Жукова. Учил меня: всякую информацию проверяй из различных источников, ничего не принимай на веру. Изучая исторические документы, историю России, историю государства и права, мемуары наших государственных и военных руководителей, воспоминания участников исторических событий в стране, я всё больше и больше убеждаюсь, что власть не хочет, чтобы народ знал историческую правду о России.