«Не ограничиваю людей по питанию, запрет сахара ничего не даёт». Беседа с врачом «Сибири»

Героями интервью в спорте обычно становятся главные действующие лица – игроки, тренеры, функционеры. Очередь до тех, кто остаётся в тени — врачи, сервисмены, обслуживающий персонал, — доходит редко.

Бессменный врач «Сибири» Сергей Шигаев работает в клубе с начала нулевых и за это время повидал много.

Сергей Александрович дал большое интервью «Чемпионату», в котором рассказал:

• как развивается спортивная медицина;
• как работалось в начале 2000-х;
• откуда спортивный врач может черпать информацию;
• как происходит взаимодействие с тренерами и игроками;
• меняется ли работа во время плей-офф;
• как была получена самая нелепая травма, которую он видел;
• как в начале нулевых игроки выпивали;
• почему ограничения в питании ничего не дают.

«Раньше было тяжело что-то выбить для спортивной медицины»

– Сергей Александрович, каким был мир вокруг, когда вы только пришли в «Сибирь»?
– Да таким же и был, нормальный мир. Ничего такого чудного не было. Я сначала работал в НИИТО, потом – в волейбольном «Локомотиве», после позвали в «Сибирь».

– Почему выбрали такое направление, как спортивная медицина?
– Видимо, потому что сам спортсмен. Меня к этому тянуло, мне это близко. Сначала прошёл школу травматологии, мне было понятно и просто. К тому же меня ещё позвали в спорт, и я согласился.

– А у вас в семье были врачи?
– Нет, я первый.

– Насколько я понимаю, занимались вы лёгкой атлетикой?
– Да, мастер спорта. Где-то в институте я закончил, потому что тяжело совмещать учёбу в медицинском институте и спорт. Как выполнил разряд, так и закончил.

– Форму поддерживаете и сейчас? Когда видел вас днём, вы же на пробежку отправлялись?
– Да, 13 км пробежал, отлично.

– Можете рассказать, когда пришли в клуб, как дело обстояло с медицинским штабом?
– Я сначала приступил к работе в «Сибири-2», там маленько поработал, а потом меня уже забрали в первую команду. Особо проблем не было: с хоккеистами всё понятно и ясно, с тренерами иногда бывало, конечно. Тогда тренером был Голубович, у него есть своя специфика, он может быть жёстким, но со мной контактировал нормально.

– А в плане оборудования и технического оснащения?
– На самом деле, очень слабо. Как раз я этим заниматься тогда начал, постепенно покупали. Сейчас вышли на нормальный уровень, хотя ещё нужно прибавить.

– Как было с бюрократией на тот момент?
– Да, было тяжело что-то выбить для спортивной медицины. Руководители не хотели идти навстречу, но постепенно я их начал убеждать: стали покупаться приборы, препараты различные, спортивное питание хорошее. Сейчас мы на абсолютно нормальном уровне.

– Расскажите, есть ли что-то, без чего сейчас невозможно представить вашу работу? Именно из того, чего не было тогда?
– Это всё постепенно прибавлялось: ударно-волновая терапия, ультразвуки различные. В этом году приобрели лазеротерапию – хорошая штука. Нужна для восстановления и лечения. Конечно, изначально этого ничего не было. Однако и в мире тогда ситуация была та же. Ударно-волновая терапия появилась в 2006-2007-м, мы её приобрели где-то в 2010-2011-м.

– Был ли в то время какой-то метод лечения, который в 2025 году уже вызывает недоумение?
– По лечению я бы не сказал, что что-то сильно отличается. Медицина, конечно, развилась, появились новые аппараты и препараты, но кардинального различия нет – допустим, что в то время было что-то отсталое. Спортивная медицина на пике всей медицины, она собирает хорошее со всех остальных. По моему мнению, всё на передовом уровне.

– Ваш коллега из «Локомотива» тоже отмечал развитие спортивной медицины. Но скажите, откуда вы берёте технологии, из футбола?
– Футбол, да. Очень много берём оттуда. Почему-то так принято, что европейский футбол очень развит, черпаем оттуда — методики новые. Недавно приобрели аппарат, который начали использовать именно в футболе. Кратко – заморозка или обогрев быстрого воздействия для игрока, в зависимости от патологии, там есть металлическая пластина под электрическим воздействием. В России ещё не во всех командах это есть.

– Откуда вы берёте информацию? Различная литература?
– Я состою в различных группах в мессенджерах — сообщество физиотерапевтов условных. Очень большое подспорье даёт ежегодная конференция врачей КХЛ, оттуда многое берёшь, когда собираются все врачи, компании представляют свои новинки.

– А ездите ли вы на какие-либо стажировки в Европу? Или после 2022 года это сошло на нет?
– До 2022 года ездили, были возможности съездить в Барселону, Милан. Лично я летал на конференцию в Рим по спортивной медицине, оттуда очень многое почерпнул.

– Из-за отсутствия таких поездок развитие не притормозилось?
– Думаю, что конференции КХЛ, на которые приглашают специалистов из той же Германии, помогают. Мы много от них получаем информации.

«Были тренеры в моей карьере, которые говорили: «Он выйдет [на лёд], и всё. Мне плевать, коли́ ему, что хочешь»

– Понятно, что в вашем деле конкуренции быть не может, но как происходит общение и обмен знаниями внутри вашего сообщества?
– Секретов нет, особенно если касаться вещей, которые нужны для реабилитации. Любому врачу лиги, как равно и мне, можно в любой момент позвонить, узнать что-то. У нас есть отдельная группа, где мы общаемся. Если возникнет вопрос по какому-то игроку, я в любой момент могу переговорить с врачом – так и узнаём информацию. Я, соответственно, делюсь ею о своих игроках. Это нормально, я считаю.

– В каком формате вы взаимодействуете с тренерами? Со строгой субординацией?
– Я бы не сказал, что со строгой субординацией. Во-первых, я всех тренеров КХЛ уже знаю, меня многие знают. Некоторые из них у меня ещё игроками были. С тем же Козыревым я хорошо и близко общаюсь всегда. Епанчинцева я тоже знал ещё хоккеистом.

– В чём сложность взаимодействия с тренерами? Например, ему надо, чтобы хоккеист вышел на лёд, а вы говорите, что он ещё не готов?
– Да, именно в этом. Бывают такие моменты, когда тренеру надо, чтобы определённый игрок вышел на лёд, а у него какая-то травма или заболевание. Некоторые это понимают: что человек не отдастся до конца, пользы не будет. Были тренеры в моей карьере, которые говорили: «Он выйдет, и всё. Мне плевать, коли́ ему, что хочешь». Сейчас таких уже нет. Сегодня специалисты стали разумнее, понимают, что нельзя заставить играть, это неправильно. Хоккеист должен быть готов выйти и показать максимум.

– Как ваша работа меняется во время плей-офф? Постоянно же говорят, что во время таких игр не выходит только мёртвый.
– Да, меняется. Это понимают и игроки – они должны выходить на лёд в любом состоянии. Были случаи, когда играли с переломами. Условно, если палец или стопа, мы делали фиксацию, которая позволяет надеть конёк или перчатку. Конечно, используем и препараты, чтобы снять боль. Плей-офф – военная ситуация. Там выходят даже раненые и показывают всё, что могут.

– А игроки сами рвутся или приходится заставлять?
– Да, в такие моменты их даже не тренер заставляет, а они сами – понимают, что в этот момент нужны и должны помочь.

«Квартальнов — очень интересный тренер. Он мог мотивировать даже тогда, когда казалось, что уже не выиграть»

– Допустим, как с Алексеем Яковлевым, который в шестом матче плей-офф с «Салаватом» вышел на третий период с травмой?
– Да там ничего такого страшного не было. Взять, например, того же Широкова, который получил удар в голову – хорошо, что не было сотрясения. Были проблемы с шеей, он пропустил одну игру, а после мы его вывели, потому что и он этого хотел, и мы могли это сделать, быстро восстановить.
Было даже с финнами, которые сейчас в КХЛ не играют. Тот же Йонас Энлунд. У него была патология серьёзная, мы думали, что всё уже. Он уехал, но к плей-офф вернулся. Мы делали перевязки перед каждым матчем, и он играл.

– Это было во время «бронзового» сезона?
– По-моему, да. Мы серьёзно думали, что он уже не приедет. Перед самым плей-офф он приехал, вышел и отдавался игре полностью.

– С каким тренерским штабом у вас было лучшее взаимодействие?
– Мне нравилось работать с Юрзиновым, с ним было всё понятно.

– И в первый, и во второй приход?
– Да, у него правильные понятия. Он же жил в Финляндии, и у него были европейские взгляды, из-за чего взаимодействовать с ним было легче.

Но тут сложно. Взять того же Скабелку, который очень жёсткий тренер. Тем не менее с ним тоже было очень комфортно. Он постоянно держал команду в тонусе, мне это не мешало. Квартальнов – очень интересный тренер. Он мог мотивировать даже тогда, когда казалось, что уже не выиграть.

– Насколько ваша профессия перекликается с психологией? Надо же уметь успокоить игрока в случае чего?
– Это точно. Ко мне постоянно приходят ребята, даже если не травма, а простые бытовые проблемы, подготовка к игре. Пытаемся помочь, улучшить ситуацию – чаще всего это получается.

– Вы работаете с родными и близкими хоккеистов?
– Да, семьи постоянно под контролем. Либо я сам что-то даю, либо куда-то направляю. И роды, и беременность – всё у нас. Получается, что ты как семейный врач вдобавок.

– Можете вспомнить пример самой нелепой травмы хоккеиста за всю вашу карьеру?
– Есть такая травма. Не буду говорить фамилию, потому что там до такой степени нелепо… Человек утром проснулся, упал в туалете, унитаз разбился, и он порезал себе ягодичную мышцу. Ну, вот так случилось. Выбыл он ненадолго, я заштопал его, и играл потом человек.

Часто такое происходит. Тренерам тем же во время игры в лицо попадает шайба, тоже бывает.

– Как часто вы встречали игроков, которые очень сильно перестраховывались и не хотели выходить на лёд?
– Не часто, но были. Фамилию опять не буду называть, он у нас был в команде довольно долго, хороший опытный защитник. Он травмировался, лечился. И в какой-то момент забегает ко мне и говорит: «Док, меня на игру поставили, что делать?!» Я отвечаю: «Ну, играть, что ещё» (смеётся). Смешно, конечно, но было и такое.

– Расскажите, в чём отличие молодых и возрастных хоккеистов в плане подхода?
– Очень большие различия. Опытный игрок понимает, что если он не будет делать требуемую работу, то он покинет хоккей, и всё. Он постоянно держит себя в форме, у него правильный режим, он хорошо питается. А современная молодёжь – пофигисты. Опаздывают и так далее.

На самом деле, раньше этим воспитанием занимались игроки постарше, а сейчас это стало неправильно, нельзя их обижать, а то будет дедовщина. К ним пошла какая-то жалость, я считаю, что это неправильно. С ними надо быть строже, где-то заставлять что-то.

Кстати, такие игроки были: талантливые, мастеровитые, которые должны были вырасти в топовых хоккеистов. Но в итоге просто пропали из-за разгильдяйства, непонимания и лени.

«Если вот это поколение будет пить, как предыдущее, то они уже ни во что не смогут играть»

– Высказывания в духе «сейчас вырастает более профессиональное поколение» — миф?
– Я считаю, что лучше за собой следят взрослые игроки, которые приходят к пониманию, что это нужно. Молодёжь с этого не начинает, это точно не так.

– А вы берёте наставничество, пробуете объяснить?
– Они чаще всего считают, что это ерунда. Когда человек сам начинает понимать, то, конечно, я объясняю и помогаю. Есть ряд игроков, которые должны уже заканчивать, а они держатся и постоянно тренируются – продлевают хоккейную жизнь. До 40 точно можно играть.

– Как Широков?
– Да, я чаще всего его и имею в виду. Он всё лето тренируется, готовится. Правильно делает.

– Давайте сравним подход к процессу среднестатистического игрока в начале нулевых и сейчас.
– Сейчас однозначно подход стал лучше.

– В чём коренные различия?
– Тогда ребята много выпивали, собирались прям командой. Они пили и играли. Может быть, даже то поколение было крепче в этом отношении.

– Как говорил Карпин: «Раньше пили и играли, а теперь не пьют и не играют».
– Если вот это поколение так будет пить, то они уже ни во что не смогут играть (смеётся). Те как-то переваривали это всё. Где-то даже помогало: сплочение происходило, вместе же гуляли.

– Вы это принимали тогда как правило игры или пытались с этим бороться?
– На самом деле, принимал. Тогда в этом не было ничего страшного. Всем известно, что школа ЦСКА, которая была великая, пила по-страшному.

Они находились взаперти, однако когда их выпустят, то оторвутся на максимум. Ехали на какой-нибудь матч, в поезде могли напиться вусмерть, но они выходили и играли. Причём делали это очень хорошо.

В те времена очень много держали хоккеистов на сборах, базы закрывали перед играми, уйти было некуда. Сейчас такого нет, всё доступно. Люди из-за этого стали разумнее.

– Какой сезон был самым сложным в плане обилия травм? Мне почему-то вспоминается сезон-2016/2017.
– Да, он и был. Почему-то много летело плеч и ещё чего-то.

– А в чём были истоки этого?
– Где-то, я считаю, была неправильная физическая подготовка, допускаю такое. Что надо было укрепить, почему-то пропустили: из-за этого полетели плечи, приводящие мышцы.

– Как идёт распределение нагрузки для хоккеистов: для каждого всё индивидуально?
– На самом деле, с начала нулевых ещё не всё поменялось. Бывает, что вся команда пашет, и стар и млад выполняют одинаковую работу. В каких-то моментах я могу повлиять, сказав, что этому человеку надо сделать всё по-другому. Тренер иногда идёт на это, а иногда нет – надо разговаривать, доказывать, что это нужно.

Индивидуальный подход чаще всего применяется к возрастным игрокам. Молодые и тогда, и сейчас пашут одинаково.

– Как у вас строились отношения с легионерами все эти годы? Не становились ли они жертвами стереотипов?
– Некоторые были очень ошарашены. Возьмём ребят, которые пришли в этом году. Пока они не понимают и не воспринимают тренировочный процесс, который существует у нас – в России он другой.

– Разговаривали с коллегой с Луи Доминге, он сказал, что был удивлён тем, что тут по две тренировки в день.
– Вот к ним, я считаю, нужен индивидуальный подход. А от двух тренировок уже пора отходить всем. Североамериканские тренеры не сделают никогда две тренировки в день – одной достаточно. Из-за такого количества накапливается усталость, наша команда сейчас однозначно под нагрузкой.

– Отход от теста Купера правильный, по-вашему?
– Да, от него все отошли сейчас. Это была проверка силы воли по большому счёту. Чисто характер. Надо было потерпеть, чтобы пробежать 4 км за 12 минут. Думаю, я пробегу (улыбается).

Сейчас от бега отошли, его очень мало стало. Больше велосипеда, бега конкретно на льду. Стали тренировки более специфичными, приближёнными к игре.

– Насколько в «Сибири» следят за тем самым правильным питанием, которое сейчас получило широкую огласку?
– Не так сильно. Я, честно говоря, особо не ограничиваю в питании. Хоккеист, который выполняет большую работу, переварит всё. Ему нужна энергия, если он съест немного сладкого — это не страшно. Тем более когда организм молодой.

Сейчас пришли к тому, что стали больше есть зелени, рыбу. Питание стало более правильным, да.

– Объясните, что даёт запрет на сахар?
– Я это вообще не поддерживаю, это ничего не даёт. Хорошо, человек так себе играл в хоккей и перестал есть сахар. Он станет лучше это делать? Точно нет.

– Может быть, в функциональном плане станет легче? Или это никак не коррелируется?
– Нет, чёткой зависимости я пока не вижу. У нас в «Сибири» нет чётких ограничений по питанию. Да, мы убираем лишние углеводы, ограничиваем кого-то индивидуально, даём рекомендации. Жёсткости тут нет.

– Встречали ли вы тех, кто принял самостоятельно решение питаться правильно, хотя над ним никакого контроля не устанавливали?
– Чаще всего возвращаются к обычному питанию. Есть такие, кто говорит: «Я это и вот это не ем. Но иногда ем». Хочешь съесть бургер? Ну, съешь, ничего такого страшного в этом нет.

– Илья Сафонов из «Ак Барса» недавно сказал: «По питанию я в своё время с нутрициологом плотно работал. Потом отказался. Я месяцев шесть-восемь идеально чисто питался. А потом Новый год… Тёща приготовила бутерброды, жирненькое, как-то покушал. Поджелудочная не справилась, слёг на три-четыре дня».
– Да, такое может быть, потому что организм отвыкает от какой-то нормальной пищи. А может, и зараза какая попала, никто не знает.

– Как изменился медицинский регламент после смерти Алексея Черепанова?
– Изменился, да. Стали более жёсткие обследования в межсезонье. Раньше УЗИ сердца вообще не делали, теперь – постоянно. Вот эту патологию Алексея можно было выявить только на УЗИ.

– И с теми же бригадами скорой помощи дело изменилось.
– Да, и это улучшили. Сейчас на играх присутствуют две бригады минимум, которые обучены. Тогда этого не было, к сожалению.

– Что изменилось в плане УМО?
– Увеличилось количество анализов, диагностик. Сейчас, допустим, не просто ЭКГ есть, а 12-канальное – самое современное ЭКГ. Но главное – это УЗИ сердца, которое находит все патологии – врождённые чаще всего. Сейчас это вошло в практику с детства, было такое, что прям отстраняли от спорта.

– Как нашли опухоль у Самвела Мнацяна?
– Он пришёл на медицинское обследование. Он рассказал, что его долго мучили боли в позвоночнике, я что-то заподозрил. Отправил его на дополнительное обследование – там ничего не нашли. Потом обратился в НИИТО, они сказали, что надо сделать МСКТ (метод медицинской визуализации, который использует рентгеновское излучение для построения послойных изображений. – Прим. «Чемпионата»). Там и нашли сразу же.

– Расскажите о случае, когда вы спасли жизнь человеку на борту самолёта.
– Летели на рейсовом самолёте из Хабаровска, там оказалось место в бизнес-классе, меня пересадили – всё хорошо. А потом объявили, что человеку стало плохо на борту, я весь полёт рядом с ним простоял. Хорошо, что у меня сумка с препаратами была с собой. Я его продержал всё время полёта до Новосибирска. У него случился инфаркт, который требовал быстрого вмешательства. Мы вызвали скорую помощь в Толмачёво – они его забрали, быстро прооперировали, спасли жизнь.

Повезло человеку, что у меня в наличии были препараты. Если бы мы сели где-нибудь раньше, то не факт, что помогли бы. У нас в Новосибирске развита медицина по таким случаям. Его отвезли в областную больницу, и всё хорошо. Сели бы в другом городе, неизвестно, как бы там помогли.