«На Средней Волге и в Приуралье три системы координат: аборигенная финно-угорская, тюркская и славянская»
Денис Осокин: «Русские и татары — гораздо более стремящиеся к утверждению и прославлению себя и своей культуры народы. У них больше желания себя презентовать, привлечь к себе много внимания»
Казань — это я, я — это Казань
— Денис, вы сейчас над чем-то работаете?
— У меня обычно большая текучка. Кино, театр, литература, издательские дела, служебная переписка по проектам нынешним и будущим, иногда поездки и выступления в разных городах. Еще прямо сейчас у меня идет двухмесячная литературная онлайн-мастерская. Я наработал и неоднократно проверил на практике две авторские мастерские — мастерская короткой прозы (шире — искусства слова) и мастерская кинотекста.
Во второй мастерской я рассказываю как создавать любых калибров тексты для кино — от заявок на страничку до полнокровных сценариев игровых и документальных фильмов, до аннотаций для афиш и фестивальных каталогов. Я к преподаванию особо не стремлюсь, скорее его избегаю. Но бывает, что выстраиваются созвездия, и я снова берусь и набираю себе небольшую группу. Чаще всего в последние годы сотрудничаю с Открытой литературной школой Алма-Аты (ОЛША), ее делают прекрасные люди, мои давние добрые знакомые, я набираю себе человек 12 в группу и мы начинаем заниматься. Степень доверия максимальная, ведь все это очень интимные сокровенные вещи — то, что происходит у тебя за рабочим столом. Стараюсь быть по-настоящему полезным своим слушателям и выдаю сразу все свои секреты.
Другое дело, что выдавай не выдавай — каждый работает как может. Но любовь к литературе или к кино, вообще к пути художника — этого у нас у всех никогда не отнять поэтому общее время в мастерских получается важное, и расставаться не хочется, ну мы и не расстаемся, а продолжаем всегда друг о друге думать и знать.
В общем, я снова в свободном плавании с 2018 года, но с деятельностью у меня все очень плотно. Живу я шестой год по двум адресам: в родной огромной Казани и в маленьком и тоже теперь родном городочке на красивой лесной реке, от Казани меньше чем за тысячу километров на север у меня есть квартира-мастерская. Этот свой второй адрес я называю Пурпурным Запретным городом. Как у китайского императора, только лучше.
— В Казани вы сейчас не так часто бываете?
— Нет, что вы! Казань — это я, я — это Казань. Я всегда ее ношу с собой, даже если отъезжаю. Я вот только что семь месяцев в Казани провел с начала июня по конец декабря. Теперь перебрался в Запретный город зимовать и встречать весну… Я всю жизнь обожаю и маленькие города, и поселки, по берегам бесчисленных наших рек и озер… Я хотел, чтобы ко мне можно было приезжать в гости и в Казань, и куда-нибудь сюда. Чтобы заветная география моя осваивалась не только героями моих книг, но и мной как личностью. Поэтому в 2019 году, когда моя старшая дочка, привязавшая меня в свое время своим здоровьем к городу-миллионнику, заканчивала школу, я подумал — когда, если не сейчас?
— Вы, кажется, говорили, что рады были бы узнать любую землю?
— Меня очень волнует пространство вообще, внутренности нашей самой большой страны, закоулки всего Мира и его Пестрота. И все мои книги об этом. Я постоянно с помощью своих героев отъезжаю, поселяюсь то там, то здесь, прохожу с ними самые разные пути, следую их судьбам. Ведь в физической реальности сил у человека не так много, и жизнь его коротка. Даже иметь два адреса очень хлопотно в плане поддержания быта, и я смог позволить себе такой расклад относительно недавно, вернее позволяю с сильно переменным успехом, скажу так, и до конца не уверен, что правильно живу. А литература моя протягивается во все стороны. Это такое глубокое счастье, что у художника, у писателя, есть возможность, физически живя на одном месте и даже если не особо куда-то отъезжая, дотягиваться до чего угодно и людей за собой увлекать — всех, кому захочется увлечься, кто обрадуется, кто поверит, кто полюбопытствует…
«Казань — это я, я — это Казань. Я всегда ее ношу с собой, даже если отъезжаю»
— В Казани зародился благодаря вам новый театр — анемоновый. Расскажите подробнее, как вам с Андреем Опариным пришла эта идея? Какие чувства у вас были, когда премьера состоялась?
— Андрей меня нашел в соцсетях лет 7-8 назад и сказал, что любит мои книжки и что было бы здорово нам вместе поработать. Я обрадовался и сказал: конечно, было бы здорово! И так мы несколько лет друг другу махали, говорили, мол, да, хорошо бы вместе поработать, поставить спектакли, снять кино и просто чаще видеться. Мы ведь соседи — Андрей из Ижевска, я из Казани, оба из национальных республик, что добавляет взаимопонимания. А потом, в начале 2021 года, сразу после пандемии, как-то мы друг другу сказали, что надо начинать прямо сейчас что-то делать. Я предложил для начала выбрать любое произведение из мною написанных. Мы выбрали маленькую книжечку под названием «Анемоны». Это одна из самых любимых и важных моих книжечек, такой трактат о нежности, выстилающей поверхность Мира Живых, которая по самому большому счету важнее всего… И я расписал в виде сценарной карты, как можно поставить в театре эту чистейшую поэзию. Так мы встали на путь воплощений. И летом того же 2021 года с Андреем впервые встретились лично…
Но пока постановка «Анемонов» ждет своего часа, потому что вперед всех наших планов вышла «Луманзе/Снегурочка». Летом 2023 года Андрей собрал нас — близких себе людей — в театральной резиденции-лаборатории в Щелыково. Это Костромская область, Островский район, любимая усадьба Александра Николаевича Островского, где он половину жизни проработал и где закончилась его земная жизнь, и там же — санаторий союза театральных деятелей России. Мы съехались, человек десять, дней на десять, из Ижевска, Казани, Самары, Москвы — должны были поставить за эти дни эскиз спектакля и показать его коллегам. И вот тогда мы на нашем худсовете и выбрали для эскиза только что написанную мной, точнее Аистом Сергеевым (творческий псевдоним Дениса Осокина — прим. редакции), «Снегурочку»… А себя мы впервые заявили на лаборатории в Щелыково как «Анемоновый театр», еще в заявке на участие, и сидели при таких табличках за двумя столами в санаторской столовой, и в программе под этим именем шли…
А, сделав эскиз в Щелыково и вернувшись по домам, мы начали думать о том, как бы сделанное довести до полноценного спектакля, и где, собственно, делать премьеру? Казанцы у нас — это я, актриса Лена Качиашвили, она играет Снегурочку, наша медиа-художница Алиса Гулканян, позднее в Казани мы подключили актрису Свету Косульникову и режиссера и актера Юру Блинова — в общем, мы, казанцы, предложили Андрею сделать премьеру именно в Казани и конкретно на площадке театра MOÑ. Андрей и сам всецело был за Казань. Мы пришли к Инне Ярковой, поговорили и театр MOÑ сердечно нас поддержал, мы утвердили даты премьеры и стали готовиться.
После премьеры 31 мая и 1 июня 2024 года MOÑ пригласил нашу «Луманзе /Снегурочку» в свой постоянный репертуар. Поскольку все мы из разных городов и собраться нам довольно трудно — спектакль мы показываем примерно раз в три месяца, посмотрим как будет дальше, у нас ведь и планы на другие постановки есть.
«Главное дело моей жизни — это художественная литература. Всем остальным, чем я занимаюсь, могут заниматься другие люди, даже опираясь на мои же произведения»
— Что из себя представляет анемоновый театр?
— Анемоновый театр — это мечта (а мечты, во всяком случае самые главные, должны сбываться) о своем самом нежном, свободном и портативном как складной стульчик театре, который предметно можно запаковать в пару легковых машин или в один микроавтобус и поехать выступать. Авторов-соучастников не связывает ничего, кроме любви друг к другу и желания иногда делать что-то вместе — это самое важное и лучшее, на что мы все способны в качестве людей, пока живы и в своем уме…
— Поражает, как вам этой любви хватает на все: и на литературу, и на кино, и на преподавание. В один анемоновый театр, кажется, можно уйти на всю жизнь…
— Главное дело моей жизни — это художественная литература. Всем остальным, чем я занимаюсь, могут заниматься другие люди, даже опираясь на мои же произведения. А вот моих новых рассказов и стихов за меня никто никогда не напишет. И именно в них сгенерированы все мои идеи, именно через родное словесное искусство у меня идет личный прирост. Что на Белом Свете существует моего? Кто я? Мое на Белом Свете — это мной написанное, моя литература, а я — писатель. Остальное — радость взаимности или экономические причины, по отдельности или вперемешку.
Я бы с удовольствием поменьше работал, оставил бы для себя только литературу, анемоновый театр и время на редчайшее кино, потому что я его люблю тоже. Но как есть, так есть, и я всегда испытываю благодарность к людям, которые меня куда-то зовут.
«Человек — самое сильное существо из всех живых существ, потому что у него есть ресурс в виде бездонной психики, которая помогает ему выживать, но при этом он очень хрупок, и психически, и физически»
«Финно-угорский мир вообще скромен и больше любит мимикрию»
— Вы называли финно-угорский мир ранимым и даже незащищенным. Что ему «угрожает»?
— Мне кажется, что в новейшее время, в последние лет 20, финно-угорский мир, наоборот, окреп и стал менее стеснительным. А раним человек как таковой — со своей жизнью, своими желаниями, планами. Человек — самое сильное существо из всех живых существ, потому что у него есть ресурс в виде бездонной психики, которая помогает ему выживать, но при этом он очень хрупок, и психически, и физически. И человеческая жизнь — это балансирование на натянутой в струну проволоке между Силой и Хрупкостью. Все люди ранимы, всех можно вывести из строя, что-то нарушить в их жизни, напугать, отбить охоту, просто уничтожить. Быть человеком вообще сложно. И при этом у всех народов есть свои особенности, палитры, точки упора, маяки, свой арсенал.
В наших краях, на Средней Волге и в Приуралье, три главные системы координат: аборигенная финно-угорская, тюркская и славянская русская. И эти системы тоже теперь смешаны, мы очень давно живем чересполосно и привыкли к такой жизни и любим ее, не мыслим себя иначе… В первом случае аборигенная, потому что предки финно-угров жили в наших краях раньше кого-либо, все остальные пришли позже, хоть и давно.
В видовом плане мы одинаковы, а если смотреть с точки зрения пластики, способов укоренения — то проступают отличия. И действительно, русские и татары гораздо более стремящиеся к утверждению и прославлению себя и своей культуры народы. У них больше желания себя презентовать, привлечь к себе много внимания, устроить небывалый фестиваль, на глазах у всех взобраться на сверкающие столбы до неба, чтобы весь Мир это видел и об этом знал. А финно-угры пластически куда потаеннее, сдержаннее, скромнее. Они тоже любят, чтобы их знали и любили, но в течение многих веков им гораздо важнее было, чтобы им не мешали, не вторгались, куда они сами не просят. У финнов вообще отсутствует экспансия. Крайне трудно представить, чтобы какой-то финский народ в древности или тем более в современности пошел расширяться и теснить соседей. Ну, не считая полупервобытных войн за земли с помощью луков и стрел у племен, чьи ареалы перехлестывались.
Финские народы (правильнее для нашей здешней географии говорить «финские», потому что угры — это ханты, манси и венгры, и все они живут далеко) на территории современной центральной России, ее Средней полосы, в Предуралье и на Урале, при переходе Средней полосы в Север и на Севере — аборигены. Они ни откуда сюда не пришли, а сформировались здесь как люди. А вот пришли сюда из степей тюрки, и славяне из западных, более мягких, лесов.
И, поскольку финские народы живут на этой земле дольше всех, соответственно, исторически испытывали больше всех натиска со стороны более экпансивных сначала пришлых, а потом уже соседей, они привыкли уходить от конфликтов, выживать. Селиться, например, не по берегам гигантских рек, а в укромном лесном мире. Я, например, береговой житель, и вне берегов больших рек и холмов над ними вообще не мыслю своей экзистенции. Но большая река в древности — это большая дорога, по которой все всегда движутся, и могут тебя задеть, прийти к тебе и силой взять что-то. Поэтому финны — это леса, извилистые, узкие лесные реки, священные рощи, храмовое отношение к природе, без всякого натиска — брать только то, что необходимо, при этом, с поклоном, с благодарностью и молитвой. Экономика, соответственно, у них тоже такая: все только по необходимости, без всякого хищничества. С другой стороны — любая традиционная культура человека такова, то есть разумно и бережно вписана в природу.
Финны гораздо меньше любят бороться, доказывать свою точку зрения, тем более что-то утверждать как всеобщую истину и никогда навязывать свое другим. Это на коллективном уровне. На личном все борются и доказывают и утверждают, конечно. И при этом, финские народы очень памятливые: очень много знают об этой земле, пусть и невербально, владеют ее прозрачными тайнами. Их предки назвали почти ее всю — от Твери и Москвы до Урала, от лесотундры и коми пармы до самарских Жигулей — как первые люди, имеющие здесь язык — я имею в виду гидронимы, ландшафт…
Они зачастую уже позабыли, как об этом можно было бы рассказать, но генетически, пластически, подсознательно или осознанно, всегда знают свое здесь старшинство и внутренне гордятся им. В общем, нужно у нас всегда поддерживать всех, а финно-угров с какой-то дополнительной лаской.
«Я знаю, как трудно выживать, например, национальным изданиям, особенно финно-угорским — журналам, газетам, арт-площадкам, но они живут и изо всех сил стараются работать, находить себе преемников»
— Да, но, говоря о финно-угорской самодостаточности и отчужденности, возникает вопрос: нужна ли эта помощь и ласка им самим?
— Мы с вами слишком смело и глобально сейчас рассуждаем. Национальная интеллигенция — творческая и научная — активна всегда, иначе ей не выжить. И ее представители всегда ощущают себя проводниками. Я себя тоже чувствую проводником, и каждый из участников выставки в «БИЗONе» им является. Это данность, и далеко не все живущие на Земле люди являются проводниками. А художники в своем сталкерстве обгоняют даже ученых.
Всякий художник отдает себе отчет, что он может что-то, чего не может больше никто. И, конечно же, любой художник хочет, чтобы люди видели и воспринимали его открытия, как минимум просто знали о них. Точно так же в науке, она — это то же самое, что и искусство, отличие только в методах. В искусстве они художественные, поэтические, а в науке — научные, когда происходит система доказательств строго и исключительно в физической реальности. Искусству же доступны любые миры, не только физический, и ему ничего не нужно доказывать, а лишь опираться на отсутствие фальши, на непрерывное оживление и свет. И ученые, и художники хотят одного: чтобы человек жил как можно дольше и был своей жизни рад, а не скорбел, мучился и удручался. Для ученого точно такая же беда, если он ищет, изучает, делает выводы, а с ним никто не считается, как и для любого поэта, неважно живописец он, писатель или перформансист…
Я знаю, как трудно выживать, например, национальным изданиям, особенно финно-угорским — журналам, газетам, арт-площадкам, но они живут и изо всех сил стараются работать, находить себе преемников. Ими одновременно гордишься и переживаешь за них. И они сами очень гордятся собой, потому что очень много знают, многое сохранили в себе, и вот так между гордостью и скромностью, порой граничащей с неуверенностью, балансируют.
Хорошего, важного не бывает никогда слишком много. И поэтому любая выставка — это огромная протянутая ладонь, современный городской сакрум, открытая дверь, порт, которые тебя способны преобразить и транспортировать куда угодно, если ты согласишься на это. Так что приходите на выставки! И спасибо всем причастным, это очень нелегко устроить.
— Вы упоминали раньше, что при изучении финно-угорских языков кажется, будто вы их не учите, а вспоминаете. Можно ли сказать, что финно-угорское искусство и культура в целом — это и о том, чтобы «вспомнить» нечто утраченное?
— Мне лично кажется, что я вспоминаю, это абсолютно так. Начнем с того, что русские, как мы с вами, — самый большой славянский народ, исповедующий православное христианство, в котором, помимо восточнославянского, максимально присутствует финское. Финские народы со времен каменного века, через металлы и археологические культуры, через племена к современным народам непрерывно формировались здесь. А славяне от своего начала и в середине эти процессы проходили западнее, там, где нынешние Украина, Белоруссия, запад России, Польша и часть Германии.
Всего лишь тысячу лет назад восточные славяне активно пошли на восток, где жили аборигенные финские племена, и несколько племен просто исчезли (меря, мещера, мурома), оставив лишь свою топонимику и свою археологию. Но они не были истреблены, не были отправлены на космических кораблях в другую галактику, а переселились внутрь современных русских: и внешне, и по пластике. Под пластикой я подразумеваю поведение человека на земле в самом широком смысле — как он стоит, сидит, идет, спешит, как пребывает в состоянии покоя, как смотрит, как жестикулирует, как пользуется речью, как молчит…
И для меня современные финно-угры в этом смысле не чужие, а очень родные люди, хотя мы по лингвистическим классификациям даже принадлежим разным семьям. Славяне, русские — это индоевропейская семья, финно-угорские народы — уральская, а татары и чуваши — алтайская. Но все мы — русские, финно-угры и тюрки — в наших средневолжских-предуральских краях очень друг другу близки, потому что давно живем вместе, природа и ландшафт очень сильно повлияли на нашу близость, и последняя общая тысяча лет!
«Любая выставка — это огромная протянутая ладонь, современный городской сакрум, открытая дверь, порт, которые тебя способны преобразить и транспортировать куда угодно, если ты согласишься на это»
Опять же топонимика: в Нижегородской, Ивановской, Владимирской, Костромской, Ярославской, Московской, Тверской, Вологодской области много славянских названий, зачастую их носят основанные славянами города (Ярославль, Владимир, Городец, Нижний Новгород и др.). Но они появились позже. Ярославль стоит на Волге, Волга является древне финским именем, скорее всего, означающим Свет, светлую реку, не славянским именем точно. Владимир стоит на реке Клязьма недалеко от впадения в нее реки Нерль — это совершенно аборигенно-финские гидронимы, с утраченной уже от древности этимологией. И такие имена являются наиболее древними. Люди сначала называли реку, а потом свое поселение на ней. У нас все это вперемешку, и мы привыкли к этим названиям, нас они не удивляют, а радуют, хотя славянского в них порой просто ноль. Куда ни глянь — Волга, Кама, Ока, Сура, Унжа, Москва, Клязьма — мы эти имена очень давно знаем, так давно, что правильно считаем своими, они наши национальные пароли, верно, но давали их не мы.
Мне финские народы родственны, я это хорошо чувствую по крови, по судьбе. У меня, например, к языкам способности, и Мир я воспринимаю через его многоязычие. Это мое личное устройство, для меня языки — всегда главные проводники, поэтому меня прямо трясет от радости, когда слышу, как говорят на финских языках. Кажется, будто они от меня по-смешному скрылись, но они рядом, нужно просто обойти вокруг правильного дерева правильное количество раз, и они во мне оживут. И да, у меня ощущение, что я их не учу, а вспоминаю, но человека, который один в один чувствовал бы то же самое, я еще не встречал.
По образованию я филолог-славист, живу и работаю на родном русском, и сам русский во всех обозримых поколениях. К слову, посмотрите фильмы Аки Каурисмяки, у него показаны все эти внутренности Хельсинки и других городов Финляндии, и там все люди один в один, как у нас в Иваново, в Кинешме, в Нижнем… совершенно наши по пластике и по лицам. Другие народы двигаются заметно иначе. Но поскольку все люди — люди, то мы прекрасно чувствуем друг друга и понимаем, и не только современных, но и древних людей и их культуры. И различия наши должны приносить нам взаимную пользу, а не вред, ведь Пестрота Мира — это богатство и дар, а не наказание.
— Вам лично знакомы авторы выставки «Безмолвие священное рощи»? И как вам вообще сотрудничалось с галереей «БИЗON», как родился ваш текст о ледоходе?
— Измаила Ефимова я знаю и ценю, пожалуй, всю свою взрослую жизнь. Знаю как мастера, а не лично. Он живой классик, и водит человечество по финно-угорским смыслам дольше чем кто-либо из нас. А вот Кучырана Юри и Жон-Жон Сандыра знаю лично. Мы хоть вместе и не работали — я постоянно и по-соседски любуюсь их практиками, они подают всем прекрасный пример работы с пространством, с сакрумом городским и лесным-полевым, пример подлинного сталкерства без всяких метафор. С Максимом Агафоновым, Ульяной Константиновой и Марком Берманом как с авторами я познакомился только что и очень обрадовался такому знакомству — и теперь знаю и уже не забуду, что они есть на Земле. Желаю всем им, друзьям-художникам, процветания, живительного мира в душе и подлинных открытий!
Ледоход — это всю жизнь занимающая меня тема и как природное явление, и как поэтический образ. Я очень давно вынашиваю внутри что-то важное, связанное с ледоходом. И этот текст родился такой первой сокровенной дверью в эту сторону. Этот текст — такая сжатая пружина, которой еще предстоит распрямиться в будущем, даст Бог… А все потому, что сокровенен для меня и финно-угорский мир. И одно соединилось с другим, и это для меня просто эврика! И мой поклон галерее «БИЗON», устроившей финно-угорскую выставку в моем родном городе и за приглашение меня стать сопричастным.
«Мой поклон галерее „БИЗON“, устроившей финно-угорскую выставку в моем родном городе и за приглашение меня стать сопричастным»
— Вы говорили, что у каждого народа есть чему поучиться. Какие черты финно-угорской культуры, на ваш взгляд, особенно в этом смысле ценны?
— Финно-угорский мир вообще скромен и больше любит мимикрию, а не повышенное внимание к себе и направленные на себя оптические приборы. За неброской и бездонной красотой и миролюбием — за этим к финнам. Например, за хрупкостью и деликатностью, которые делают человека не слабее, а выше.