Поступает распоряжение: мы обязаны носить на одежде желтую звезду. Надо как-то исхитряться, чтобы прятать ее, например прикрывать свитером. Но даже когда я скрываю ее от посторонних глаз, меня не покидает чувство, что я совершаю нечто дурное, за чем последует наказание . Но в чем же я виновата?
Я вся вспыхиваю от радости, впервые услышав от него ласкательную форму своего имени . Я чувствую себя на седьмом небе, когда он называет мое имя — Эдит. А уж когда добавляет к нему уменьшительно ласкательный хвостик, и подавно. Эдитка. Малышка Эдит. Точно я сокровище.
Война уже идет, но где-то там, вдали от нас . Нам кажется, что, если выбросить ее из головы, мы продолжим жить как обычно. Мы еще можем внушить себе, что мир не таит для нас никакой угрозы. Что для зла мы невидимки, и оно не ударит по нам.
Я думаю о названии фильма — «По ком звонит колокол» . Так назвал свой знаменитый роман Эрнест Хемингуэй, но эту строку он позаимствовал из проповеди Джона Донна: «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе». Все мы связаны друг с другом, все человечество.
Я невероятно гибкая и на гимнастическом мате могу делать много всего такого, что не по плечу другим девочкам. Я умею ходить на руках. Я прогибаюсь назад так, что касаюсь пальцами икр. Не в том дело, что я хвастаюсь силой и гибкостью, — таким образом я общаюсь сама с собой на гимнастическом мате, будто спрашиваю себя, смогу ли сделать очередной трюк . «Да, смогу», — говорю я себе . Я щедра на «да» в свой адрес.
«Когда все обернется самой черной стороной, я заклинаю тебя, умоляю тебя, — по впалым папиным щекам катятся слезы, — всегда выбирай жизнь».
Иногда мы вместе гадаем, какие еще испытания обрушатся на нас. По лагерю ползут слухи, что нас отправят в местечко под названием Кеньермезо где-то в Трансильвании и там в лагере для интернированных мы с семьями будем жить и трудиться до конца войны. Нам невдомек, что венгерская полиция и нилашисты специально распускают эти слухи, чтобы поддерживать в нас ложные надежды. После войны в почтовых отделениях обнаружатся стеллажи, забитые письмами из далеких городов от людей, которые переживали за судьбы пропав ших без вести близких, — письмами нераспечатанными, адресованными в то самое Кеньермезо. Такого места нет.
Сначала высоко подбросить ногу — гранд батман . Теперь пируэт, поворот. Шпагат. И вверх . Я переступаю, наклоняюсь, делаю вращения, а сама слышу, как Менгеле говорит с ассистентом. Он не отрывает от меня взгляда, но при этом прилежно выполняет свои служебные обязанности. Сквозь музыку до меня доносится его голос. Сейчас он обсуждает с офицером, кого из сотен девушек в бараке убить следующими.
В Аушвице есть работы и похуже. Иногда нас посылают в крематорий снимать с приготовленных для сожжения трупов золотые коронки, волосы и кожу. В первый раз, когда нас заставили вырывать у покойников коронки, Лили затошнило. Я тру ей спину, промокаю ее лицо подолом своего платья. «Представь, что ты в каком- нибудь другом месте, — говорю я ей . — Не дай этому ужасу сожрать тебя».
Не в моих силах изменить прошлое. Но есть одна жизнь, которую я в силах спасти, — моя собственная. Та, которой я живу прямо сейчас, вот в этот драгоценный момент.