Сериал «Ласт квест», вышедший в конце прошлого года на Okko, стал этапным событием не только для российского стриминга, но и для нашего кинематографа вообще. Стопроцентно авторское произведение Петра Фёдорова, который тут всё — и сценарист, и режиссер, и монтажер, и соавтор саундтрека, и исполнитель главной роли, — радикально и принципиально отличается от того, что делалось в российском кино последние десять лет; такую смелость можно представить только в кино 1990-х, колебавшемся между мейнстримом и андерграундом. «Ласт квест» кажется невозможной аномалией и тем, как обходится с остросоциальной темой наркозависимости, и его психоделическая арт-форма очень точно отражает дух времени. О том, как такой проект оказался возможным, читайте в интервью его дерзкого создателя.
— Главный и первый вопрос: как вообще это разрешили? Я даже не о теме сейчас говорю, а скорее, об общей стилистике, беспрецедентной для российского сериала.
— К сожалению, в этом вопросе кроется принцип устройства всего того киноогорода, в котором мы находимся. Это определенно наше советское наследие. Еще до того, как ты начинаешь делать что-то приличное, у тебя возникает мысль о самоцензуре: «Блин, а поймут ли, а стоит ли?» И тут же рядом появляются пять человек, которые говорят: «Ой, братан, ты с этим аккуратнее! Там такой каток!..»
Вообще, история «Ласт квеста» началась с расследования работы «Гидры», которое когда-то делала «Лента» (речь идет о журналистском расследовании 2019 года «Россия под наркотиками» о войне двух российских даркнет-маркетплейсов — RAMPT и Hydra. — Прим. ред.). Главред «Ленты» Владимир Тодоров придумал сделать киномузыкальное произведение. А продюсер Артём Васильев, к которому обратилась «Лента», подумал, что надо позвонить мне. Не знаю, почему он решил, что Петя лучше всех разбирается в наркоте. (Смеется.) Хотя в моем списке ролей бывали разные маргинальные персонажи.
Я в авторском кино, как пес, зализываю раны, полученные на улицах наших городов, и моя социальная ответственность и боль были где-то в этой зоне.
Поэтому такая очередная острая тема была для меня лишь предлогом окунуться в мир маленького человека, потерявшего себя. Тем более это было предложение самому срежиссировать фильм.
Первый «Ласт квест» состоял из двух частей и имел принципиальную музыкальную составляющую. Это были короткометражный фильм и музыкальный клип, который дополнял идею фильма жанровым расширением. Поскольку я в себе сочетаю музыку и кино, меня зацепила эта идея.
На тот момент у нас как раз появился музыкальный техно-коллектив «Р.А.Й». Он состоит из двух парней — Александра Туркунова и меня. Поэтому мы предложили сделать это двухчастное произведение на основе нашей музыки и взялись придумать историю. Главного героя назвали Олегом Петровичем Волковым — это синтез наших имен. Петрович — это я, Волков — Сашина фамилия по матери. Так родился персонаж. Сыграл его гениальный Саша Яценко, а его сына — маленький Марк Доронин. Он же исполнил главную роль в клиповой версии, которую назвали «Змей Горыныч». В «Ласт квесте» папаша-наркоман отправляется в лес за закладкой, в итоге теряет своего сына (что осталось в качестве сюжетной завязки и в многосерийном варианте), а в «Горыныче» детишки в страшном НИИ ищут шоколадные конфетки, едят их и превращаются в старых карликов. Это всем известная рифма с фильмом «Сказка о потерянном времени». Жуткие смыслы, но те самые, которые мы и закладывали.
Короткометражку и клип посмотрело много людей, но не это натолкнуло на идею сделать сериал. Все произошло неожиданно. Через пару лет после выхода короткометражки мне позвонил Заур Болотаев (продюсер, среди его работ — «Интерны», «Комбинат „Надежда“», «Девушки с Макаровым». — Прим. ред.) и говорит: «Давай сделаем из твоей короткометражки большую историю». Единственное, хотелось сделать другую историю, оставив лишь фабулу и сюжетную завязку, чтобы не повторяться. Также сохранилась основная команда — оператор Алексей Куприянов и композитор Александр Туркунов. Договорились попробовать снять пилотную серию. Заур сделал это за свои деньги, съемки состоялись, я смонтировал материал, и продюсер отправился показывать его на платформы.
— Быстро нашлась площадка для проекта?
— Как ни странно, интерес возник у разных стриминговых площадок. Предполагаю, что, скорее всего, это было связано не только с оригинальным жанровым форматом нашей истории, но и с возможной последующей продажей за рубеж, поскольку тема фильма не только российская: зараза закладок и даркнета охватила уже многие страны. Даже братья Коэн пишут сериал про чувака, который изобрел Silk Road (первый маркетплейс в даркнете; посвященный его истории проект Коэнов Dark Web был заявлен еще в середине 2010-х и до сих пор находится на стадии девелопмента. — Прим. ред.).
Поэтому актуальный социальный потенциал сам по себе уже был заложен в картине. Но правда в том, что просто делать фильм про наркоту — это тупо, да и не было такой задачи. Тема наркотиков — лишь проводник в мир главного героя. Это фильм про потеряшек. Людей, утративших смысл своих жизней и потерявших свои души. Оказавшихся в бетонном мире. Без признаков самоидентификации, несчастных заложников своих инертных паттернов, которые ошибочно принято считать жизнью. Фильм про несчастных людей. И про то, как человек в итоге обретает свою душу, какой бы она ни была. Вот что самое главное.
Но как рассказать эту историю? В каком жанре? Для меня было бы принципиально скучно рассказывать ее в форме заунывного рыдания. Таких фильмов полно. Они надоели. Тем более что наш мир уже в документальном смысле достиг жанрового апогея, и его качества ничейности очень соответствуют нашей художественной мысли — обезличиванию, в том числе и материальных ценностей: у всех ипотека, ничего своего, каршеринг, одинаковые смартфоны, одинаковые бетонные коробки, одинаковые покупки на маркетплейсах, одинаковые куртки и проблемы. Арендованные судьбы, лишь иногда способные стать своими собственными. Забавно и максимально драматично. Этакий хоровод *** (ужаса). А хоровод — это танец. А танец — это значит и музыка.
Кино для меня прежде всего аудиовизуальное произведение. И в нем нельзя обойтись без красоты. Я не могу воспринимать визуально скучное кино.
Есть такие российские картины, когда тебя все время по морде бьют: «Ты виноват, ты виноват, что пришел. Теперь смотри, сука, смотри». Ну, вы представляете: все ходят в темноте, страдают, периодически друг друга насилуют, а ты думаешь: «Ну за что? И почему так долго?»
Я работал несколько раз в жюри, и иногда это было просто невыносимо, поскольку нельзя в этом статусе взять и выйти из кинозала. Не вижу противоречий рассказывать про боль, но захватывающе и ярко.
Как актер я устал от псевдосовременности. Ведь современный человек — это не только современная одежда и некие реплики, написанные неким автором, которому примерно столько же лет, сколько тебе. Современность — это движение вперед, проба новых форм и сочетания каких-то неожиданных материй и смыслов. Хочется резонировать в ролях с самим собой, у меня таких работ на пальцах одной руки можно сосчитать.
Эта усталость накопилась, и я подумал: если такие фильмы не снимают и таких героев не предлагают, значит, надо про них сделать фильм самому. Можно обосраться по полной, но лучше обосраться, чем не попробовать.
Формат был определен сразу — девять серий. Изначально было интересно выбрать форму повествования от первого лица. Субъективная история про странного неудачника, камера всюду следует за ним, погружая зрителя в мир его проблем, приходит с ним домой, на работу, в туалет и так далее. А учитывая, что он наркозависимый, это еще и некий аттракцион, соответствующий необратимым последствиям его иссыхающего мозга, то есть психодел всегда рядом. Отсюда и галлюциноз, и говорящие головы, врывающиеся в его личное пространство. Мне хотелось найти решения, которые будут соответствовать психологии персонажа, а не будут просто эффектами ради эффектов. Ну, и ритм повествования должен быть на уровне наспидованного чувака, а не размазывать сопли по забору. Дальше уже сюжет. Самое главное и сложное — это абсолютно актерская история.
В «райской» студии больше десятка синтезаторов разной степени винтажности. Всю эту коллекцию Фёдоров и Туркунов собирали лет десять. «Коллекция — слово с натяжкой, — объясняет Фёдоров. — Это все рабочие инструменты!»
— То есть вы сразу под себя сценарий писали? Не под Яценко из короткометражной версии «Ласт квеста»?
— Я очень благодарен Саше Яценко за то, что он согласился сниматься в короткометражном «Ласт квесте», и он вроде бы тоже кайфанул от этой роли. Но на длинной дистанции задумывалось принципиально другое по энергии, жанру и остроте кино. В отличие от коротыша, часть блюда — это экшен. Я понимал, что актеру будет не только сложно, но и больно, предстоит много движухи. Боялся, что в середине съемок актер может меня послать на три буквы от элементарной усталости.
Я сперва не собирался лезть в кадр, если честно. Максимально этой мысли сторонился. Хотя когда мы начали поиск исполнителя главной роли, продюсер меня все время подталкивал: «Да, есть еще один актер — подойди к зеркалу…» Я отвечал: «Если бы мне сыграть Олега предложили со стороны, я бы вцепился в эту роль! Это просто моя мечта. Но я не возьмусь, потому что это нереально: у меня режиссерский дебют. Либо одно, либо другое». И мы начали кастинг.
Приходили актеры моего поколения, и я столкнулся с проблемой: люди жутко наигрывают. Почему они так воспринимают этот материал, что он их качает куда-то в плохой треш? Но, как молодой режиссер, я не мог никак это выровнять, не мог ни в одном из них найти важный триггер. Фильму нужен был человек, который бы сочетал в себе талант к жанровой комедии и при этом такую как бы комиксность, чтобы можно было вместе с жанром картины и героя пластично менять.
Это же, по сути, «Укол зонтиком», который превращается в «Дом, который построил Джек».
Туркунов, помимо «Ласт квеста», писал саундтреки к «Т-34» и «Медиатору».
В начале комедия, в конце — готическая драма, какой-то *** (мрак). На самом деле, чтобы сыграть этого персонажа, нужно иметь очень много разных качеств и характеристик, и я сам не со всем справился, но просто не получалось никого найти. В итоге рванул в пропасть без парашюта. Тут уже судить зрителям.
Про кастинг в нашей картине надо сказать отдельно. Задача была очень сложная — найти всех этих персонажей. Это получилось благодаря замечательному кастинг-директору Василисе Ванюковой. У нас просто голден эдишен по взрослому поколению: Мадянов, Добрынин, Лапшина, Германова в так называемой наркоманской картине! Очень кайфовый каст. Жанровые и одновременно документальные персонажи. Это очень хорошо получается у британцев, у нас немножко растеряна школа... не то что существования в кадре, а сочленения всего этого в одно пространство, в один аккорд. В начале пути мне казалось, что наш аккорд должен стоять на немедийных актерах, и даже слегка испугался, когда Вася предложила Романа Мадянова. Но потом он со мной встретился и сказал: «Петя, классные буковки! Прям кайф!» Я очень благодарен Роману Сергеевичу, он дал мне силы и веру. И понеслась.
Саша Серзина, которая жену сыграла, гениальная; это бриллиант картины. Это вообще фильм про нее, несмотря на некоторую недосказанность. Я что-то там даже специально вырезал в конце. Я всем героям дарю люфты, чтобы для каждого зрителя история закончилась так, как он хочет. Когда Саша была найдена, это было абсолютное счастье! Дело в том, что, когда был написан пилот, я обнаружил, что персонажи не встают со страниц. При этом все герои и реплики взяты из жизни. И жену Олега я тоже писал из жизни, хотя и что-то додумывал. Но потом пришла Саша, и все обалдели, и дальше оказалось, что все было написано под нее. После пилота она решила почему-то уйти из профессии, и я стоял перед ней на коленях, я умолял ее не уходить, сделать хотя бы еще одну работу. Ну, вроде решила остаться. (Смеется.)
— Расскажите, пожалуйста, про музыку и вообще про саунд-дизайн «Ласт квеста». Вы ведь тут не только актер, режиссер и монтажер, но и соавтор саундтрека.
— «Ласт квест» — музыкальная картина, это очень важно. Оригинальный саундтрек группы «Р.А.Й.» не просто оформление, это целая концепция. Как я уже рассказывал, многие идеи выросли из нашей музыкальной студии, заполненной аналоговыми синтезаторами. Александр Туркунов не только один из лучших композиторов и саунд-дизайнеров на территории РФ, он полноценный соучастник и родитель нашего произведения. Мы давно увлечены модульным синтезом, в нашей коллекции есть куча советских синтов, которые мы реанимируем и используем по полной. В этой истории они все максимально пригодились.
По сути, мы давно уже двигались к какому-то техно-мюзиклу. Пусть даже без песен и танцев, но «Ласт квест» таковым и является. И музыка здесь не просто лубрикант. Она такой же герой, как и Олег, как город. Это ладья, на которой вообще вся эта история плывет. Многие решения в саундтреке и драматургии заложены сознательно как контрапунктные. Много незримых приемов, которые помогают правильно воспринимать наш рассказ. Музыка писалась под реплики артистов в соответствии с монтажом, там есть единая партитура. Реплики — это и ритм, и гармония. Например, жена героя страдает на кухне, и ее речь в сочетании с музыкальной темой превращается почти что в псалмы. У нас весь звукоряд в фильме — это, по сути, музыкальные номера.
На постпродакшен осталось мало времени, и тот объем, который можно услышать в картине, создавался в режиме подвига. Приходилось ночевать и на студии, и в монтажке. В какой-то момент мы были вынуждены двигаться параллельно — я монтировал, а Саша продолжал создавать музыку. Он, по сути, совершил какой-то невероятный квантовый прыжок и даже сломал ногу в разгар написания саундтрека. Сейчас занимаемся выпуском оригинального саундтрека, скоро всех порадуем этим альбомом. Еще важная часть фонограммы картины — треки разных исполнителей. Тут и Слава Марлоу, и «Инфинити», Кузьмин, «Звуки Му» и многие другие. Кайф!
— Как долго вы снимали?
— У нас было несколько разрозненных съемочных блоков. История мартовская, как бы кибер-Левитан. Но март — это уходящая натура, не наберется шестидесяти натурных съемочных дней, чтобы застать эту глазурь на краю леса. Поэтому летом занимали павильоны, еще была поездка в Астрахань, потом весной поснимали натуру. И если это был бы не март, а скажем, летняя история, снятая за один съемочный период, была бы совсем другая энергия. Важно, что весна в кадре. Это дает надежду на тепло, которое однажды случится, но никак не наступает.
Есть определенная сложность в таком долгом съемочном периоде: кроме изменяющихся факторов внутри нас, внешний мир тоже меняется. Фильм начинали делать еще в пандемию, потом много чего случилось в нашей стране. Главным было оставаться созвучным с собой и произведением, чтобы оно резонировало с окружающей средой, не консервировалось. Ведь то, что происходит вокруг нас, — оно в нас прорастает. Так, в работе появляются новые смыслы — в каких-то деталях, нюансах, которые ты сознательно не закладываешь. Как грибы в лесу, которые в себя абсорбируют все: вдруг рядом прошла какая-то трасса, и грибы начали впитывать в себя больше свинца.
А теперь, после того как мы отпустили это кино, смыслы в нем уже появляются благодаря зрителям, каждый из них является его соавтором, каждый просмотр накладывает новый отпечаток на произведение. Очень интересно наблюдать за этим, поскольку в истории есть некая детективная составляющая, и до меня периодически докатываются новые версии того, что в «Ласт квесте» действительно произошло. Меня иногда самого удивляет, как же это пришло людям в голову. А потом я думаю: блин, да, так тоже могло быть.
— То есть номера квартир ничего не значат?
— Если хотите, то значат. А если хотите, то нет. Я, как автор, не должен разжевывать смыслы.
— А нейлер?
— Когда я придумывал Олегу оружие, то вспомнил дурацкий фильм с Дензелом Вашингтоном — «Эквалайзер». Там все троллили Дензела за то, что у нейлера вообще-то есть предохранитель, и он, конечно, никогда не мог бы из него стрелять. Поэтому наш герой исправил ошибку: он вставил в нейлер проволоку и оттянул предохранитель. Но вы не поверите: у меня в какой-то момент, когда я монтировал сериал, произошло очередное выгорание, я вышел из монтажки, в комнате был включен телевизор, и я вижу на экране Кейт Бланшетт с желтым нейлером (в фильме «Куда ты пропала, Бернадетт?». — Прим. ред.). А недавно я посмотрел «Убийцу» Финчера, и там Фассбендер с розовым нейлером! Обожаю, когда возникают эти рифмы. Если ты придумал что-то талантливое и сегодня не сделал, жди, что в следующем году или еще раньше с того края океана прилетит твоя идея. У нас в сериале, кстати, много синефильских отсылок для тех, кто любит кино. Есть такое красивое французское слово — оммаж. Часть нашего жанра.
— А образ зеркала, которое прямо рефреном проходит?
— Я, кстати, хотел, чтобы было еще больше зеркал. Отражающие поверхности — они же повсюду. Вот просто машины припаркованы, но если к ним приблизиться, то они отражают и преломляют, искажают этот мир. А наш герой — чувак на грани сумасшествия, в нем просто наглядно, гипертрофированно проявлена двойственность нас самих, многоликость нашего мира.
— Жаба еще классная у Бори…
— Это африканская жаба, самая опасная в мире, она пожирает зайчиков, антилоп. Я обалдел, когда посмотрел ей в глаза, — там такой перламутровый космос. Хотелось с этого начать серию: открывается непонятно что, какой-то космос, а на самом деле, это жаба. Но, к сожалению, не получилось, потому что она моргает раз в полвека.
Вообще, мне очень нравится снимать животных, и у нас в фильме их много, от таракана до Кузи (собачка Олега породы шпиц. — Прим. ред.). Хотелось, чтобы каждый герой соответствовал какому-то животному, у всех была какая-то рифма, друг или какая-то хрень, чтобы странные детали сопутствовали нашим персонажам и преследовали их и в параллельных вселенных, но чтобы в этом был и какой-то юмор.
— А почему после смерти Олег превращается в полиэтиленовый пакет?
— Посмотрим, во что превратятся наши души. Сначала надо убедиться, что они у нас есть. Олег — представитель мусорного мира, наша городская фреска рассказывает именно про это. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда».
— То есть вы так и формулировали для себя теглайн этой истории — «фильм про мусор»?
— Я бы сказал так: это еще одна из тем нашей истории — цифровая и жизненная помойка. Это простая, абсолютно классическая история про маленького человека. Этот чувак, как и мы все, оказался на этой земной площадке, в этой бетонной конуре, с какой-то бабой; вот у них уже ребенок, и он не понимает, а как они оказались на этой кухне. И в жизни вопросов больше, чем ответов, и на них совсем не хочется отвечать. Современный человек соткан из этой лжи и негатива, и он автоматически жалкий, маленький, жанровый. Человек из метро, кусочек мяса в бетоне.
Жизнь современного городского человека, которого я очень, очень, очень люблю и которому я очень, очень, очень сострадаю, напоминает танец кусочка мяса в бетоне.
Этот человек утратил реальные ощущения и теперь пытается найти им замену: кто-то в виртуальных пространствах, кто-то — в наркотиках. Первобытные люди уходили за мамонтом, возвращались, испытывали страх, погоню, ужас смерти. А современный человек идет за закладкой в зону инферно, чтобы вернуть себе эти первобытные паттерны.
Это ужасно, но в этом и парадокс. И он возвращает меня к размышлению о жанре нашей реальности, а соответственно, к жанру картины. И именно поэтому хотелось про это не поплакать, а станцевать. Это не комедия, это, скорее, комедия о драме. Если хотите, веселый фильм. А веселость, мне кажется, важнейшая составляющая не только жанра картины, а сути русского человека. Весело можно не только провести время с друзьями, весело можно и в окно выйти. Есть веселая злость. И песня нам поэтому так важна. И мне кажется, что русский человек когда эту веселость утрачивает, то перестает быть русским. В этой веселости и есть наша супердрама. В этой веселости есть русский супрематизм, и Хармс, и ОБЭРИУ. При этом Олег — это всего лишь маленький ревизорчик, который приводит нас к другим персонажам.
— Ревизор с немытой головой!
— Да, это придумала Маруся Новикова, художница по гриму. Мы с ней прошли много больших картин — и «Обитаемый остров», и много чего еще. Машенька работала с нами на пилоте, а пока мы писали и приступали к съемкам остального, ее уже разобрали на другие проекты. Но вся разработка персонажей была сделана как раз в первой серии. Был придуман образ Олега, его небритость, засаленные волосенки. Хотелось, чтобы он был как липкая лента для мух, на которую он сам, как муха, попался.
— В «Ласт квесте» очень интересный сет-дизайн: безумная квартира Олега — это просто концентрат российской жизни. Ипотека, остатки бабушкиного гарнитура, какая-то дешевая психоделическая дичь, купленная явно в «Леруа Мерлен». А это все кто придумал?
— Художник основной части картины — Полина Череда. Вместе с ней мы искали предметы для интерьера, вместе с ней строили квартиру. Все основное действительно куплено в «Леруа Мерлен». И, как вся наша жизнь, эта квартира — сочетание супернового и суперстарого. Какая-то новая хрень, которая еще не доделана, и багаж, доставшийся от умерших родственников. Помните, папа приходит к Олегу и усмехается, потому что видит зеркало из их общего семейного прошлого?
У меня дедушка с бабушкой уже умерли, и у меня тоже осталось это наследство. Дед (Евгений Евгеньевич Фёдоров, актер Театра им. Вахтангова. — Прим. ред.) умер в старой московской квартире, в которой никогда не было ремонта; он принципиально стоял на том, что нельзя даже табуретки передвигать. Когда я приходил в гости к дедушке и бабушке, срабатывал триггер: я попадал в детство. О, этот паркет, эта пыль, эти шторы… У меня прямо бегут мурашки. И радиоточка всегда. Потом, когда уже никого не было, я полгода не мог решиться сделать ремонт. Приходил, садился на табуретку, смотрел на все на это и писал рассказ «Бабушка joined Telegram». Смотрел на стены, и пятна заливов на них начинали складываться в образы. Я обязательно сниму про это мультфильм в стиле Миядзаки!
Какие-то вещи я принес в кадр из этого своего наследия. Пару люстр, картинки на стены. Сервант мы нашли на «Авито», как и многие другие элементы убранства квартиры Олега. И они смешивались с безобразным современным шлаком, доступным в любом «Леруа». По сути, это тоже такой знак современного человека, который непонятно чему принадлежит: он между прошлым и будущим, его как будто нету. Вещи — такие же персонажи, как и люди. Люди исчезают, а вещи остаются и смотрят на нас этакими свидетелями. Вот я сейчас сижу в монтажке на гэдээровском стуле — на нем я смонтировал весь сериал. Монитор стоит на столе, которому 50 лет. Это стол, за которым обедали все мои родственники. У окна стоит кресло, в котором умерла моя бабушка. А вот кусок бетонного забора с Парнаса — помните, вдоль него в девятой серии Боря идет искать деньги? Я увидел граффити и потом украл кусок забора! Простите, дорогие парнасовцы!
— Кстати, о Парнасе и Мурине. Насколько я знаю, изначально это была московская история. Почему вы перенесли действие в Петербург?
— Да, изначально история эта была московская, и мне казалось, что это очень важно. А потом с подачи продюсеров возникла идея Питера. Сперва я никак не мог это все увидеть по-питерски, но потом осознал, насколько это круто. И очень помогла отстройка восприятия: я все-таки москвич, а к своим местам обитания мы привыкаем и не всегда видим то, что может впечатлить приезжего.
Историческая часть города меня не интересовала, поскольку наша история про спальные районы. А в Питере они уникальны в своем смысле. В Кудрово я уже отправился сознательно. Я обычно сначала делаю ресерч. И когда начал исследование, увидел у Варламова фильм «Областная улица, дом 1»; у него есть выпуски, где он про худшие районы рассказывает. В Москве такого нет, конечно. Такого преступления против человечности здесь пока не совершают.
Я сам был локейшен-менеджером, сам все объехал и посмотрел. Это очень интересно: входишь в резонанс с городом, это абсолютно магическая, шаманская штука. В общем, я нашел этот дом, в нем живут 11 000 человек, там три с половиной или четыре тысячи квартир; это абсолютный Алькатрас. Пользуясь случаем, хочу передать привет всем жителям этого дома, поблагодарить их за терпение и выдержку, за то, что они нас не *** (побили). Нас любезно пустили на крышу, я на ней стоял и думал: офигеть, офигеть, о-фи-геть. В итоге район Олега собран из трех питерских районов: Кудрово, Парнас и Мурино.
«Возможно, если сериал станет культовым, лет через двадцать мы покажем допматериалы — там ого-го сколько еще всего было», — обещает Фёдоров.
Так что в локациях у нас соблюдался тот же принцип, что и в дизайне квартиры героя: бетонная раковая опухоль городского новообразования-человейника инкрустирована социалистическим модернизмом, той архитектурой, которая соответствует возрасту главного героя — возрасту нашего детства. Мы же все помним эти пыльные НИИ.
Я подружился с питерскими зданиями, с архитектурными формами, но почему-то избегал моря. Я долго не мог увидеть, что в нашем фильме есть море. Потом понял, что это ошибка: прикольно создать ощущение, что море где-то рядом. Поэтому море в своем привычном виде появляется в хронике семейных воспоминаний, а в современной реальности оно абсолютно замерзшее. Олег смотрит в эту ледяную массу и словно сам закован в эти льды. В общем, вот такое у нас образное кино.
Автор: Василий Корецкий
Фото: Лейсан Ибатуллина для Кинопоиска