Как спасти мир моды от (бежевых) зомби? Отвечают фэшн-теоретики на круглом зуме Собака.ru — Вика Салават, Катя IOWA, Андрей Бартенев, Ибрагим Гатциев и Михаил Барышников!

Команда по спасению фэшн-мира от зомби: 

Внимание — новая валюта

Почему нас накрыло волной разно­образного фэшн-авангарда именно сейчас? Какие предтечи у этого всечества? Что вообще происходит?

Мария Смирнова: Новая волна авангарда действительно есть. Это продиктовано многими факторами и стечением обстоятельств — во всем мире в последние сезоны было много интереса к сюрреализму, телесности, абсурдизму и работе с гипертрофированной формой. Вспомним Дюрана Лантинка и его недавнее назначение в Jean Paul Gaultier. В России интерес сценических персон и стилистов к авангардной моде тоже понятен — мощные приемы хорошо видно издалека, образ запоминается и впечатляет. 

Вика Салават: Наверное, это связано с историческими обстоятельствами. Плюс мы живем в эру интернета: завезли какую-нибудь новинку в условный КМ20, и все по очереди в этом вышли в свет. А тех, кто хочет выделяться, это начинает бесить, и им приходится искать какие-то новые и новые формы. Нам хочется выпрыгнуть из штанов, вот почему это происходит. 

Абдулла Артуев: Прежний авторитаризм больших дизайнеров поутих. Молодые дизайнеры выражают себя вне давления крупных лидеров мнений. Возможно, именно поэтому появляются новые имена — больше нет внешнего давления и иерархий. Мне, как фотографу, когда-то приходилось пресмыкаться, чтобы адаптироваться к индустрии. А сейчас можно проявлять себя в разных направлениях. Это, наоборот, даже приветствуется.

Леонид Алексеев: Всплеск авангардной моды и особенного дизайна стал возможен потому, что мир наконец прекратил бежать в сторону создания идеального свитшота, всем надоела хорошая база и бежевые пальто в стиле Max Mara. Мода наконец-то вернулась к своему лучшему предназначению — удивлять и впечатлять. Снова пришло время яркой фантазии, а именно в ней способны раскрыться новые таланты. Также очень сильно изменились российские фэшн-медиа. В съемках больше не нужно отрабатывать скучную одежду от рекламодателей. Стилисты ищут вещи, которые классно смотрятся в кадре, и ради этого готовы просматривать сотню студенческих портфолио. 

Анзор Канкулов: То, что происходит, это наглядная демонстрация торжества концептуального дизайна, который стал окончательно доминировать в моде где-то с 2015 года. Ну а мы в Школе дизайна НИУ ВШЭ занимаемся именно концептуальным дизайном. Это сознательная позиция. Мне кажется, сейчас мы все, в мировом масштабе, живем внутри этой парадигмы. И внутри нее нужно изобретать, находить новые повороты. Так что я бы судил молодые имена из Москвы, Петербурга, Милана именно по интересному концептуальному дизайну, по тому, как они развивают идеи, предлагают свои решения. Мне кажется, тут надо не то чтобы ждать революций или новых «Черных квадратов». Нужны открытия разного уровня, и какое-то из них однажды станет новой «большой идеей».

Андрей Бартенев: А я вижу не просто всплеск, а девятый вал, потому что волна авангарда существует везде, глобально. Появились соцсети. Задача соцсетевых ресурсов — удивлять. И они стали основной платформой, которая потребляет бесконечное количество странных идей в одежде, в мейкапе, в поведении, в музыке, в кошках и в собаках. Все, что странно чихает, должно быть обработано, растиражировано и стать пережеванной субстанцией, которая накормит креативные мозги. Нужно действовать здесь и сейчас: количество лайков и подписчиков — мерило всего.

Внимание — новая валюта, которая перекраивает все сферы влияния в мире. Этот кликбейт-механизм ломает целые модные дома, они терпят гигантские убытки за счет этого запроса соцсетей. Современный потребитель хочет, чтобы старые дизайнеры вообще исчезли. Кадровые перестановки между модными домами больше не работают. Нужно, чтобы пришли новые имена на неделю, которые ударят по мозгам так, что это запомнят еще на следующие две недели. Через две недели должны прийти следующие новые имена, которые опять произведут массированный удар. И вот это вот сознание — оно, конечно же, так или иначе сломает весь привычный рынок, который был сложен за последние 30 лет, и заставит поменять стратегию всех держателей акций.

Откуда мы ждем этот всплеск авангарда? Конечно, это будет искусственный интеллект, уже не человек. Это будет новый стимул, новый адреналин: ИИ уже легко перелопачивает все наработки, которые могут сделать студенты Анзора и весь портняжный цех России.

Везде глобально поменялись законы. Только самый тупой это не чувствует и не видит. Если ты не будешь этому вторить, то останешься за бортом. Но парадокс: как только ты остаешься за бортом, у тебя тоже есть шанс стать новой мегазвездой. Это еще одна особенность нашего времени.

Катя IOWA: Андрей, меня зовут Катя, я работаю с энергиями. Я знаю, что такое быть проводником на сцене, как пропускать через себя энергию большого зала. Там очень большой ресурс, большая сила. Я просто сейчас почувствовала эту энергию от вашей речи. У меня такие импульсы внутри — если не дам всплыть этим мыслям на поверхность, то не прощу себя. Я подумала: если бы Андрей Бартенев стал креативным директором в группе IOWA, мне кажется, мы бы просто улетели в космос! Всё, я сказала это, а теперь не нам решать, получит ли реализацию сказанное вслух.

Манифест Андрея Бартенева о новом человеке

«Я живу не зря, меня колбасит»

Соцсетевое покрытие сформировало человека новой психологической схемы. Этот человек требует сменяемых картинок, требует скоростных эмоцио­нальных всплесков и выбросов. Я живу не зря, меня колбасит. Нервозность дает ощущение насыщенной жизни. У нас расшатанная психика. Мы недослушиваем собеседника, прерываем друг друга.

Хайп — новый главный индустриальный стимул. Чем больше ты можешь удивить, тем больше ты получишь внимания, тем больше у тебя шансов как бы наработать эмоциональный капитал, с которым ты дальше можешь стартануть. 

Но талантливый человек остается талантливым в любой ситуации, при любых исходных данных, в любой атмосфере. Талант хочет делать красивые вещи, хочет внимания, популярности, денег. И при этом он, как осьминог, тянется к завтра, к послезавтра, к будущему. Сохранение в себе пластичности сознания — вот что помогает выжить таланту.

Как воспитать авангардиста

Что нужно развивать в студенте, чтобы воспитать авангардиста? Или хотя бы концептуального супердизайнера?

Анзор Канкулов: Важны две составляющие. Первая — дизайнерское видение, умение рассказать историю, технические инструменты. Вторая — идея, суть самого высказывания, что именно ты хочешь сказать. Это уже вопрос зрелости. У кого-то она наступает раньше, у кого-то позже. Как в случае с Александром Маккуином — высказывание происходит не столько из интеллектуальных размышлений, сколько из опыта жизни, иногда даже травмы. Должна быть идея, эмоциональный заряд, боль или радость, которые ты выражаешь. Вот, например, Максим Острейковский: его выпускная коллекция посвящена взаимоотношениям с матерью. И в коллекции он выражает свой опыт через дизайн. Притом Максим — не только про дизайн, но и про высокотехнологичные решения: например, шуба из запаянного меха — это топ.

Андрей Бартенев: Вот как должен между нами и 18–19-летними возникнуть мост? Как нам найти эту новую этику, чтобы мы сказали: «Хорошо, вот у тебя новое сознание, которое выращено соцсетевым воздействием. А мы вот такие, значит, древние сокровищницы, в которых вся мировая культура за последние три тысячи лет, предположим. Вот мы можем тебе что-то подсказать». 

Анзор Канкулов: Здесь важнее всего — обратная связь. Я убежден, что для студентов это важнейший, если не решающий, фактор. Кто-то учился в Saint Martins, кто-то в Школе дизайна в «Вышке», а кто-то, как Раф Симонс или мой любимый дизайнер Жиль Сандер, вообще не учился фэшн-дизайну. Для меня решающим фактором процесса является фидбэк — высказанное мнение компетентных людей: здесь ты слишком похож, подумай, как быть другим; здесь история рассказана, а здесь — нет. И все это должно быть в доброжелательной форме, как совместный процесс размышления. Это не столько оценка или критика, сколько постоянное взаимодействие, и это помогает дизайнеру расти. Надо сказать, сейчас часто бывает, что молодой дизайнер сразу получает внимание; в Москве и Петербурге очень быстро можно стать заметным. Но это часто работает в отрицательную сторону —вещи, которые приносят это внимание и успех, расслабляют, дизайнер теряет мотивацию развиваться дальше, ему кажется, что все уже случилось. Очень важно войти в поле внимания не слишком рано, а когда уже есть что предъявить. Потому что художник умнеет в процессе работы. И только накопив мысли и опыт, он может транслировать их миру. 

При этом молодежь нынче — она просто супер. Я вчера просто так пошел прогуляться по Китай-городу. Ты идешь в потоке живых, ярких, удивительно выглядящих, непохожих друг на друга людей. Они интересные и выглядят для меня как очень, очень многообещающая среда. Я вижу, как они выражают себя через картинку, как ищут вокруг что-то, что можно творчески переработать. И при этом их почти не волнуют вещи, о которых мы часто говорим: насколько это ­аутентично, насколько правильно или неправильно. Главное, что у них есть огромный запрос на самовыражение. И именно это, на мой взгляд, делает процесс многообещающим. Потому что когда есть запрос, всегда появляется и ответ.

Абдулла Артуев: Я сижу в тиктоке, и меня поражает то, насколько двадцатилетние ребята свободны. Вот это проявление свободы и в одежде в том числе, и в мысли, и в том, как они ее транслируют, это действительно удивляет. Молодость — это двигатель и катализатор всех процессов.

Ибрагим Гатциев: Я тоже искренне восхищаюсь двадцатилетними, потому что они действительно свободны. У меня бы, наверное, никогда не хватило смелости заниматься модным авангардом. Я никогда себе не мог позволить красить волосы, делать пирсинг. Да, я это делал в Париже, а когда возвращался в Москву, все снимал, прятал в карманы, потому что есть у меня устоявшееся правило, что в первую очередь в глазах своей семьи выгляди, пожалуйста, достойно. Я вырос в очень консервативной семье и в том, что я делал, всегда транслировал каноническую женскую красоту: поэтому у меня как у фотографа и стилиста очень много съемок в стиле 1980-х, много женщин, много бигудей, укладок и сережек. Но тем не менее открыл я себя года четыре назад совсем в другой отрасли — мы сделали бренд спортивной одежды, ставший моим языком общения с поколением, которое на 10 лет младше меня. 

Неоавангардисты: будущники и всечество

Кто главные новые фэшн-передовики? Есть абсолютные фавориты-авангардисты? Бубновые валеты вашего сердца?

Вика Салават: Мигмун и Зимогорский! Они всегда за любую движуху во всех проявлениях. 

Абдулла Артуев: Вика, и у меня в фаворитах Рома Зимогорский и Илья Мигмун! Есть вещи, которые просто тебе нравятся и не требуют объяснений. Это тот самый кейс.

Вика Салават: Я с Мигмуном контактирую на примерках и на съемках: то, как он работает, это просто блестяще — хочу орать, что он лучший. Еще есть Маша Куликова — ​​я лично ее нашла, когда изучала выпускников НИУ ВШЭ. Мне понравились ее луки. Выложила в телеграм, мне многие написали с вопросами. Я заказала у Маши шляпу. Сейчас она стилистке Софии Philosofiya Бурнашевой сшила наряд. 

Катя IOWA: У меня есть стилисты потрясающие, молодые ребята — это Кирилл Павлов и Вова Кравченко. С ними я активно экспериментирую с образами. Когда я примерила в Париже платье Дюрана Лантинка, то просто ощутила невероятную энергию и защиту, я чувствую, что это просто секс! Вот горб сзади, впереди живот, но при этом энергия изнутри усиливается. Просто нереально! А теперь и в нашем инфополе стали появляться работы Мигмуна и Зимогорского. Еще есть Настя Коновалова, мы покупали у нее вещи, она тоже из НИУ ВШЭ. И я просто счастлива, что мы можем так усилить друг друга. И от этих вещей прямо распирает!

Маша Смирнова: Настя Коновалова — очень мощный и талантливый автор, который еще себя покажет, она пока только на третьем курсе. Настя вырабатывает собственный авторский язык и не ищет очевидных и легких путей. Еще выделю Анжелику Мухаммедову, которая вместе с Максимом Острейковским работает в Ushatava. Ее платья — сложнейшие шелковые мобили, кажущиеся одеждой и раскрывающиеся в движении.

Леонид Алексеев: Отмечу свежего выпускника магистратуры Школы дизайна Алексея Горюнова, очень крутой. Создал выпускную коллекцию по мотивам чернобыльской аварии: переизобрел фартуки ликвидаторов и костюмы атомщиков, отшил свитеры в оттенках зараженного рыжего леса и придумал игрушку в виде двухголового зайца.

Андрей Бартенев: Я желаю Школе дизайна НИУ ВШЭ, чтобы они срочно начали коллекционировать лучшие объекты своих студентов, формировать музейную коллекцию и в итоге открыли какое-то большое пространство, где будут сменяться экспозиции. Я желаю, чтобы у вас появился музей, где лучшие работы ваших лучших студентов будут сохранены, потому что и я, и все, и будущие студенты вам будут премного благодарны. 

It's Just Fashion

В чем суперсила авангарда как явления? 

Катя IOWA: Сила и месседж авангарда — в человеческой на него реакции, когда происходит некое окисление. И противоречивые эмоции. В Париже мы делали съемку в накидке Tim Wirth (бренд Тима Вирта, выпускника Королевской академии изящных искусств в Антверпене и дизайнера Dior эры Джонатана Андерсона. — Прим. ред.) — я кутаюсь в эту резину, мимо пробегает француженка с сумками, останавливается и говорит: “Are you crazy, guys? It's not fashion”. Вот это настоящее взаимодействие-окисление — женщина увидела, вышла из себя: отреагировала. 

Абдулла Артуев: Это как когда Гага выходила из отеля и на ней был странный авангардный лук, и все такие: “Gaga, Gaga, why are you sad?” И она такая: “I'm not sad, it's just fashion”. То есть это именно про это: есть какой-то месседж, который даже не всегда понимаешь, но он тебя интригует и интересует. Мне кажется, это очень важно.

Ибрагим Гатциев: Авангард — это что-то, что идет изнутри. 

Андрей Бартенев: Ты кожей чувствуешь, твой нерв начинает вибрировать, когда ты видишь гениальную вещь. И когда ты видишь и находишься в ауре гениального предмета, это тебя меняет. И это изменение не обязано проявиться прямо сразу, оно начинает работать во времени. Оно может проявиться через год, через два, через три. 

Михаил Барышников: Я на секундочку всех перебью и внесу, как обычно, немножечко дерьмеца, потому что это моя функция. 

Абдулла Артуев: Я ждал, я ждал. 

Вика Салават: И я ждала! 

Анзор Канкулов: Давай, Миша, руби. 

Михаил Барышников: Вот вы сейчас сказали одну очень важную вещь. Вы говорите про столкновение с чем-то по-настоящему великим, то есть о некой гениальной струне, которая начинает с тобой резонировать. Вот вы говорите: Илья Мигмун гениальный. А ни у кого ощущения дежавю не возникает? Для меня это во многом реминисценции из Александра Маккуина. Я считаю, что если мы говорим про модный авангард, то хотелось бы больше собственного дискурса. Что меня занимает в любом модном процессе? Четко и убедительно рассказанная история — своя.

Анзор Канкулов: Илье 20 лет, давайте не будем накидываться на студентов. Маржела своей выпускной коллекцией никого не поразил. Вообще говоря, все то, что мы называем большим дизайном, случалось на самом деле не в школах, а сильно позже. А сейчас мы с вами говорим скорее о том, что видим людей, которые способны на прорыв, уже на этапе школы. Как Луиз Вилсон в свое время в Saint Martins разглядела того же Маккуина.

Вика Салават: А у меня такой вопрос: сейчас, в эру интернета и ИИ, можно изобрести что-то сверхновое? Чтобы просто у всех челюсти попадали? Разве только какой-то кринж. 

Михаил Барышников: Мода действительно в тупике. Мы действительно увидели слишком много. Но просто сделать вид, что у меня отшибло память, я тоже не готов. Я читаю про уникальных ребят Siniy Vsadnik, которые закапывают свои вещи: Кэрол Кристиан Поэль это сделал 20 лет назад: все закопал, раскопал и, что самое главное, объяснил, почему он это сделал. И еще: где в этих новых дизайнерах личная история, личная драма, какой-то личный поиск? Я смотрю на это на все и понимаю, что они рассказывают чужие истории, не свои. Я своих историй там не вижу. Может быть, я просто суперкритичный гондон. 

Абдулла Артуев: Невозможно рассказать свою историю в 20 лет. Для этого нужен опыт, должно что-то произойти в твоей жизни. Ну, то есть в 20 лет ты не можешь рассказать чужие истории. Этого мало. Маккуину было 27 лет, когда он возглавил Givenchy. Я к тому, что 27 лет — это уже не 20. 

Анзор Канкулов: А 27 лет — это и есть то время, когда надо себя предъявлять. 

Михаил Барышников: Анзор, ты сейчас говоришь страшную вещь, которую первым сформулировал в свое время в журнале «ОМ» главный редактор Игорь Григорьев: если в 27 лет ты не состоялся как звезда, то сдохни, потому что ты никогда ею уже не будешь. Это сломало психику мне и очень многим людям. Вызвало тяжелый невроз. И это на самом деле неправда. Дизайнер, коммуникатор, критик и просто главная по шахматным клеточкам Андре Путман доказывает обратное.

Анзор Канкулов: Я как раз наоборот стал считать — важно не разово стрельнуть, а надолго состояться. Тогда, если так смотреть, где ты и где сейчас Игорь Григорьев?

Михаил Барышников: Я в Москве, а Игорь Григорьев — в Таиланде! 

Манифест Михаила Барышникова о чистом фэшн-искусстве 

«Хайп не рождается из копирования»

Из чего состоит модный авангард? Есть концептуальный дизайн, некая яркая концепция, внутри которой происходит движение мысли. А есть противопоставление, контркультура, настоящий авангард — разрушение традиции, формы, изобретение новой формы, меняющей восприятие человеческого тела или позволяющей как-то по-иному на него взглянуть. И где-то на стыке всего вот этого и еще ручного труда появляются такие явления, как Александр Маккуин, который соединил концептуализм с кутюром и авангардом, транслируя идеи через вещи.

Мне глубочайшим образом все равно, сколько человек поставят лайк или не поставят. Мне важно, чтобы в этом была самость. Хайп не рождается из копирования. Нужно быть собой и обладать большим количеством смелости.

Самое главное — это чистота мотива. Есть разная мотивация — ради чего тот или иной человек начинает выходить на ту или иную арену. Есть люди, которые делают что-то, потому что не могут не делать. А есть люди, которые делают, потому что они хотят популярности и славы, — это тоже классный мотив, просто подчиняется другим механизмам. 

Для меня важно только одно: насколько человек, который транслирует ту или иную идею, реально в нее верит и реально в нее влюблен. То есть вот хочет он делать коммерческие вещи — пускай делает коммерческие вещи, но пускай он их на самом деле любит. 

Резонанс — это ответ на вопрос, истинный мотив или нет. Условно, если я хочу зарабатывать деньги, пускай я буду зарабатывать деньги. Буду честно говорить, что я зарабатываю деньги. Если я хочу транслировать какую-то свою идею, я должен в нее верить. Но когда я пытаюсь зарабатывать деньги, но делаю вид, что я транслирую идею, это дико раздражает. С таким никогда не случается резонанса.

Наверное, я нездоровый человек, у которого есть невроз, который считает: должно быть что-то истинное. Вот такая моя наив­ность. У меня внутри есть какой-то такой фильтр, который говорит: «Здесь мне врут. Вот не понимаю где, но меня обманули. Вот чувствую».

Хайп VS качество

Нужны ли фэшн-авангардистам бренды — или их суперсила в артписах и индпошиве?

Анзор Канкулов: Основная часть выпускников НИУ ВШЭ, порядка 75 %, идет работать в бренды. Сейчас наши выпускники есть почти везде, от Lime и Gloria Jeans до Ushatava. В Ushatava сознательно подбирают людей с концептуальным подходом. В массмаркет-компаниях, условно говоря — Gloria Jeans, немного другая специфика: дизайнеры там занимаются трендвотчингом.

Михаил Барышников: Ты знаешь, могу тебя поддержать в этой теме. Я спрашивал у Жан-Поля Готье, у которого Маржела был ассистентом. Я говорю: «Жан-Поль, а как вообще получилось, что так много лет Маржела работал в найме и только потом сделал свой бренд?» Он отвечает: «Ты представить себе не можешь, скольких сил стоило заставить Маржелу пойти в самостоятельное плавание! Он не хотел до последнего, то есть это буквально было насилие». Поэтому да, действительно, некоторым людям сделать свой бренд бывает очень сложно. Здесь наверное решает желание славы — этого движка тоже должно хватать.

Андрей Бартенев: Я, конечно же, за то, чтобы студенты, когда выходят из учебных вузов, запускали  бы свои собственные бренды. Считаю, что русская мода должна идти по пути открытия собственных маленьких ателье. В этом и есть уникальный российский путь: ты сам сделал, ты сам обеспечил качество, у тебя своя группа клиентов, ты их одеваешь.

Ибрагим Гатциев: Мы живем в такое время, когда многие дизайнеры не обращают внимания на качество, потому что нужно быть звездой в моменте. Такие, как тот же Дюран Лантинк, я часто его вижу в Париже в Dover Street Market. Для меня это ярчайший пример того, как дизайнер пришел в моду сделать себе виральное имя. И Лантинк работал на то, чтобы создать сильный имидж и потом занять место худрука большого бренда. Что он и сделал: ушел в Jean Paul Gaultier и ставит на стоп производство своего бренда Duran Lantink, потому что на два бренда явно его не хватит. И это один из примеров того, как сегодня мы делаем себе имя и имя должно работать на нас. Это обратная сторона тщеславия. 

Андрей Бартенев: Современное сознание построено на бесконечном вскармливании непоколебимого эгоцентризма. Но это не только отрицательный, но и положительный фактор: среди особей-эгоцентриков могут вырваться вперед лидеры-авангардисты с совершенно новыми идеями. История, которая, например, происходит с Гошей Рубчинским. Интерес к нему подстегивают не его открытия в области кроя или разработки инновационных тканей. А то, как он фотографирует свои кампейны, как он моделирует свой стайлинг. То, как Гоша общается с людьми, то, какое у него окружение, то, с кем он дружит. Это все в комплексе создает бренд «Гоша Рубчинский». 

Ибрагим Гатциев: Мода сегодня — она не про качество, а про хайп. Поэтому авангард циклично вышел на арену. Привлечь внимание с помощью одного наряда гораздо легче, чем создать бренд, который будет жить много лет и будет передавать какой-то один важный месседж и украшать людей в обычной жизни. Сделать какой-то виральный наряд и назвать себя авангардистом — гораздо проще. 

Михаил Барышников: Я правильно понимаю, что ты видишь в современной авангардной моде в том числе большую долю спекуляции и подмены?

Ибрагим Гатциев: Абсолютно так. В Париже я часто хожу в Dover Street Market — это такое зеркало и витрина всех молодых дизайнеров, которыми мы восхищаемся. Есть супервиральный Людовик де Сен-Сернен, чью одежду лучше вообще не видеть вживую — так чудовищно она сделана. При этом его носят Ким Кардашьян, Белла Хадид, он делает кастом для Met Gala, всё у него хорошо. И его даже наняли в Ann Demeulemeester, но он продержался только сезон — видимо, осознал, что придется работать в системе, что мода — все-таки отрасль. Поэтому все это большая спекуляция. И авангард сегодня — это не авангард вчера!

Авангард вчера

Гид от Андрея Бартенева по русскому фэшн-авангарду ­1990-х, подарившему нам (внезапно!) Леди Гагу: хтонический крафт-шик «Севера», кэмп-модистика Виолетты Литвиновой и мясо Петлюры 

В 1990-е годы были исторические обстоятельства, которые расширяли нашу смелость. Перестройка, благодаря которой мы перестроили принципы мышления. Появление MTV — до соцсетей именно этот канал стал импульсом, который заставлял людей пробовать то, чего они никогда не делали. Возникла среда, где, как мне тогда казалось, мы можем сформировать свой собственный, рискну сказать, национальный визуальный язык. Я тогда сделал роскошный перформанс — серию защитных скафандров для путешествия с Мефистофелем. Это был 1996 год.

Была невероятная группа «Север» — Катя Рыжикова и Саша Лунгин. Они брали уральские былины и превращали их в этнопсиходелический авангард. Конечно, арт-дуэт ­«Ла-Ре» — Лариса Лазарева и Регина Козырева. Художник и коллекционер Петлюра и его муза Пани Броня. Совершенно потрясающий дуэт. Из этого круга были модельеры Сергей Чернов и Света Петрова, дизайнер Володя Бухинник, основатель петербургского ателье-легенды «Строгий юноша»  Костя Гончаров — и вообще масса людей, которые впервые заявили о себе в 1992 году на «Ассамблее неукрощенной моды» в Юрмале. А в 1994 году в Риге уже была и Маша Цигаль: начинала она вовсе не с плюшевых костюмов, а совсем по-другому: сделала коллекцию из пластинок. И конечно, Виолетта Литвинова.

Потом пришли топовые глянцевые журналы Condé Nast, их цель была — поддержка крупных европейских и американских брендов, они просто схлопнули все наши внутрироссийские наработки. Потому что наши проекты были вне конкурентного контекста, мешались под ногами и вносили сумятицу для рекламодателей, которые должны были вносить деньги по одному точному адресу. 

Всё вымыли подчистую. Альтернативные модные проекты стали отмирать. В том числе «Север» и «Ла-Ре». Когда началось это огламуривание и озолачивание, я разговаривал с Ларисой Лазаревой. Она тогда оставила практику художника и ушла работать арт-директором в Men’s Health. Я ей говорю: «Лариса, что произошло?» Она говорит: «Конечно же, все испортили деньги, потому что у денег разговор очень простой: вот это мы употребляем, это мы не употребляем. Это нам мешает, значит, это должно быть уничтожено». Русские оригинальные проекты ­1990-х в области печати — «ОМ», «Птюч» — все отмерло и больше такого никогда не будет. Хотя, может быть, сейчас как раз есть шанс все это возродить, но на другой основе. 

И вдруг — поп-музыка. Умирающий MTV, Леди Гага. У нее появляется креативная команда, которая начинает шерстить все, что делали в Европе, а заодно — что вытворял русский авангард в 1980–1990-е годы. Они копают и лепят. То самое знаменитое мясо (платье, клатч, туфли и шляпка из кусков мяса, в которые Леди Гагу одел на премию MTV стилист Никола Формичетти в 2010 году) — все это было придумано еще в 1990-е: и ­«Ла-Ре», и мной, и Петлюрой, и другими художниками. Мясо уже куда только не запихивали — даже в уши. Я помню, что я себе в ноздри наклеивал специальные такие вот эти самые сопли макарон, с ними ходил на вечеринки и рейвы, чтобы эпатировать публику. И мы дырявили карманы и набивали их солью. Ты идешь по танцполу, за тобой сыплется мелкая белая соль, довольно двусмысленно. Но это было все так здорово! Леди Гага и ее команда стали все это перерабатывать. 

Я не в обиде, а считаю, что это прекрасный процесс. Потому что наследие второй половины 1980-х и 1990-х вдруг оказалось востребовано. Оно стало приносить сверхприбыль и работать на популярность, как золотые слитки.

Люди-институции

Можно ли институционализировать авангард в России?

Анзор Канкулов: Я по-прежнему вижу моду сквозь призму глянца, как иерархическую индустрию, где очень важно понимание формата, запроса, умение сочетать самовыражение с этим запросом. То, чего мы хотим от студентов НИУ ВШЭ и, что труднее всего, чтобы они могли пройти этот этап. Есть этап самовыражения. А есть этап понимания запроса индустрии. И институционализировать в индустрии можно то, на что есть запрос. Так что да, сам факт того, что мы ведем на эту тему дискуссию, — часть институционализации. Когда-нибудь, как с авангардом начала XX века, авось и в музеях окажется.

Абдулла Артуев: Во Франции и в других странах есть система институтов, которая поддерживает дизайнеров. В России этого, к сожалению, нет. Эскизы Ива Сен-Лорана были гениальными, но решающим стало то, что рядом оказался главный редактор французского Vogue, который показал эти эскизы Кристиану Диору. И Диор увидел в Сен-Лоране огромный потенциал и пригласил его в свой модный дом.

Михаил Барышников: Ты скорее говоришь о системе протектората: когда человек, наделенный властью и статусом, берет тот или иной талант и может сказать: «Смотрите, вот на это надо обратить внимание». Это фильтр, это вкусовщина. Система протектората внутри той или иной институции очень важна. Но она существует, когда есть экономическая модель. Мы всегда упираемся в одну простую вещь — в экономику процесса, которой в России, к сожалению, пока что не существует в должной мере.

Ибрагим Гатциев: И если мы говорим о проводниках, то соцсети — максимальный ускоритель для того, чтобы стартовать. И еще я все-таки считаю, что люди-проводники есть. И это та же Катя IOWA, которая носит модели молодых ребят. Та же Вика Салават, которая не ленится все портфолио отсматривать и потом отправляет вещи ребят в космос: на обложки — то в Vogue, то в Собака.ru.

Михаил Барышников: Соцсети забрали у глянцевой машины одно свойство — назначение героя. Но кто героев в соцсети вбрасывает? Это все равно лидеры мнений. Чтобы понять, что в человеке и его творчестве что-то есть, у тебя должно быть определенное количество опыта, определенное количество понимания. Я точно хочу увидеть, что Андрей Бартенев считает гениальным, а что не считает.

У нас, может быть, нет институций, но в некотором смысле институции — это вы. Институции — это люди. Абдулла, фотограф с международным именем, который снимал Зимогорского для португальского Vogue и Мигмуна для GQ, а сейчас вынашивает гранд-проект с молодыми дизайнерами. Миша со своим вот этим фильтром на правду и самость и встроенным суперточным резонатором. Катя, которая теперь все это носит, Леди Гага наша дома. Анзор, который превратился в главный конвейер по разработке талантов.

Ибрагим Гатциев: Все мы в некотором смысле ученики Анзора Канкулова. Я им восхищаюсь, это кумир моей подростковой юности еще с тех времен, когда он возглавлял журнал Port. И то, что вы, Анзор, сейчас делаете, это действительно большое дело.

Михаил Барышников: У нас с Анзором на самом деле был вековой спор после того, как я на обложке SNC замиксовал кепку с брошью Chanel. Мы поругались вдрызг. Он говорил: «Так девушки на улице не ходят». Я говорю: «Будут ходить!» — «Не будут, это уродливо!» И что? Кто-то ходит, а кому-то уродливо!

Ибрагим Гатциев: Моя мечта была попасть в редакцию журнала Port к Анзору. Придумал замануху, что у меня должно быть интервью с Дрисом Ван Нотеном. И интервью, естественно, не было, и договоренностей никаких не было.

Анзор Канкулов: Была такая история, да. Я тогда сидел и думал: не такое это простое дело — взять интервью у дизайнера Дриса Ван Нотена. Но Ибрагим очень уверенно говорил.

Ибрагим Гатциев: Зато я попал к Анзору на 5 минут!

Текст: Юлия Машнич, Полина Шевцова

Благодарим автора книги «Перестройка мода» Михаила Бастера за помощь в подборе иллюстраций.