04.01. Киев. Зельц уже исцеляет неходячих. Накал маразма близок к апогею (Ruud)
Опыт штурма Берлина 1945-го говорит, что пивнушки работали даже во время штурма, причем обслуживали и наших военных.
Мирным жителям условного Берлина НЕМНОГО проще условного Мариуполя, а тем более Бахмута, так как сопротивление идет из последних сил, а потому разрушения города при штурме многократно меньше. Из этого не следует, конечно, что в Берлине для мирняка было комфортно, речь исключительно о сравнении и о шансах выжить в расчете на тысячу населения.
Цитирую участника штурма, Резяпкин Александр, артиллерист:
https://okopka.ru/g/grazhdanskie_s/text_0230.shtml
22 апреля 1945
Сегодня - день рождения нашего Ильича, ему - 75 лет.
На рассвете тысячи наших орудий дали небывалый залп по Берлину. Тут же враг открыл ответный огонь, и началось столпотворение. Все вокруг - грохочет, сотрясается, обрушивается. А через некоторое время над пылающим городом развернулся воздушный бой. Одиннадцать наших армий начали штурм фашистской столицы.
Вся наша артиллерия открыла огонь по логову, а потом подключились сотни самолетов. Причем, чередовались: наши отбомбят - начинают американские, затем - английские, и снова наши.
Говорят, в Берлине сосредоточена пятисоттысячная армия фашистов.
Пять часов уже продолжается артиллерийский бой. Мы пока стоим на месте. В 12 часов дня мы с Жаровым решили спуститься в один из подвальчиков наскоро перекусить. Мы заметили еще часа три назад, как туда шмыгают солдаты соседних частей.
- Пойдем заглянем, что там за притончик, - говорит мне мой друг. Спускаемся. Такие добротные подвалы у немцев под каждым домом! В подвале такая картина: десятка три наших солдат распивают пиво. Какой-то немец уже приспособился и вовсю торгует пивом.
- Товарищи! Кто утолил жажду - отправляйся на свое дело, вот-вот начнется атака! - призывает Жаров. Около половины людей вышло. Мы присаживаемся за один столик, открываем второпях банку консервов.
- Давай по кружечке выпьем за 75-тилетие нашего Ильича! - говорит Жаров. Хозяин пивной заметил нас и поставил две кружки пива. Пиво у немца неплохое. Деньги он получал "гуманно" - кто сколько даст. Но с нашим приходом расплачиваться стали более добросовестно. Вдруг к нашему столику подходят полковник в форме морской пехоты и подполковник в общевойсковой форме. Спросив у нас разрешения, они присаживаются к нам. Знакомятся. Полковником оказался писатель Всеволод Вишневский, подполковником - известный композитор Тихон Хренников. Немец-хозяин без заказа ставит нам еще две кружки пива. Отпиваем прохладный напиток. Мы с Жаровым намереваемся уходить. Тут к нашему столу подходит высокого роста человек со стулом. Садится без приглашения. Лицо его - угрюмое, под глазами - мешки, волосы на голове - седые и жесткие, подстрижены бобриком, "под Керенского". Человек окинул нас тяжелым взглядом, заговорил:
- Я очень извиняюсь за бесцеремонность. Я - тоже русский человек... Из Ростова, полковник царской армии Корытов. Меня знают ваши маршалы Шапошников и Егоров. В 1920 после разгрома Деникина эмигрировал во Францию, а в 1935 г. Из Франции - вот сюда, в Германию. Многие мы тогда были обмануты и клюнули на обещания англичан... На что-то надеялись... Была у меня лавчонка - разорился, жена и дочь погибли в Дрездене от воздушной бомбежки американцев, сын убит на итальянском фронте. К семидесяти годам я вот остался один на чужбине... Единственное, чего я хотел бы сейчас - это взглянуть на свой родной Ростов и умереть... Он тяжело уронил свою седую голову на ладони и зарыдал...
26 апреля 1945
Сутки, как я выведен из боя, и в ожидании приказа нахожусь около к.п. армии. Получаю небольшое пополнение, привожу в порядок все после боя. Уличные бои в городе ведутся с нарастающей силой, не ослабевая ни на минуту. В дополнение ко всему этому часто возникают воздушные бои над городом.
У командного пункта Чуйкова вечером толпятся (конечно, по делу) офицеры связи, адъютанты, шифровальщики, переводчики. Здесь можно узнать все штабные новости. Говорят, в одном нашем госпитале разоблачили фашистского шпиона. Шпион был без ноги, ходил на протезе, а в этом протезе был вмонтирован радиопередатчик.
Берлин окутан огнем, он горит днем и ночью. Сейчас, когда над нами завязался ожесточенный бой, мы шмыгнули в один из ближайших подвалов, ибо с неба сыпались бомбы, падали горящие самолеты, свистали пулеметные пули. В подвале было битком гражданских немцев. По всей вероятности, большинство здесь было завсегдатаев, постоянных обитателей. Человек пять каталось в припадке на полу. Это были люди со слабыми нервами, "авиатики", пораженные т.н. "авиаболезнью". Такие, едва заслышат в небе рокот мотора, сразу впадают в крайнюю истерику и с пеной на губах катаются по земле. Среди наших людей, с которыми приходилось за войну не раз бывать под бомбардировкой с воздуха, я таких случаев не видел.
Среди нас был один наш военный врач со своей санитарной сумкой. Увидев корчившихся на полу "авиатиков", врач дал пострадавшим что-то нюхать, и больные тут же приходили в себя. Затем доктор давал им по таблетке. Немцы же сидели равнодушно: кто играл в шахматы, кто жевал свои эрзац-бутерброды, другие просто сидели и переговаривались меж собой.
Когда бомбежка закончилась, и мы стали уходить, один элегантно одетый средних лет немец вынул массивный кошелек и протянул нашему врачу пачку марок в знак благодарности за оказанную "авиатикам" помощь. Улыбаясь, наш врач отстранил предлагаемые ему купюры, сказал:
- Помочь человеку в беде мы, советские люди, считаем своим долгом, а лечение людей у нас - бесплатное.
Многие немцы встали, о чем-то зашептались и до самого выхода провожали нас удивленными глазами.
Я после этого случая думаю: "Вот оно, буржуазное общество, буржуазная мораль, где человек человеку - волк. Когда их близкие катались в припадке на полу, все они равнодушно взирали на эти сцены, никто не подошел к мучившимся, дескать, пусть погибают!"
Сейчас получил приказ: выступить со своим полком на ту же Франкфурт-Аллею, где ведет бой мой друг Жаров, чему я обрадовался. Мы уже так сдружились с ним, словно родные братья.
Попарно перебрасываю свои "коробочки" на больших скоростях. В дымящемся пекле отыскиваю Жарова и обнимаю его. Он - словно штукатур, весь в мелу, в пыли, с покрасневшими глазами и потрескавшимися губами, но улыбается и выглядит козырем. А вокруг - дым, пыль, пламя, грохот, громкие команды. Все вокруг горит: горит в домах и на крышах, горит и дымится на улице. Горит все деревянное, масляное, горит мануфактура, кондитерские продукты в магазинах, даже асфальт плавится. Вылетают окна, двери, рушатся высотные здания. Горят автомашины, танки.
Совсем рядом рухнула шестиэтажная "коробка", 15 человек наших пехотинцев погибло. Там же завалило мой танк, стоявший в засаде. Саперы танк извлекли. Экипаж жив. Позади нас улица представляет собой груду развалин.
28 апреля 1945
Ни на минуту не угасает уличный бой. Уличный бой - самый напряженный, изобилующий ежеминутными неожиданностями, где каждый солдат и офицер сосредоточен до предела.
Враг бросает на подкрепление эсесовцам новые и новые подразделения из стариков и подростков. Во многих зданиях закладывает фугасы, "адские машины" с часовыми механизмами, минирует коридоры, проходы, подвалы.
Позади на уцелевших стенах расклеиваются приказы нашего командования, коменданта города генерала Берзарина. Немецкие школьники на этих же стенах пишут мелом: "Сталин - гут!". "Гитлер - капут!" Часто эсесовцы стреляют в этих детей. Изверги! Рядом убита сейчас старушка-немка. Давеча наши солдаты кормили ее консервами. Она целовала им руки. Говорила, что Германия больше никогда не будет воевать с Россией, и будет ее другом, как завещал будто Бисмарк. Себя называла "левой" социал-демократкой.
Наши самолеты сбросили над городом тысячи листовок, призывая фашистов прекратить бессмысленное кровопролитие и разрушение города.
В расположении противника снова произошел взрыв огромной силы. А бой продолжается.
В ряде домов бывает так: нижние один-два этажа - наши, а в верхних этажах - фашисты. Тогда наши солдаты выходят из дома и бьют немецкими же "фаустами" под основание здания, пока оно не рухнет.
Сейчас разведчики приволокли в подвал пленного немецкого майора. Налили ему кружку водки, немного поломался и выпил залпом.
- Ничего себе, - пробурчал сержант Коростелев, - пропустил пятикратную "наркомовскую норму"! - Затем майор давал важные показания, пока не свалился от опьянения...
29 апреля 1945
Бой длится вторую неделю с неослабевающей силой. Сегодня мы продвинулись на два квартала. Говорят, что до Рейхстага осталось четыре квартала, но в дыму и огне ни хрена не видно ни в один бинокль. От взрывов и сотрясений все рушится и падает, заваливая улицы. Танкам нашим подчас невозможно развернуться, и они маневрируют "челночно".
Обезумевшая немка с распущенными волосами с криком "О, майн гот! О, майн гот!" выскочила из подвала на улицу, но не пробежала и метров четырех, как была сражена очередью автомата из горящего дома.
Вечереет. Бой продолжается. Смрад, дым, пыль. С наступлением темноты стреляем по вспышкам с быстрой сменой позиций.
Спустились в подвал перекусить. Все грязные, потные, уставшие до предела. Есть случаи, когда танкисты и артиллеристы падают от изнеможения спящими. Но спать нельзя. Наступили часы наивысшего напряжения моральных и физических сил. В ушах звенит, во рту горько, на плечах - словно висят гири. Эх, уснуть бы хоть часок сейчас в мягкой сухой постельке!..
Но, увы! Мужайся, солдат! Терпи! Терпение - Победа!
30 апреля 1945
За ночь продвинулись метров на 250. Едва взошло солнце. Наша артиллерия ведет сильный огонь из сотен орудий. Тяжелые снаряды летят с шипом и улюлюканьем через наши головы, летят в сторону Рейхстага. Под артогнем мы шаг за шагом продвигаемся. К вечеру вгрызаемся в парк Тиргартен. Наша дальнобойная артиллерия прекратила огонь из-за опасения поразить своих. Сейчас ведет огонь только дивизионная и полковая артиллерия, да минометы всех калибров. И когда мало-мальски рассеивается пыль и дым, мы видим Рейхстаг...
Вот он! Точка, куда летят сейчас, как пчелиный рой, сотни наших мин и снарядов. Стоит он серой тюрьмой с множеством выбитых окон, с зияющими пробоинами в стенах, с разбитой крышей. Крики наших артиллеристов: "Даешь по логову!", "Смерть людоеду!", "За Ленинград!", "За Сталинград!", "За Киев!"
Но Тиргартен - с бункерами и ловушками. В парке Тиргартен, где недавно гулял фюрер со своими сановниками, почти все деревья посечены артиллерией и пулеметами, и он выглядит сейчас, как участок ржи после сильного градобитья. Но мы заняли еще не весь парк.
В Шпрее плавают трупы, подушки, стулья, столы, двери, бревна и пр.
В Рейхстаге засели отборные смертники. Говорят, что они съели по горсти земли в клятве Гитлеру, что будут биться насмерть, но Рейхстага не сдадут.
В 11.00. группа наших пехотинцев из соседней дивизии, с криком "Ура!" бросилась через площадь к Рейхстагу, но была встречена шквалом пулеметного огня из окон Рейхстага и почти вся уничтожена.
Снова на несколько минут возобновляется ожесточенный огонь с нашей стороны. Все здание покрыто дымом и пылью. Пока мы ведем огонь, создаются специальные штурмовые группы.
Как только перегруппировались штурмовые отряды, наши атаки на Рейхстаг возобновились. Непосредственный штурм Рейхстага был поручен 150-й Идрицкой п.д. и 23-й танковой бригаде. Вот волнами, одна за другой бросились наши витязи в решающую схватку. Враг ведет ураганный огонь. Редеют ряды наших героев, но большинство их врывается в Рейхстаг, где завязалась смертельная рукопашная схватка. Следом туда бегут на подмогу товарищам свежие подкрепления. Идет жестокая схватка в Рейхстаге. Слышатся взрывы гранат, автоматная трескотня.
В 13.00, когда начался непосредственный штурм Рейхстага, и огонь по нему вести было нельзя, все наши огневые средства были повернуты на правительственный квартал, где находилась Рейхсканцелярия. Уже без нас там, у Рейхстага летели в воздух шапки, фуражки, пилотки и каски, и победные крики сливались с очередями из автоматов.
В третьем часу дня над Рейхстагом взвился наш флаг, его водрузили Егоров и Кантария, солдаты из 150-й Идрицкой дивизии. А бой в Рейхстаге еще долго не умолкал. 1500 человек было взято в плен в самом Рейхстаге, а всего, говорят, смертников там было 6500 человек. Весь Рейхстаг завален трупами.
В час затишья, когда была уничтожена вражеская группировка в Рейхстаге, мы добежали туда, чтобы заглянуть в чрево серого чудовища. Но пройти на верхние этажи было невозможно: все широкие лестницы, окна, проемы были завалены трупами, разбитой мебелью, а стены покрыты на сантиметр черной копотью.
С взятием Рейхстага война еще не кончилась. Бой за правительственный квартал пошел в ночь, упорный бой. На что рассчитывает враг?
1 мая 1945
Раннее утро. Международный праздник всего мира. Наш праздник проходит в ожесточенной борьбе с темными силами фашизма. Льется кровь, гибнут молодые люди. Родина, наш народ ждут от нас сигнала о Победе. Но многих из нас наши родные не дождутся на этот праздник...
Человек восемь в подвале поднимаем тост за праздник, за нашу Победу. Наскоро перекусываем хлебом с консервами и выбегаем по своим местам. В пол-квартале от нас падают два самолета врага, огромный сдвоенный взрыв сотрясает все окружающее.
Фашисты упорно, с фанатичной яростью дерутся за правительственный квартал, за Рейхсканцелярию. Видимо, уничтожают архивы и как пчелы в улье, берегут своего фюрера и его цепных псов. Весь квартал объят огнем, превращается в щебень, а враг не сдается. Ну, коли враг не сдается, его уничтожают.
2 мая 1945
Всю ночь шел бой, а с восходом солнца возобновился с небывалой силой. Берлин в огне, а фашизм - в агонии.
На отдальке, в километре расстояния, на берегу Шпрее ведет бой моя третья батарея командира ст. лейтенанта Перевиспы, в которой я не был уже двое суток, и где необходимо побывать. Сказал Жарову, что еду в батарею.
В огне и дыму пробираюсь в своем "Виллисе" к Перевиспе. Добрался. Вот они, мои грязные труженики войны! Ведут огонь через Шпрее. Почти все - перераненные: у кого обвязана голова, у кого - рука, но ведут бой и разят врага. Перевиспа - украинец, красавец, богатырь. Увидев меня, он крикнул:
- Батя приехал! - схватил меня в охапку и понес в подвал. - Здесь ни минуты нельзя быть, все время бьет, гад, по нашему расположению! - говорит он мне.
Целуя его в грязную щетинистую щеку, спрашиваю, как у него дела. Оказывается, что у него в батарее восемь человек убито, а остальные десять все ранены. Но батарея со своей задачей справляется, и пехотинцы на наших самоходчиков не в обиде.
- Привез вам сухой колбаски, консервов, праздничные "сто грамм" и курево, - говорю ему, - Подмени на десяток минут кого можешь, я хоть взгляну на них!
Человек шесть явились. Расцеловал всех, поздравил с праздником. Сказал, что всех представил к наградам, что война с часу на час закончится. Они меня начали качать...
- Да як же вы добрались до нас? - спрашивает Перевиспа. В отсеке подвала лежат убитые наши товарищи, я подошел к ним, снял фуражку, молча простился. Сказал, что хоронить будем за Одером со всеми почестями под нашим полковым памятником.
Прошло с час времени, как я на батарее. Я собрался в обратный отъезд к своим главным силам. Время было 12 часов дня. Слушаем: перестрелка стихает. Тут вбегает в подвал с одного орудия радист, сообщает:
- Товарищ подполковник! По радио передают приказ командующего армией Чуйкова, чтобы прекратили всякий огонь до особого распоряжения!
Выскакиваю из подвала и - в боевую машину. Одеваю наушники, слушаю:
- Внимание, внимание! Говорит командующий 8-й гвардейской армии генерал-полковник Чуйков: войскам восьмой армии огонь прекратить из всех видов оружия, но от пушек и танков не отходить. За противником следить. Со штабом армии держать непрерывную связь!
Стрельба с обеих сторон прекратилась. Наступила тишина, от которой в ушах звенит. Солдаты на ходу жуют, улыбаются. У всех - радостные лица. Все мы озадачены и чего-то ждем...
Смотрим: от переднего края обороны немцев вышла группа немецких офицеров с белым флагом и шествует прямо к нам, а по всему переднему краю обороны противника поднимаются белые флаги и поднимаются в рост немцы. Перейдя наспех сколоченный деревянный мостик через Шпрее, группа немцев во главе с их генералом подходят к нам.
Из подвала вышел командир пехотного полка подполковник (которого поддерживает батарея Перевиспы), мы познакомились. Немцы подошли. Переводчик, немецкий майор, докладывает:
- Немецкая мирная делегация во главе с генералом Кребсом прибыла для мирных переговоров. Сведите нас с русским генералом!
Тут же услышали мы по рации голос Чуйкова:
- Немецкую делегацию доставить на к.п. армии в такой-то пункт.
Командир пехотного полка и я предоставляем свои машины, и они под двумя флагами отправляются под охраной к Чуйкову.
Мы остались. Ждем. Кто закусывает, кто скоблится бритвой, иные дремлют в машинах. Перебрасываемся репликами: "Неужели война кончилась?", "Вот как оно все получается!", "Да, дела!", "Слух идет, что Гитлер - того, застрелился"...
Вернулись наши машины, отвозившие свиту Кребса на к.п. армии. Времени было около часа, как я подъехал к Жарову.
Не успели мы обмолвиться словом, как ливанул сильный дождь. Мы спустились в подвал. На перебой передаем друг другу новости. Опять вбегает радист, зовет в машину к рации. Слушаем.
- Объявляется перемирие. Огонь всюду прекращен. Сейчас пойдут пленные немецкие войска, пропускать беспрепятственно! Обезоруживать их и сопровождать на восточную окраину Берлина. Никаких бесчинств и насилий не чинить!
А немцы уже идут, шлепая по грязи. На площади они складывают в одну сторону оружие, в другую - знамена. Машины следуют на окраину города.
Вот они, 75 тысяч, опустив понуро свои глаза, обжиравшиеся недавно украинского сала, голландского сыра, бредут по грязным улицам своей столицы. Обросшие, грязные, с красными глазами, просят на малейших остановках кто хлеба, кто курить. Посматривают по сторонам, "любуются" на свою столицу, на свою Германию, на всю разрушенную Европу... Как только прошли пленные колонны и их машины, мы получили приказ выезжать из города в указанные места. Наши саперы приступают к разминированию города. Слух идет, что по приказу Гитлера в берлинском метро затоплены тысячи жителей. Затоплены те, кто укрывались там во время осады города.
Но где же Гитлер и его свита? Их ищут.
Как только прошли пленные немцы, получили приказ: выезжать из города осторожно из-за обвалов полуразрушенных зданий, падающих от сотрясения. Мне приказано со своим полком обосноваться в Фридрихсгафене, на окраине Берлина, куда к вечеру съехались все мои чумазые прокопченные боевые товарищи, оставшиеся в живых. Сюда же привезли и мертвых, которых завтра будем хоронить за Одером на польской земле.
Чистимся, моемся, бреемся, приводим в порядок оружие и машины.